«Если уж я так волнуюсь, каково охране?» – сообразила Сири. Не только ее разлучили с друзьями и близкими. Когда этим людям позволят вернуться? Внезапно она еще сильнее устыдилась того, что сорвала гнев на солдатике.
«Как только приедем, отошлю их домой», – подумала она. И сразу почувствовала, как побелели волосы. Она останется одна в городе, полном безжизненных, пробуждающих и язычников.
Но чем ей помогут двадцать солдат? Пусть хоть кто-нибудь вернется на родину.
* * *
– Надо радоваться, – сказала Фафен. – В конце концов, тебе не придется выходить за тирана.
Вивенна бросила в корзину синюшного цвета ягоду и перешла к следующему кусту. Фафен ощипывала соседний. На ней была белая монашеская ряса, волосы полностью сбриты. Фафен была средней сестрой во всех отношениях – ростом между Вивенной и Сири, не такая правильная, как Вивенна, но и не оторва, как Сири. И чуть пышнее обеих, что привлекало взгляды деревенских юнцов. Но их сдерживало то обстоятельство, что для женитьбы на ней им самим пришлось бы пойти в монахи. Если Фафен и замечала свою популярность, то вида не подавала. Она решила стать монахиней, когда ей исполнялось десять лет, и отец искренне одобрил ее выбор. Все благородные и богатые семьи традиционно обязывались отдать кого-то из близких в монастырь. Эгоизм, даже связанный с кровным родством, противоречил пяти видениям.
Сестры собирали ягоды, которые Фафен в дальнейшем раздаст нуждающимся. Пальцы монахини слегка окрасились в лиловый цвет. Вивенна работала в перчатках. Такое количество краски на руках сочтут непристойным.
– Да, – повторила Фафен. – По-моему, ты все воспринимаешь превратно. Помилуй, да можно подумать, что тебе хочется уехать и выйти за это безжизненное чудовище!
– Он не безжизненный, – возразила Вивенна. – Сьюзброн – возвращенный, а это большая разница.
– Да, но он ложный бог. К тому же всем известно, какая он страшная тварь.
– Но ехать к нему и выходить за него – мое дело! Я для этого рождена, Фафен. Без этого я ничто.
– Чушь, – бросила сестра. – Теперь ты наследница вместо Риджера.
«Тем больше нарушается порядок вещей, – подумала Вивенна. – Какое у меня право лишать его будущего?»
Впрочем, она решила покончить с этой темой. Она отстаивала свое мнение уже несколько минут, и продолжать дискуссию было неправильно. Правильность. До сих пор ее редко выводила из себя необходимость быть правильной. Ее бурлящие чувства становились весьма… неудобными.
Она обнаруживала, что уже спрашивает:
– А как насчет Сири? Ты рада ее участи?
Фафен подняла глаза и чуть нахмурилась. Она старалась не обдумывать неприятные вещи, пока не сталкивалась с ними в лоб. Вивенне стало немного стыдно за столь откровенную реплику, но с Фафен часто иначе не получалось.
– Ты права, – сказала Фафен. – Не вижу смысла вообще кого-либо посылать.
– Договор, – напомнила Вивенна. – Он охраняет наш народ.
– Наш народ хранит Остр, – возразила Фафен, переходя к другому кусту.
«Защитит ли он Сири?» – подумала Вивенна. Бедная, невинная, ветреная Сири. Она так и не научилась самоконтролю; при халландренском Дворе богов ее сожрут заживо. Сири ничего не смыслит в политике, не знает вероломства, не различает фальши в лицах и лжи. Вивенна не жаждала выполнить этот долг. Она должна была принести жертву, но все-таки свою, добровольную, на благо народа.
Эти мысли продолжали терзать Вивенну, когда они с Фафен, покончив с ягодами, спускались с холма в селение. Фафен, как все монахини, посвятила себя добрым делам. Она присматривала за живностью, собирала урожай и помогала по хозяйству немощным.
Без личного долга жизнь Вивенны лишилась цели. И все же, если поразмыслить, существовал человек, по-прежнему в ней нуждавшийся. Та, что уехала неделю назад, – в слезах и напуганная, с отчаянием взиравшая на старшую сестру.
Что бы ни говорил отец, Вивенна не нужна в Идрисе. Здесь она оказалась бесполезной. Зато народ, культуру и общество Халландрена она досконально изучила. И пока она шла за Фафен по сельской дороге, в голове складывался план.
Который не назовешь правильным даже при буйном воображении.
3
Жаворонок не помнил, как умер.
Его служители, однако, твердили, что смерть была крайне воодушевляющей. Благородной. Величественной. Геройской. Возврат случался, только если субъект выказывал смертью великие людские добродетели. Вот почему Радужные тона посылали возвращенных обратно: пусть станут примерами и богами для живых.
Каждый бог что-нибудь воплощал. Идеал героической гибели, которой он пал. Жаворонок умер, проявив невиданную отвагу. По крайней мере, так сказали ему жрецы. Жаворонок не помнил ни самого события, ни своей жизни до превращения в бога.
Он тихо застонал, неспособный спать дальше. Перекатился на бок и сел на величественном ложе, чувствуя слабость. Видения и воспоминания роились в его мозгу, и он встряхнул головой в попытке согнать сонный туман.
Вошли слуги, безмолвно откликнувшиеся на нужды своего бога. Он был в числе младших божеств, так как возвратился всего пять лет назад. При Дворе богов обитало дюжины две божеств, и многие были гораздо важнее – и политически намного грамотнее, – чем Жаворонок. А выше всех стоял правитель Сьюзброн, Бог-король Халландрена.
Несмотря на молодость, Жаворонок удостоился огромного дворца. Спал в опочивальне, драпированной ярко-красными и золочеными шелками. Во дворце были десятки покоев, все разукрашенные и обставленные по его вкусу. Сотни слуг и жрецов обслуживали его, и не важно, хотел он их видеть или нет.
«И все потому, что я не понимал, как умереть», – подумал он, когда встал. Слегка закружилась голова. Сегодня его праздник. И пока он не поест, сил не прибавится.
Приблизились слуги, принесшие одежды ослепительно-яркие – позолоченные и красные. Вступив в его ауру, каждый слуга взрывался красками – кожа, волосы, одежда, экипировка. Никакие красители не могли дать столь насыщенные тона. Таково действие врожденной биохромы Жаворонка, его дохов хватило бы на тысячи человек. Он не считал это особо ценным. Он не мог использовать их для оживления предметов и трупов; он был богом, а не пробуждающим. Свой дох он не мог ни отдать, ни даже одолжить.
Разве что однократно. Но это его убьет.
Слуги продолжили свое дело, облачая его в роскошные одежды. Жаворонок был славным малым и вдвое выше любого из его окружения. Он также был широк в плечах и незаслуженно мускулист, если учесть проводимое в праздности время.
– Хорошо ли спалось вашей милости? – осведомился голос.
Жаворонок обернулся. Лларимар, его верховный жрец, – высокий, тучный мужчина в очках, со спокойными манерами. Его кисти почти полностью скрывались в широких рукавах красно-золоченой рясы, и он держал толстый фолиант. И ряса, и книга ярко вспыхнули, как только вторглись в ауру Жаворонка.
– Я спал великолепно, Шныра, – зевнул Жаворонок. – Сплошные кошмары и смутные грезы – все как обычно. Замечательно отдохнул.
– «Шныра»? – вскинул брови первосвященник.
– Да, – подтвердил Жаворонок. – Я решил дать тебе новую кличку. Шныра. По-моему, подходящая: вечно шныряешь вокруг, суешься во все подряд.
– Почту за честь, ваша милость, – ответил Лларимар, присаживаясь на стул.
«Во имя цвета – да можно ли его разозлить?» – подумал Жаворонок.
Лларимар открыл фолиант.
– Приступим?
– Валяй, раз надо, – сказал Жаворонок.
Слуги закончили повязывать ленты, застегивать пуговицы и расправлять шелка. Каждый с поклоном удалился к стене.
Лларимар взял перо.
– Итак, что вы запомнили из сновидений?
– А, да ты сам знаешь. – Жаворонок, ленясь, снова плюхнулся на кушетку. – Ничего стоящего.
Лларимар недовольно поджал губы. Новые слуги начали вносить разнообразные кушанья. Обыденную, людскую еду. Жаворонок, будучи возвращенным, на самом деле не нуждался в таких вещах – подобная пища не придавала сил и не снимала усталость. Она была только потворством. Скоро он отобедает кое-чем намного… божественнее. И укрепится достаточно, чтобы прожить очередную неделю.
– Ваша милость, потрудитесь запоминать сны, – потребовал Лларимар, как обычно учтиво, но твердо. – Не важно, сколь незначительными они кажутся.
Жаворонок вздохнул, смотря в потолок, украшенный, разумеется, фреской. На этой изображались три поля, окруженные каменными пажитями. Видение его предшественника. Жаворонок закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.
– Я… шел по берегу, – произнес он. – А корабль отчаливал без меня. Не знаю, где это происходило.
Перо Лларимара принялось быстро царапать. Наверно, он усмотрел в воспоминании многие символы.
– Были ли там какие-нибудь цвета? – спросил жрец.
– Парус на корабле был красным, – ответил Жаворонок. – Песок – бурым, конечно, а деревья – зелеными. Мне почему-то кажется, что и вода в океане была красная, да и корабль тоже.
Лларимар исступленно записывал – он всегда волновался, если Жаворонок припоминал цвета. Возвращенный открыл глаза и уставился на потолок с его яркими полями. С ленцой потянулся и взял у слуги с тарелки несколько ягод.
Зачем скупиться и скрывать от людей свои сны? Он был не вправе жаловаться, даже если считал глупостью суету вокруг своей особы. Ему отчаянно повезло. Он обладал божественной биохроматической аурой, телосложением, которому позавидует любой мужчина, а роскоши хватало на десяток королей. Права дуться у него меньше, чем у кого бы то ни было.
Загвоздка заключалась лишь в том, что… короче говоря, он, наверное, единственный в мире бог, который не верил в себя.
– Было ли что-то еще в этом сне, ваша милость? – осведомился Лларимар, оторвавшись от книги.
– Там был ты, Шныра.
Слегка побледнев, Лларимар выдержал паузу.
– Там был… я?
Жаворонок кивнул:
– Ты извинился за то, что постоянно докучаешь мне и не даешь распуститься. Потом принес большую бутыль вина и сплясал. Это было поистине славно.
Лларимар наградил его сумрачным взглядом.
Жаворонок вздохнул:
– Нет, больше ничего. Только судно. Даже оно уже тает.
Лларимар кивнул и встал, напугав слуг и заставив тех отпрянуть, хотя они, конечно, остались в комнате, держа наготове блюда с орехами, вином и фруктами.
– Тогда, ваша милость, не будем откладывать? – спросил Лларимар.
Жаворонок вздохнул и утомленно поднялся. Слуга метнулся, чтобы поправить застежку, которая разошлась, когда бог садился.
Жаворонок пошел бок о бок с Лларимаром, возвышаясь над жрецом на добрый фут. Однако мебель и дверные проемы подогнали под возросшие габариты возвращенного, так что неуместно низкими выглядели жрецы и прислуга. Жаворонок с Лларимаром переходили из покоев в покои, не пользуясь коридорами. Те предназначались для слуг и окружали здание по периметру. Жаворонок шагал по пышным коврам, сотканным в северных государствах, мимо прекрасных сервизов и прочей посуды, доставленной из-за Внутреннего моря. Каждое помещение украшали картины и каллиграфически выписанные стихи – творения лучших художников Халландрена.
В центре дворца находилась небольшая квадратная комната, расписанная красками потемнее – синими, густо-зелеными и кроваво-багровыми без красных и золотых цветов Жаворонка. Каждый цвет – истинный, самостоятельный оттенок, и различить его позволяло только третье повышение.
Едва Жаворонок ступил в комнату, краски ожили. Они стали ярче, гуще, при этом оставаясь темными. Бордовое теперь выглядело более настоящим бордовым, ультрамарин – более насыщенным ультрамарином. Темное и одновременно яркое – контраст, создать который мог только дох.
Посреди комнаты стоял ребенок.
«Почему всегда ребенок?» – подумал Жаворонок.
Лларимар и слуги ждали. Жаворонок шагнул вперед, и девчушка глянула в сторону пары жрецов в красном и золотом облачении. Те поощрительно кивнули. Нервничая, девочка вновь повернулась к Жаворонку.
– Ну-ну-ну, – произнес Жаворонок, пытаясь говорить ободряюще. – Бояться-то нечего.
Но девочка все-таки задрожала.
В памяти Жаворонка всплыли нотации Лларимара, который твердил, что это вовсе не нотации, ибо никто не читает их богам. Не следовало бояться возвращенных богов Халландрена. Боги были благословением. Они прорицали будущее, вели за собой и являлись источниками мудрости.
Чтобы существовать, им было нужно только одно.
Дохи.
Жаворонок колебался, но слабость добралась и до головы. Она закружилась. Украдкой выбранив себя, он опустился на колено и заключил лицо девочки в свои лапищи. Та залилась слезами, но четко и внятно, как научили, произнесла положенные слова:
– Моя жизнь – к твоей. Мой дох – стань твоим.
Дох вылетел облачком. Он прополз по руке Жаворонка – контакт был необходим, – и возвращенный втянул его. Слабость исчезла, головокружение улетучилось, сменившись кристальной ясностью. Он ощутил себя бодрым, воскресшим, живым.
Девчушка потускнела. Цвет ее губ и глаз слегка увял. Каштановые волосы отчасти утратили лоск, щеки стали бледнее.
«Ерунда, – подумал он. – Большинство людей даже не понимают, что лишились доха. Она доживет до старости. Будет счастлива. Семье хорошо заплатят за ее жертву».
А Жаворонок проживет очередную неделю. Поглощенный дох не усилил его ауру, и это было еще одним отличием возвращенных от пробуждающих. Последних порой рассматривали как низшие, рукотворные подобия возвращенных.
Без еженедельного доха Жаворонок умрет. Многие возвращенные, оказавшиеся вне Халландрена, жили всего восемь дней. Однако с дарованным раз в неделю дохом возвращенный мог жить бесконечно, не старея и получая ночные видения, в которых предположительно прозревалось будущее. Так и возник Двор богов с многочисленными дворцами, где богов выхаживали, охраняли и, главное, кормили.
Священники поспешили вывести девочку из комнаты. «Для нее это ерунда, – снова внушил себе Жаворонок. – Сущий пустяк…»
На выходе они встретились взглядами, и он увидел, что искорка в ее глазах погасла. Она стала бесцветом. Тусклой, или выцветшей. Человеком без доха. Тот больше не разовьется. Жрецы увели ее.
Чувствуя себя виноватым за внезапный прилив сил, Жаворонок повернулся к Лларимару.
– Ладно, глянем на подношения, – сказал он.
Брови Лларимара взлетели над очками.
– Вы приспосабливаетесь стремительно.
«Я должен хоть что-то отдать, – подумал Жаворонок. – Пусть даже безделицу».
Они миновали еще несколько красно-золотых комнат, идеально квадратных, с дверями со всех четырех сторон. У восточной части дворца вошли в другую, длинную и узкую. Стены увешивали картины и полотнища со стихами. Слуги остались снаружи; один Лларимар последовал за Жаворонком, когда бог шагнул к первому изделию.
– Итак? – спросил Лларимар.
Это была пастораль, изображавшая джунгли с поникшими пальмами и красочными цветами. Жаворонок узнал их, потому что видел такие растения в садах вокруг Двора богов. А в джунглях он никогда не бывал – по крайней мере, в нынешнем воплощении.
– Приличная картина, – ответил Жаворонок. – Не совсем в моем вкусе. Нагоняет мысли о внешнем мире. Хорошо бы там побывать.
Лларимар насмешливо взглянул на него.
– А что? – не понял Жаворонок. – Двор иногда надоедает.
– Вина-то в лесу немного, ваша милость.
– Я могу приготовить. Ферментировать… что-нибудь.
– Не сомневаюсь, – сказал Лларимар, кивнув подручным, оставшимся снаружи.
Младший жрец записал высказывание Жаворонка о картине. Где-то в городе жил заказчик, искавший благословения Жаворонка. Возможно, его желание было как-то связано с отвагой – клиент подумывал жениться или был купцом и собирался заключить рискованную сделку. Жрецы дадут толкование мнению Жаворонка о картине и сообщат заказчику предсказание – доброе или дурное – вкупе с точными словами, которые произнес Жаворонок. В любом случае сам акт посылки картины богу сулил заказчику известную удачу.
Якобы.
Жаворонок двинулся прочь от картины. Младший жрец метнулся, чтобы ее снять. Скорее всего, заказчик не написал ее сам, а поручил мастеру. Чем краше изделие, тем лучше отзывались боги. Впору было вообразить, будто грядущее определялось суммой, которую клиент платил живописцу.