Пустыня? Говорил ли он правду? Проктор никогда бы не оставил дом без защиты, пока она находилась здесь. Так что многое из слов Диогена казалось попросту невозможным.
— Так значит, тебе нужен мой сын?
— Констанс, — укоризненно прозвучало в ответ, — как ты можешь так говорить? Да, у меня были кое-какие проблемы с моим братом. Но с чего бы мне хотеть навредить нашему ребенку?
— Ты ему не отец.
— Я и вправду плох в роли отца. Но, надеюсь, это изменится. Ты ведь видела картину, которую я сделал? Кстати, я направился в Индию, чтобы убедиться, что о нашем мальчике хорошо заботятся. Он самый замечательный ребенок на свете, — Диоген на пару мгновений замолчал. — Впрочем, этого следовало ожидать, учитывая, что он — наше с тобой потомство.
— Наше потомство. Ты не мог найти более оскорбительного слова для своего собственного ребенка.
Вновь повисло молчание.
— Ах, я довольно ясно осознаю свое непростительное поведение. В знак моих истинных чувств прими то, что лежит в отсеке под табуретом клавесина.
Констанс немного поколебалась. А затем она вновь включила свой фонарь и огляделась. Несмотря на то, что голос Диогена, казалось, раздавался совсем близко, его нигде не было видно.
— Табурет, моя дорогая.
Решив подчиниться, она приподняла верхнюю часть сидения. Внутри лежала фотография, прикрепленная к каким-то бумагам. Она отсоединила фото и внимательно к нему присмотрелась.
— Снимок был сделан пять недель назад, — вновь прозвучало из ниоткуда. — Он казался очень счастливым.
Пока Констанс смотрела на фотографию, рука, сжимавшая фонарь, задрожала от волнения, отчего его луч начал немного колебаться. Несомненно, на этом фото был ее сын — он стоял, одетый в шелковый халат ученика, а Церинг держал его за руку. Они находились под аркой, обрамленной пробковыми деревьями. Мальчик смотрел прямо перед собой, и в его глазах светился интеллект, который был присущ далеко не всем трехлетним детям. Сердце Констанс внезапно преисполнилось щемящим чувством одиночества и тоски.
Далее она обратила внимание на прикрепленные бумаги. Это была записка от опекунов ее сына в монастыре, адресованная ей и подтверждающая, что мальчик в безопасности, крепок здоровьем и уже демонстрирует блестящие способности. На записке стояла особая печать, которая подтверждала доподлинно, что Диоген действительно был там, и письмо не было подделкой. Констанс не могла себе представить, как Диогену удалось проникнуть туда и заключить договор со столь консервативными монахами.
Она положила фотографию и письмо на клавесин и вновь погасила фонарь, погрузив комнату во тьму. Она знала, что не может позволить этому отвратительному человеку снова воздействовать на свои чувства.
— Ты был там, — произнесла Констанс. — В Эксмуте. Ты шпионил за нами.
— Да, — ответил Диоген. — Это правда. Я прибыл туда вместе с Флавией. За неимением более подходящего слова ее можно назвать моей ассистенткой. Ты, несомненно, видела ее: молодая официантка в ресторане гостиницы «Капитан Халл», которая также работала на полставки в магазине «Вкус Эксмута».
— Та девушка? Флавия? Работала на тебя?
— Должен признать, с ней возникли определенные сложности. Она слишком увлеклась исполнением своих обязанностей.
— Могу вообразить себе, что это были за обязанности, — обличительно бросила Констанс. Ответа не последовало, и она продолжила. — Ты освободил Моракса! Именно ты запустил ту цепочку насилия, ты привел ее в движение!
— И ты снова права. Я помог тому бедному существу, с которым так жестоко обращались, сбежать от его мучителей. Я понятия не имел, что он отреагирует именно так. Все, чего я хотел, это немного позабавиться. Отвлечь своего братца. И таким образом добиться более близкой встречи с тобой.
Констанс покачала головой, чувствуя, что вновь теряет самообладание. Гнев снова стал прорываться наружу.
— Отвлечь своего брата?! Ты убил своего брата!
— Нет, — снова прозвучал голос, в котором она расслышала скорбные нотки. — Здесь ты ошибаешься. Похоже, мой брат действительно мертв, но это не было моим намерением. Я знаю о том, что между вами вспыхнули некоторые чувства. Прости мне мою корысть, но я искренне наслаждался этой конкуренцией. Мне грустно говорить об этом сейчас, но тогда я воспринял это как легкое братское соперничество.
— Ты… — Констанс замолчала. Тишина вновь заполнила темную комнату. Все обвинения, все возражения, все возмущения, которые копились у нее в сознании, вдруг улетучились. Она поняла, что совершенно запуталась. — Так… почему ты здесь? Что тебе надо? — пробормотала она, наконец.
— Неужели ты все еще не поняла? — раздался голос из бархатной темноты. — А ведь моя цель пребывания здесь довольно очевидна. Я влюблен в тебя, Констанс.
23
В мотеле «Рыбацкая шхуна Годерры» в Катлере, штат Мэн, Дуэйн Смит сидел на кровати и рассматривал четыре одноразовых телефона, лежавших на покрывале. Несмотря на то, что окно в комнате было открыто, и помещение хорошо проветривалось, первый помощник сильно вспотел. Его мучила тревога. Далька связался с ФБР по электронной почте. Их реакция была неожиданной и, пожалуй, даже приятной. Все оказалось в точности так, как и предсказывал Филипов: ФБР, казалось, было согласно удовлетворить их требования, выдвинув лишь символические угрозы и сопротивляясь только для вида, но де-факто они были готовы пойти на что угодно, чтобы сохранить своего человека в живых. Похоже, этот специальный агент являлся довольно ценным кадром.
Так же Филипов предугадал, что ФБР будет настаивать на непосредственном разговоре с кем-нибудь из них. Так и случилось. И связным должен был выступить Смит. Итак, все было устроено: через пять минут по одному из одноразовых телефонов ему предстоит набрать номер некоего человека по фамилии Лонгстрит из штаб-квартиры ФБР в Нью-Йорке. И эта часть нервировала Смита больше всего. ФБР, если верить словам Филипова, могло воспользоваться методом триангуляции и отследить звонок всего за тридцать секунд. У первого помощника было двадцать секунд на то, чтобы провести этот разговор, а после этого ему необходимо будет прервать вызов, отключить и уничтожить телефон. Четыре телефона: четыре разговора продолжительностью по двадцать секунд.
Он выставил на часах таймер. Как только прозвенит будильник, Смит отключит телефон, вынув из него аккумулятор. Сейчас он взял в руки одну из трубок — ему уже заранее было жалко уничтожать столь хороший аппарат. Впрочем, они все были хорошими, выбирать не приходилось. Вздохнув, он снял заднюю панель и открыл себе доступ к аккумулятору. Даже задержка в несколько секунд в процессе уничтожения телефона может привести к тому, что все пойдет прахом.
Итак, назначенное время пришло. Он набрал номер, одновременно запустив таймер. На звонок ответили сразу.
— Лонгстрит, — раздался строгий голос, и прежде чем Смит успел ответить, агент продолжил говорить, произнося речь, видимо специально заготовленную для подобных сценариев. — Мы сделаем все, что вы хотите. Но нам потребуется несколько дней, чтобы вызволить и перевезти Арсено из Синг-Синга в столичный исправительный центр, откуда мы доставим его в аэропорт Кеннеди и посадим на рейс до Каракаса.
Столичный исправительный центр. Осталось всего десять гребаных секунд. Черт!
— Когда вы его перевезете?
— Вас это не касается.
— Нет, это, черт возьми, меня еще как касается! Вы сами настаивали на этом разговоре. Теперь и я кое-что потребую взамен. Когда именно вы его перевезете? Точное время. Мне нужны подробности, иначе мы убьем Пендергаста прямо сейчас.
Небольшое затишье. Осталось пять секунд.
— Завтра в… — пауза, — полчетвертого дня. Транспортный фургон из Синг-Синга отправится в СИЦ по проезду около площади Кардинал-Хайес.
— Подведите Арсено к правому окну.
— Взамен я хочу…
Прозвенел будильник. Смит резко вытащил аккумулятор из телефона, воткнул в аппарат нож и отбросил батарею в сторону. Затем, работая методично и дотошно, он открыл слот для сим-карты, извлек карту и, держа над пепельницей, стал плавить ее зажигалкой до тех пор, пока она не превратилась в несколько капель жидкого пластика и пару металлических контактов. В комнате стоял очаровательный кирпичный камин, где чуть позже вечером Смит сожжет остатки самого телефона. Это станет гарантом его безопасности.
Он пребывал в приподнятом настроении. Этот парень — Лонгстрит — пошел на уступки. И быстро. Филипов был прав: они действительно взяли ФБР за яйца. Удивительно, как легко они подчиняются, когда у кого-то в руках находится один из их лучших агентов. Было бы это какое-то другое ничтожество, они бы и ухом не повели. Что ж, повезло, что Пендергаст так для них ценен.
Завтра, отправившись на Манхэттен, его подельник Далька своими глазами сможет убедиться, насколько серьезно ФБР относится к предстоящей сделке.
24
Мягкое эхо от признания Диогена медленно затихло, оставив комнату в тишине.
Констанс на мгновение потеряла дар речи. Сказанное им казалось искренним: и выглядело, как чистосердечное признание в любви. Но она быстро стряхнула с себя это обманчивое наваждение. Однажды Диоген уже унизил ее, использовав на ней свою мастерскую способность лгать. Сейчас, должно быть, происходила реприза. Второе исполнение все той же пьесы.
Но даже когда эта мысль заняла главенствующее положение в ее сознании, она спросила себя: с чего он взял, что снова добьется успеха на этом же поприще? Она не понаслышке знала, что Диоген не способен на любовь.
…Констанс, я не просто восхищаюсь тобой, но я боюсь тебя.
… Мы похожи друг на друга гораздо больше, чем нам изначально казалось. И в некоторых областях ты существенно меня превосходишь. Что ж, неудивительно, что мое почтение к тебе настолько выросло.
— Если то, что ты говоришь — правда, то твое чувство придаст тебе смелости выйти ко мне. Покажись.
Эта просьба была встречена мгновением тишины. Затем Констанс услышала, как позади нее чиркнула спичка. Она обернулась. И он был там — стоял перед завешенным гобеленами входом в музыкальную комнату. Он коснулся спичкой висевшего на стене факела, масляный конец которого моментально занялся пламенем, распространяя свет, после чего, Диоген, не сводя с нее глаз, слегка поклонился и скрестил руки на груди.
Он выглядел почти так же, как помнила Констанс: тонкие черты, столь похожие на черты его брата, но все же существенно отличающиеся. Благородный подбородок, красиво очерченные бледные губы, обрамленные аккуратной рыжеватой бородкой и странные двуцветные глаза — ореховый и голубой. Единственное отличие от образа, запомнившегося Констанс, заключалось в уродливом шраме, ныне омрачавшем изысканное совершенство его левой щеки, проходя по ней от линии роста волос до самой челюсти. Бутоньерка в виде орхидеи явно неслучайно была заправлена в карман его пиджака — та самая Cattleya Constanciana, бело-розовый цветок, названный в ее честь.
Констанс уставилась на гостя, ошеломленная внезапным воскрешением этого призрака из своего прошлого. И тут же она сорвалась с места и, подобно летучей мыши, метнулась в его сторону, держа стилет в поднятой руке и целясь ему в глаза.
Но Диоген ожидал этого. Ловким движением он уклонился от удара, и лезвие промелькнуло мимо него. Далее молниеносным выпадом он перехватил стальной хваткой ее запястье и дернул девушку на себя, попутно прижимая вооруженную руку к ее телу, чтобы обезопасить себя от клинка и одновременно схватить второе запястье. В конце концов, Констанс оказалась окончательно обездвижена и заключена в его тесные объятия так, что на мгновение действительно почувствовала себя его возлюбленной. Но тут он резко надавил на сустав ее руки, и стилет со звоном упал на пол, рассеивая иллюзию.
Она и забыла, насколько он быстр и силен.
Девушка попыталась извернуться и вновь атаковать его, приложив к этому всю свою силу. Но тщетно.
— Я отпущу тебя, — пообещал он спокойным, ровным голосом, — если ты меня выслушаешь. Это все, о чем я прошу: чтобы ты меня выслушала. И тогда, если ты все равно захочешь убить меня, так тому и быть.
Напряженное ожидание заполнило комнату. Наконец, совладав с волной гнева, Констанс кивнула.
Отпустив одну ее руку, Диоген нагнулся, чтобы поднять стилет. На мгновение Констанс ощутила порыв ударить его коленом по лицу, но она отринула эту мысль как нецелесообразную: физически он во много крат превосходил ее. Возможно, вместо этого стоило позволить ему высказаться.
Диоген снова поднялся. Он отпустил вторую руку Констанс и отступил от нее на шаг. Она застыла, тяжело дыша. Щеки ее залил предательский румянец. Напротив нее в свете настенного факела неподвижно стоял Диоген Пендергаст, словно ожидая ее реакции.
— Итак, ты сказал, что влюблен в меня, — вымолвила она мгновение спустя. — Неужели ты самоуверенно полагаешь, будто я способна в это поверить?
— Но это правда, — сказал он. — И более того, я полагаю, что ты это уже знаешь, даже если пока не можешь признаться в этом даже себе самой.
— И ты действительно думаешь, что после того, что ты сделал, я отвечу тебе взаимностью?
Диоген развел руками.
— Влюбленные люди полны иррациональных надежд.
— Ты упомянул о чувствах, которые я испытываю к Алоизию. С чего бы мне в этом случае интересоваться его младшим братом — особенно после того, какую ненависть ты сумел пробудить во мне?
Это было произнесено презрительно, ядовито, саркастично. Она не скрывала своего намерения ранить его. Но Диоген ответил на этот едкий вопрос мягким размеренным тоном, каким говорил с нею и до этого.
— Мне нет оправдания. Как я уже сказал, мое поведение по отношению к тебе было непростительно.
— Тогда к чему искать прощения?
— Я и не ищу твоего прощения. Я ищу твоей любви. Тогда я был другим человеком, Констанс. И своими стараниями я заплатил за свои грехи, — он небрежным жестом указал на шрам на своей щеке. — Что касается того, насколько я уступаю Алоизию, я могу сказать только одно: вы никогда не были бы счастливы вместе. Неужели ты этого не понимаешь? После Хелен он уже не был способен никого полюбить.
— А ты, судя по всему, был бы идеальным партнером.
— Для тебя — да.
— Благодарю, но я не заинтересована в союзе с психопатом, мизантропом и безнадежным социопатом, и к тому же с серийным убийцей.
Услышав это, он едва заметно ухмыльнулся.
— Мы оба убийцы, Констанс. А что касается мизантропии… разве и в этом мы не схожи? К тому же, ты не находишь, что нас обоих можно назвать социопатами? Возможно, было бы лучше, если б я просто описал тебе будущее, которое представляю себе для нас? Тогда ты сможешь вынести свое решение.
Констанс набрала в грудь воздуха, чтобы выплюнуть в его адрес очередное обличительно-резкое замечание, но подавила этот порыв, чувствуя, что ее ответы напоминают истерические капризы.
— Ты — существо из другой эпохи.
— Да. Урод, как ты уже назвал меня однажды.
Диоген задумчиво улыбнулся, махнул рукой, словно бы отметая это ее замечание, и продолжил:
— Давай примем во внимание простой факт: ты не принадлежишь нынешнему времени. О, ты приложила воистину героические усилия, чтобы интегрироваться в XXI столетие, в сегодняшнее обывательское, пустое общество. Я знаю, потому что наблюдал с расстояния за некоторыми твоими усилиями. И это далось тебе нелегко, не так ли? В глубине души ты, должно быть, уже начала задаваться вопросом, стоит ли игра свеч, — он сделал паузу. — Я тоже не принадлежу этому времени, но совершенно по иной причине. Ты не могла противостоять тому, как сложилась твоя судьба, ибо Енох Ленг вмешался в нее: убил твою сестру и взял тебя под свою… опеку. Как ты уже упоминала, я тоже совершенно социопатичен. Мы — две горошины одного стручка.