Предисловие
В авторском предисловии принято раздавать благодарности, но я не буду этого делать. Не потому что некому, и не потому что этот роман - всецело моя заслуга (ведь так не бывает). Просто время не пришло. Для вас, тех, кто читает эти строки, мир все еще прежний, возможно - плохой, наверное - хороший, чаще - разный. Но - прежний, такой - каким вы его знали всегда. А этот роман призван все изменить, как сейчас говорят - взорвать сознание.
Амбициозно, пафосно, самоуверенно... Вы можете подобрать к моим словам любые эпитеты, благо - великий и могучий каждому из нас предоставил безлимитный ареал возможностей. Но это ничего не изменит. А мой роман, я верю в это, сможет. Сможет изменить вас, ваше видение самих себя и окружающих, ваше понимание мира, в котором нам всем приходится жить. Да, именно так - приходится, или у вас был выбор? У меня не было, не помню такой опции.
Еще в авторском предисловии принято рассказывать, как создавалось произведение. Этого я тоже не буду делать. Потому что, будем честны, вам плевать. Я не Толкин, не Кинг, не, прости господи, Мартин. И все, чем мне стоит с вами поделиться - в этом романе, а не за его пределами. Закулисье (мой собственный маленький Лимб) - это игра другого уровня. В нее тоже можно играть вдвоем, но лишь тогда, когда это уместно.
А вот о чем мне действительно стоит сказать в предисловии, так это о мире, который я описал. Он так похож на наш с вами, что их очень легко спутать. Многое будет знакомо, что-то покажется родным до колик. Но знайте - это другой мир, пусть даже неотличимый от нашего. Поэтому все аллюзии и отсылки, все социальные и политические мотивы, которые вы здесь встретите, ни в коей мере не пропагандируют межрасовую ненависть, религиозную нетерпимость и недовольство актуальным государственным строем. Все это - плод моей фантазии, любые совпадения - случайны. Остальное - на вашей совести.
Глава 1 - Безумие в ипотеку
Он шел, не разбирая дороги. Ноги сами несли его к дому. Подол неба, едва подсвеченный розоватой охрой, улыбался обреченной ночной прохладе. Еще полчаса и романтика полутеней отступит, ее место займет прямой до грубости и однозначный до омерзения свет, яркий, самоуверенный. День лицемерен, неумолим и жесток. Наивен тот, кто верит в невинность света и порочность темноты. Мир не такой, каким кажется.
Карн глубоко затянулся и посмотрел вверх. Кусочек неба. Кусочек светлеющего неба, зажатый между каменными исполинами, отвратительными в своей роковой бездыханности. Они совсем не серые и монотонные, какими их описывают современные недопоэты. Но цветастая отделка и неоновая паутина не меняют сути. Манекен не улыбнется вам, даже если вы бережно оденете его в стильный костюм от «Гуччи». «Ролекс» на руке и «Кельвин Кляйн» в промежности может и придадут уверенности, но ума не прибавят. Дерьмо в любом случае остается дерьмом. В этом наш мир постоянен. Что ж, хотя бы в этом.
Он затянулся еще глубже. Докурил. Поискал глазами урну, метко послал в нее окурок. Достал новую сигарету, любимый «Честерфилд». Чтобы попасть домой, нужно было повернуть направо, но он повернул налево. Неспешно пересек проезжую часть, закономерно пустую в столь ранний час, вышел на широкую площадь, закованную в асфальт и мрамор. Когда-то здесь росли ивы, вспомнил он. Какой-то особый род ив, невысоких, до неприличия разлапистых, узловатых деревьев. Он лазал по ним в детстве, когда гулял здесь с родителями. Тогда они были счастливы, все вместе. Тогда они все вместе были живы. Кажется, на даче средь седого хлама на чердаке еще можно найти видеокассеты с записями этих прогулок. Видеокассеты? Он грустно улыбнулся. Это что-то из прошлой жизни, из той жизни, где на площади росли ивы. Какой-то особый род ив...
Он прошел вдоль холма, на котором возвышался многометровый бетонный памятник. Памятник с пафосной историей и печальным ее воплощением. Он видел эту каменную звезду тысячи раз, в том числе - в детстве. Тогда все казалось проще и ярче. А что изменилось? Мир то остался прежним. «Ты изменился, - прошелестел ветер. - Забыл, зачем пришел. Забыл, зачем все это». Охапка свернувшихся, высохших листьев брызнула ему под ноги. Карн остановился, прислушался к ощущениям. Его зашатало, волшебник в голубом вертолете приблизился на критическое расстояние. Слишком много алкоголя в крови, чтобы долго стоять с закрытыми глазами.
Аллея, ровная, словно выпущенная из лука стрела, вывела к старому парку развлечений. Когда-то этот парк казался ему поистине огромным. Когда? Двадцать лет назад? Но ведь с тех пор ничего не изменилось, даже механическое сердце колеса обозрения скрипит так же, как прежде. Прошло два десятилетия, а механизм так никто и не смазал. Но колесо работает, спокойное, уверенное и непоколебимое. Ему плевать.
Лавочка, утопленная в кустарнике, названия которого Карн не знал. Здесь по праздникам пьяные малолетки потягивают пивко, зорко озираясь, дабы вовремя заметить приближающуюся опасность в погонах. Он тоже был таким. Хотя, конечно, не таким, ведь дети редко похожи на отцов. В его время малолетки могли пить где угодно и когда угодно, никаких запретов на алкоголь в общественных местах не было. А может он о таковых даже не подозревал, что, по сути, одно и то же. Проще ли от этого жилось? Едва ли. Печень подтвердит.
Впереди аллея упиралась в редкую серо-зеленую стену лесного массива, разбегаясь в стороны идеально ровными перпендикулярами. Но Карн не повернул, ни вправо, ни влево. Дойдя до выбеленного бордюра, он просто перешагнул через эту смешную преграду и двинулся вниз по склону, по узкой, но хорошо различимой тропинке. Тропинка была здесь всегда, по ней ежедневно спускались к реке сотни ног, но петлистая лесная дорожка так и оставалась петлистой лесной дорожкой, по весне или после дождя обращавшейся глинистым месивом. Никто даже не подумал, что можно дорожку «облагородить». А вот засрать - пожалуйста, как говорится - от души. Презервативы под каждым кустом, стеклянные бутылки и пластиковые стаканчики, дерьмо. Все в лучших традициях. И ведь продолжают, продолжают засерать, и так уже находясь по уши в собственных отходах. Нет, подумал Карн, мы такими не были.
Тропинка извивалась, становилась шире, угол наклона увеличивался. Но спускаться всегда проще, особенно когда не думаешь о том, что рано или поздно придется поднимать. Хотя быть может не всем это надо - подниматься. Кому-то проще жить в грязи, в хлеву, в обнимку со своими демонами. Но проще не значит лучше. Встречный вопрос - а кто мы такие, чтобы судить других? Ответ прост: мы - люди, поэтому мы можем, должны, обязаны судить себе подобных, иначе социум обречен на анархию и деградацию.
Принято считать, что алкоголиков «по синьке» тянет на философию. Карн пил не так часто, чтобы уверенно отнести себя к этой категории. Он смутно подозревал, что этиловый спирт каким-то образом снимает некоторые природные, возможно - инстинктивные барьеры между осознанием и подсознанием. Какие-то снимает, а какие-то наоборот - возводит. Так действует любой наркотик, кроме разве что никотина. Восприятие расширяется, осознание меняет масштаб. У каждого по-своему - это да. И слишком индивидуально, чтобы можно было опираться на какие-то общие тенденции. Кроме очевидной - привыкания. А самое главное, что ученые-переученые об этом ничего не знают. Ровным счетом ничего. В этом была уверена госпожа Бехтерева. В этом был уверен Карн.
На сколько там процентов изучен человеческий мозг? А мировой океан? А космос? Зато да - смывающиеся втулки мы научились делать. Апофеоз, блять, научной мысли!
Он и не заметил, как вышел к реке. Тропинка в очередной раз срывалась под невероятным углом, потом резко упиралась в небольшой холмик и выводила к асфальтированному участку, обозначавшему въезд на мост. Хотя «въезд» это громко сказано, мост исконно был пешеходным. А называли его в народе «Голубым мостом». Можно было предположить, что столь оригинальное название связано с некоей романтической историей. Стоял бы этот мост где-нибудь в Европе, так его однозначно окутали бы таинственным нуаром про парочку говномесов. К счастью, в этой стране любовь все еще оставалась прерогативой разнополых существ. А «Голубой мост» называли голубым просто из-за цвета, в который он был выкрашен.
Кстати, есть в этом городе еще один «Голубой мост». Но уже не пешеходный, а железнодорожный, и его история куда более масштабна. Во время Великой Отечественной войны после оккупации города этот мост широко использовался немцами для переброски боеприпасов, техники и живой силы. Фактически этот участок железной дороги связывал немецкие тылы с передовой, являлся ключевой транспортной жилой. Поэтому весной 1943-о местными партизанами (а именно - штабом партизанской бригады имени Щорса) было принято решение взорвать мост. Это была самая крупная партизанская операция за всю Великую Отечественную. Мост, конечно, взорвали. Снабжение было прервано на 28 дней. Немцы лютовали.
Все это Карн помнил еще со школы. А что сейчас рассказывают в школах на уроках истории? Даже подумать страшно. Он не так давно беседовал с одним выпускником. Парниша поднял тему революции 1917 года. На вопрос «какая из?» выпускник выпучил глаза и тупил минут десять, пока ему не пояснили, что в 1917 году в Российской Империи произошло две революции - февральская и октябрьская. Ну, это на самом деле мелочи. Карн усмехнулсявспомнив про одногруппницу, которой эта дата, в смысле 1917 год, вообще ни о чем не говорила. Вопрос - как поступила, как закончила? Понятно как. Понятно и очень горько.
Карн поднялся на мост. Это была узкая, но массивная, выстроенная, как говорится, на века, конструкция, простоявшая без ремонта уйму лет, хотя, казалось, ей это совсем не повредило. Напротив, мост обрел своеобразный колорит - облупившаяся краска перил, ржавь на стальных болтах размером с кулак, вылинявшие, растрепанные стальные тросы. Но мост производил положительное впечатление, несмотря на признаки явного запустения, он выглядел уверенно и надежно. Вечерами здесь можно встретить влюбленные парочки, студенток с «зеркалками» и откровенно завышенным чувством собственной значимости, наркоманов и любителей потрахаться на свежем воздухе.
Он остановился ровно посредине моста. Достал сигарету и прилип к горизонту. Река неспешно несла свои воды, ровно - с востока на запад. Молодое солнце наполнило водную артерию расплавленным порфиром вперемешку с бликующим багрянцем, от берега до берега. Удивительное зрелище, завораживающее своей простотой. Карн любил это место, любил порой приходить сюда, желательно - в одиночестве. Хотя там, за мостом, где лесные плеши хаотично сменяются косогорами и пляжами, можно неплохо провести время в компании. Там, как минимум, еще не все засрали и презервативы встречаются не под каждым деревом. Через одно, да.
Карн любил этот мост. Здесь он отдыхал, душой и телом. Однажды, давным-давно его привели сюда родители (иголка воспоминаний кольнула сердце), но сам он бывал тут и раньше. Лет в десять-двенадцать он имел какую-то сверхъестественную тягу к одиночным пешим прогулкам, но отнюдь не по улицам родного города. В частности - он обожал бродить по этому огромному парку, который фактически представлял собой относительно нетронутый кусок дикой природы, по-бунтарски раскинувшийся в самом центре древнего полиса, между двумя его районами. И ведь не боялся ни бомжей, ни маньяков, ни собак, ни лис (да, тут и лис видели!). Бродил себе один по холмам и лесным массивам с мыслями о вечном наперевес. Юность конечно храбра, но чаще беззаботна. И безрассудна. За что и любима стариками.
И ведь много чего видел он во время своих прогулок. Например, однажды наткнулся на мужика, дремучего такого, толи седоватого, толи рыжеватого, уже и не вспомнить. Мужик сидел на пеньке, положив ногу на ногу, на плечи был накинут длинный плащ грязно-синего цвета. Да и не плащ вовсе, скорее лохмотья, отдаленно напоминающие плащ. Подле пенька лежала забавного вида остроконечная шляпа с широкими полями, тоже - грязная, древняя. Рядом в траве Карн заметил длинную палку.
- Гуляешь, сынок? - спросил мужик абсолютно невыразительным, будто бесцветным голосом. Но зеленые глаза так и блеснули, будто вмиг прошили насквозь. Особенно правый, странный такой глаз, с металлическим отливом.
- Гуляю, бать, - Карн остановился в трех шагах от мужика. Он что-то почувствовал, но, как и большинство детей, столкнувшись с возможностью прикоснуться к иному, истинному миру, он даже не понял этого.
- Не боишься? - мужик прищурил один (нормальный) глаз, отчего второй засиял вдвое ярче.
- А стоит? - тогда он был откровенно дерзок, даже суров. Да он и сейчас такой, но тогда и правда - ничего не боялся.
- Тебе решать, дружок, - хмыкнул мужик и отвернулся. А потом неожиданно вновь повернул к нему голову и сверкнул (ненормальным) глазом. - Постарайся не потеряться.
Карн хотел ответить, мол, бать, не ссы, я - струя, но его отвлекла хрустнувшая ветка. Когда он вновь повернулся к пеньку, тот пустовал. Карна это расстроило, но не удивило. Многие этого не понимают, но на самом деле дети удивляются гораздо реже взрослых. Потому что видят гораздо больше...
Карн курил и упивался рассветом. Мысли текли, словно речная вода - медленно ибесстрастно. В таких местах время будто замирает, почти останавливается, срывается в какую-то томную бездну, где можно подумать обо всем. Честно, без капли лицемерия. Карн думал, вспоминал. Прохладный ветерок, который уже готов был смениться теплым, а впоследствии невыносимо жарким маревом, все еще нес в себе частицу ночи, прозрачной и отрезвляющей. Алкоголь выветривался, голова светлела. Он взглянул на часы - пять пятнадцать.
А потом по воде прошла рябь. Легкая, едва уловимая, как от несильного ветра. Что-то в этой ряби заставило Карна насторожиться. Он зажал зубами тлеющую сигарету, оперся на перила животом и аккуратно перевесился через них, щуря глаза и вглядываясь в воду. Рябь постепенно усиливалась, но не это пугало. Мелкими волнами подернулось не только полотно реки, но и песчаные берега, а в следующее мгновение - прибрежные деревья. Рябь перекинулась на небо, и вскоре все вокруг пришло в какое-то зловещее, инфернальное движение, вызывавшее панику и почти инстинктивное отвращение. Карн отошел от перил и замер в нерешительности. Затем посмотрел под ноги - асфальт на мосту тоже был покрыт мелкой рябью, но никаких признаков вибрации не ощущалось. Карн осмотрел себя - никаких изменений, с одеждой и телом все в полном порядке. Он опустился на колено и коснулся асфальта рукой. Ничего сверхъестественного, только где-то в груди начинает шевелиться липкий слизнячок страха.
А затем что-то хрустнуло и надломилось. Громко и будто сразу везде, со всех сторон. Деревья вывернулись наизнанку, обнажив черное, изъеденное бог знает какими тварями нутро. Листья в изумрудных кронах, местами тронутых золотистой корочкой, свернулись и моментально пожухли, уродливые стволы покрылись липкой смолянистой субстанцией. Вода в реке взбурлила, из мутно-зеленой стала бледно-багровой, плотной и омерзительно чавкающей кашей бросилась на выжженные, серые берега. Перила моста мгновенно обратились сплошной ржавью, асфальт исчез, его заменила плотная спрессованная труха бледно-белого цвета. Солнце исчезло, небо потемнело, его наполнили рваные багровые облака, несущиеся с головокружительной скоростью.
И еще что-то творилось с перспективой. На востоке горизонт круто изгибался вверх, а на западе будто завинчивался в спираль. Берега реки встали кривыми горбами, дорожка, ведущая к мосту, свернулась в гармошку. Карн опешил, но, не видя явных признаков опасности, постарался взять себя в руки. Потом почувствовал жар на губе и сплюнул уже почти дотлевшую сигарету. Окурок упал на бледно-белую труху под его ногами, разлетелся снопами искр и неожиданно вспыхнул призрачным синим пламенем.
Карн никогда не употреблял наркотиков (разве что «план» по младости лет, да и то - пару раз), но о подобных «приходах» ему даже слышать не доводилось. С другой стороны, спектр его интересов уходил далеко за пределы стандартного перечня занятий, свойственных мужчинам его возраста. На досуге он любил почитать эзотерику (что вроде Мэнли Холла, а не «как стать магом за десять дней»), изучал редкие труды по фольклористики и культурологии. Но к подобному, наверное, не мог быть готов никто - ни заядлый наркоман, ни «главный маг и волшебник юго-западного округа». Ни тем более городской парень среднего пошива с умеренным достатком и откровенно блядским взглядом на жизнь.