Сири понимала, что не должна раздражаться на жрецов. Она им вроде бы уже нравилась, и злопыхательство делу не поможет. Проблема была только в невыносимой скуке последних нескольких дней. Запертая во дворце, не будучи в силах уйти и подыскать собеседника – не находя вообще никого, с кем можно поговорить, – она едва не сходила с ума.
Но исключений не будет. Это стало ясно.
– У тебя все, Сосуд? – спросил Треледиз, останавливаясь перед дверью.
Казалось, что вежливость по отношению к ней была для него частью тяжелой работы.
Сири вздохнула, но кивнула. Жрец поклонился, отворил дверь и поспешил прочь. Она проводила его взглядом, притопывая ногой и скрестив руки. Служанки столпились сзади безмолвные, как всегда. Она прикинула, не поискать ли Синепалого, но… нет. Эконом вечно был занят, и ей не хотелось его отвлекать.
Она с новым вздохом подала знак приготовить ужин. Две служанки принесли кресло. Сири присела, желая отдохнуть, пока готовят еду. Кресло было из плюша, но сидеть, не усугубляя боли и колик, все равно оказалось трудно. Все последние шесть ночей она была вынуждена обнаженной стоять на коленях, пока не отключалась. Сон на жестком полу вызвал тупую, стойкую боль в спине и шее.
Каждое утро, когда Бог-король уходил, она перебиралась в постель. Проснувшись вторично, сжигала простыни. После этого выбирала наряд. Каждый день подавали новый, украшения тоже не повторялись. Она не понимала, где служанки хранят столько одежды размера Сири, но это понуждало ее колебаться при выборе дневного костюма. Она знала, что впредь никогда не увидит такого же.
Одевшись, Сири была вольна заниматься, чем пожелает, при условии, что не покинет дворец. С наступлением вечера ее купали, затем приносили на выбор роскошные ночные рубашки для опочивальни. Из соображений удобства она стала требовать одежду со все более богатой вышивкой – чтобы было мягче спать. Сири часто гадала: обиделись бы портнихи, узнай, что их изделия носят всего по несколько секунд, а после сбрасывают на пол и превращают в подстилку.
У нее не было личных вещей, хотя она могла получить что угодно. Экзотические блюда, мебель, клоунов, книги, картины… только скажи. И все же, когда она заканчивала то или иное занятие, все убирали. У нее было все и одновременно – ничего.
Сири зевнула. Режим сна нарушался, и она становилась вялой. Не помогали и напрочь пустые дни. «Хоть бы с кем-то поговорить». Но служанки, жрецы и писцы замыкались в своих официальных ролях. Так вели себя все, с кем она общалась.
Кроме него, Сьюзброна.
Да и было ли это общением? Похоже, Богу-королю нравилось смотреть на ее тело, но он ни разу не подал знака, что хочет большего. Он просто дозволял ей стоять на коленях; его глаза рассматривали и пронзали ее. Таков оказался их брак.
Служанки закончили подавать на стол и выстроились у стены. Становилось поздно – близился час ежевечерней ванны. «Придется есть быстро, – подумала она, сидя за столом. – В конце концов, я не хочу опоздать к ночному похотливому созерцанию».
* * *
Через несколько часов Сири, чистая, надушенная и одетая, остановилась перед массивной золотой дверью опочивальни Бога-короля. Она глубоко вздохнула, успокаиваясь, так как тревога придала ее волосам светло-каштановый оттенок. Она еще не привыкла к своей роли.
Это было глупо. Она понимала, что произойдет. И все же предчувствие – страх – не отпускало. Поведение Бога-короля демонстрировало его власть над ней. Однажды он возьмет ее, и это может случиться в любую минуту. Отчасти она хотела, чтобы он уже покончил с делом. Затянутый кошмар был хуже одного ужасного вечера.
Она содрогнулась. Синепалый уже достаточно изучил ее. Возможно, в конце концов он поверит, что Сири не опоздает в опочивальню. До сих же пор он приходил ее сопроводить.
«По крайней мере, он больше не заявляется на мои купания». Теплая вода и сладкие ароматы должны были ее расслабить. Увы, все купания сопровождались тревогой из-за скорого визита к Богу-королю, а еще мог войти какой-нибудь слуга.
Сири посмотрела на Синепалого.
– Осталось несколько минут, Сосуд, – сказал тот.
«Откуда он знает?» – удивилась она.
Казалось, эконом обладал сверхъестественным чувством времени. Она ни разу не видела во дворце часов – ни солнечных, ни свечек с делениями, ни водных. Очевидно, боги и королевы Халландрена не заботились о таких вещах. О встречах им напоминали слуги.
Синепалый глянул на дверь, потом на Сири. Перехватив ее взгляд, он тотчас отвернулся. По мере стояния начал переминаться с ноги на ногу.
«Отчего он нервничает? – раздраженно подумала она, повернувшись и глядя на замысловатые дверные узоры. – Не ему же мучиться ночью».
– Вы поладили с Богом-королем? – неожиданно спросил Синепалый.
Сири нахмурилась.
– Я вижу, как сильно вы устаете, – сказал Синепалый. – Полагаю, это значит, что ночами вы очень… активны.
– Но это же хорошо? Все хотят, чтобы наследник родился как можно скорее.
– Да, конечно, – ответил Синепалый, заламывая кисти. – Дело лишь в том… – Он сбился, затем посмотрел ей в глаза. – Вам нужно быть осторожнее, Сосуд. Постарайтесь оставаться начеку.
Ее волосы вконец побелели.
– По-вашему, я в опасности, – тихо сказала она.
– Что? В опасности? – повторил Синепалый, озираясь по сторонам. – Вздор. Чего вам бояться? Я лишь советовал быть начеку на случай, если у Бога-короля возникнут потребности, которые вам придется удовлетворить. А теперь пора! Приятного вечера, Сосуд.
С этими словами он толкнул дверь, положил ей на спину руку и проводил в опочивальню. В последний миг он подался к ней.
– Будьте бдительнее, дитя, – шепнул он. – Не все во дворце таково, каким кажется.
Сири нахмурилась, повернулась, но Синепалый нацепил фальшивую улыбку и закрыл дверь.
«Что это было, во имя Остра?» – подумала она, промедлив, может быть, слишком долго и взирая на дверь. Наконец она вздохнула и развернулась. В камине, как обычно, трещало пламя, но не столь свирепое, как раньше.
Он восседал, как обычно. Сири было незачем смотреть на кресло, чтобы увидеть Сьюзброна. Когда зрение привыкло к темноте, она заметила чрезмерную насыщенность и живость огненных красок – синих, оранжевых и даже черных. Ее рубаха – блестящий позолоченный атлас – как будто зажглась собственным внутренним светом. Все белое – к примеру, некоторые тесемки – слегка изогнулось, являя радугу цветов, какую бывает видно через призму. Сири захотелось хорошего освещения, чтобы во всей полноте воспринять красоту биохромы.
Но это, конечно, было неправильно. Дох Бога-короля – извращение. Его питали людскими душами, и все порожденные им цвета появлялись за их счет.
Дрожа, Сири расстегнула сбоку платье; затем позволила одежде рассыпаться вокруг: длинные рукава свободно соскользнули, лиф откинулся, а юбка и рубаха с шорохом опустились на пол. Она закончила ритуал, сняв с плеч бретельки лифа и бросив его в общую кучу. Шагнув из нее, она склонилась в привычной позе.
У Сири ныла спина, и она печально обдумывала очередную мучительную ночь. «Могли бы, – подумала она, – хоть развести камин пожарче». В большом каменном дворце ночами становится холодно, несмотря на халландренский тропический климат. Особенно если раздеться донага.
«Думай о Синепалом, – велела она себе, стараясь отвлечься. – Что он имел в виду, сказав, что не все во дворце следует принимать за чистую монету?»
Отзывался ли он о Боге-короле, который мог распорядиться о ее казни? Она отлично сознавала могущество и власть Бога-короля. Как можно забыть об этом, когда тот сидит шагах в пятнадцати и смотрит из тени. Нет, дело в чем-то другом. Синепалый чувствовал, что должен предупредить тихо, без посторонних ушей. «Будьте бдительнее…»
Пахло политикой. Сири скрипнула зубами. Слушай она своих педагогов, возможно, сумела бы извлечь из предостережения более тонкий смысл.
«Как будто мне больше не о чем волноваться», – подумала она. Если Синепалый намеревался ей что-то сказать, почему умолчал о большем? Минуты шли, и его слова вновь и вновь прокручивались у нее в голове, как при бессоннице, но ей было слишком неудобно и холодно, чтобы делать умные выводы. Это только усилило ее раздражение.
Вивенна во всем бы разобралась. Вивенна поняла бы чутьем, почему Бог-король предпочел с нею не спать. Она разобралась бы в первую же ночь!
Но Сири была несведущей. Она старалась усердно действовать по образцу Вивенны – стать лучшей женой, служить Идрису! Оправдать всеобщие ожидания.
Но она не была такой. Сири попросту не могла и впредь заниматься этим. Она очутилась в капкане дворца. Духовенство знай закатывало глаза в ответ на расспросы, большего она не добилась. Не сумела даже соблазнить Бога-короля и уложить его в постель. Но главное, она находилась в опасности и не могла даже понять, откуда и что ей грозит.
Говоря проще, она оказалась несостоятельной.
Постанывая от нытья в руках и ногах, Сири села в темной комнате и посмотрела на затененный силуэт в углу.
– Не будешь ли ты любезен покончить с этим? – выпалила она.
Тишина.
Сири почувствовала, как ее волосы побелели до ужасного костного цвета, когда сообразила, что натворила. Она оцепенела, потупилась, усталость сменилась острой тревогой.
О чем она думала? Бог-король мог кликнуть слуг, чтобы ее казнили. Вообще, он даже в этом не нуждался. Он мог оживить ее платье – пробудить его, чтобы задушило непокорную жену. Накрыть ковром, чтобы она под ним задохнулась. Вероятно, он был даже в силах обрушить на нее потолок, и все это – не покидая кресла.
Сири выждала, учащенно дыша от страха в предвосхищении ярости и возмездия. Но… ничего не произошло. Минуты текли.
Наконец Сири подняла взгляд. Бог-король шевельнулся, усевшись прямее и рассматривая ее из затененного кресла у ложа. Она видела, как в его глазах отражается свет камина. Лицо было сложно разглядеть, но он не выглядел разгневанным – лишь холодным и отстраненным.
Она чуть было снова не опустила глаза, но поколебалась. Если уж он не отзывался на крик, то вряд ли отреагирует на взгляд. И вот она вздернула подбородок и посмотрела ему в глаза, прекрасно понимая, что ведет себя глупо. Вивенна никогда не стала бы провоцировать этого человека. Она осталась бы спокойной и целомудренной, тем самым либо разрешая проблему, либо – если решения не было – становясь на колени каждую ночь, пока ее выдержка не сломила бы самого Бога-короля Халландрена.
Но Сири не Вивенна. И ей нужно было с этим смириться.
Бог-король продолжал смотреть на нее, и Сири почувствовала, что заливается румянцем. Она простояла перед ним голой шесть ночей кряду, но смотреть ему в лицо обнаженной было стыднее. Однако она не сдалась и осталась на коленях, наблюдая за ним и заставляя себя бодрствовать.
Это было трудно. Она устала, а новая поза оказалась еще неудобнее, чем согбенная. Но она все ждала, принуждая себя, и проходили часы.
В конце концов – примерно в то же время, что и всегда, – Бог-король встал. Сири застыла. Однако он направился к двери. Негромко постучал, и слуги, ждавшие снаружи, открыли ему. Он вышел, и дверь притворили.
Сири напряженно ждала. За ней не явились солдаты, ее не пришли изобличать жрицы. В итоге она добралась до постели и закуталась в простыни, наслаждаясь теплом.
«Возможно, что свирепый Бог-король, – подумалось ей, – совсем не так зол, как рассказывают».
С этой мыслью она уснула.
12
В конце концов Жаворонку пришлось выслушивать прошения.
Это докучало, ибо свадебное торжество не закончится еще несколько дней. Правда, люди нуждались в своих богах. Он знал, что не должен досадовать. Он понимал, что прогулял на свадьбе большую часть недели, ни разу не встретившись ни с невестой, ни с женихом, и этого было достаточно для хорошего настроения. Все, что ему предстояло делать, – ежедневно по несколько часов изучать картины и внимать людским горестям. Пустяки, даже если при этом страдала его святость.
Он вздохнул, снова садясь на трон. На нем была вышитая шапочка и красная с золотом просторная ряса. Полукафтан охватывал туловище, его украшали золотые кисточки. Натянуть этот наряд, как и все прочие, было даже сложнее, чем казалось.
«Без слуг я и одеться бы не сумел», – подумал Жаворонок весело.
Он подпер голову кулаком, локоть поставил на подлокотник. Эти покои его дворца открывались на лужайку – плохая погода бывала в Халландрене редко, а с моря задувал приятный соленый бриз.
Ночью ему снова приснилась война. Лларимар счел это весьма многозначительным. Жаворонок же был недоволен. Все твердили, что, если война разразится, Халландрен с легкостью победит. Но если так, почему ему вечно снился пожар Т’Телира? Не дальнего идрийского города, а его дома?
«Это ничего не значит, – сказал он себе. – Всего-навсего отголосок личных тревог».
– Следующая петиция, ваша милость, – шепнул Лларимар сбоку.
Жаворонок вздохнул, размыкая веки. По обе стороны комнаты выстроились жрецы в рясах и шапочках. Где он их столько набрал? Нуждался ли в подобном внимании какой-нибудь другой бог?
Он видел, что на лужайке выстроилась очередь. Жалкие, отчаявшиеся люди; несколько чем-то хворали и кашляли. «Так много! – подумал он, когда в помещение ввели женщину. Он уже больше часа принимал просителей. – Наверно, этого следовало ожидать. Промотана почти неделя».
– Шныра, – обратился он к жрецу, – ступай скажи этим в очереди присесть на траву. Нечего им так стоять. Это отнимает время.
Лларимар замялся. То, что люди стоят, – это знак почтения. Он махнул жрецу ниже рангом, чтобы передал слова Жаворонка.
«Меня ждет этакая толпа, – подумал Жаворонок. – Как убедить народ, что я бесполезен? Как прекратить их паломничества ко мне?»
После пяти лет петиций он искренне сомневался, выдержит ли еще столько же.
Новоприбывшая просительница приблизилась к трону. Она принесла ребенка.
«Только не ребенок…» – подумал Жаворонок, поморщившись.
– Великий! – воззвала женщина, падая на колени. – Повелитель Отваги!
Жаворонок смолчал.
– Это мое дитя, Халан, – сообщила женщина, протягивая младенца.
Когда малец достаточно приблизился к ауре Жаворонка, одеяло взорвалось режущим синим светом – без пяти минут чистым. Он легко увидел, что ребенок страдает ужасной болезнью – исхудал, кожа собралась в складки. Дох младенца был слаб и дрожал, как фитиль догорающей свечки. Он умрет до исхода дня. Может быть, через час.
– Знахари говорят, что у него лихорадка дум-дум, – сказала женщина. – Я знаю, он умирает.
Младенец издал звук – наполовину кашель, наполовину всхлип.
– Пожалуйста, Великий, – продолжила женщина. Она шмыгнула носом и склонила голову. – О, прошу тебя! Он был храбрым, как ты. Мой дох будет твоим. Дохи всей моей семьи. Служение сотню лет – что угодно. Прошу об одном: исцели его.
Жаворонок закрыл глаза.
– Пожалуйста, – прошептала женщина.
– Я не могу, – сказал Жаворонок.
Молчание.
– Я не могу! – повторил он.
– Спасибо, мой господин, – наконец прошептала женщина.
Жаворонок поднял веки и увидел, как женщину уводят, тихо плачущую и крепко прижимающую ребенка к груди. Очередь провожала ее глазами с жалостью и одновременно с надеждой. Еще один проситель потерпел неудачу. Это повышало шансы других.
Шансы умолить Жаворонка совершить самоубийство.
Жаворонок вдруг встал, сорвал и отшвырнул шапочку. Распахнул заднюю дверь, шваркнув ею о стену, и бросился прочь.
Жрец и слуги немедленно пустились следом. Он повернулся к ним.
– Убирайтесь! – махнул рукой.
Многие опешили, непривычные к агрессии со стороны господина.
– Дайте мне просто быть! – заорал он, возвышаясь над ними.
В ответ на выплеск чувств цвета вокруг вспыхнули ярче, и смятенные слуги попятились, спотыкаясь, обратно в зал прошений, где и закрыли за собой дверь.
Жаворонок остался один. Он оперся рукой о стену, вдыхая и выдыхая. Другую приложил ко лбу. Почему он так взмок? Он рассмотрел тысячи петиций, одна хуже другой. Он обрекал на смерть детей и родителей, приговаривал к нищете невиновных и верных.