Националисты убили также два десятка протестантских пасторов, и все протесты были бесполезны. Наибольший пропагандистский эффект в мировой прессе вызвали, конечно, публикации об изнасилованиях монашек. Однако в подробном перечне преступлений республиканцев, опубликованном националистами в 1946 году, нет доказательств этих эксцессов, не считая намека на один-единственный случай. Бывало, конечно, что священников запытывали до смерти, особенно в Арагоне, Каталонии и Валенсии. Некоторые сгорали заживо в своих церквах, сообщалось о случаях кастрации и вспарывания животов. Некоторых заставляли копать себе могилу, а потом заживо сжигали.
Впрочем, гораздо больше насчитывалось случаев поджога и разграбления церквей: ризы использовались в уличной корриде, а республиканца, в шутку напялившего на себя церемониальные одеяния архиепископа Толедского, чуть не застрелил пьяный miliciano, принявший его за церковного примаса. Вандалы пили церковное вино из потиров, били витражные окна и брились, согревая воду в купелях.
После крушения законности и порядка в республиканской зоне главным объектом народной мести стали мятежные генералы и их сторонники, вторым – классовые враги: духовенство, землевладельцы и их сыновья, senioritos, фабриканты, политические боссы (caciques), представители интеллигенции, лавочники. Это насилие первых дней было подобно взрыву или извержению вулкана. Но даже при этом месть не была настолько неразборчивой и слепой, как иногда утверждают.
Убийства священников не имели массового характера, а также региональной составляющей (кроме Басконии, но там Церковь не пострадала). В депрессивных сельских областях священники часто были такими же нищими и необразованными, как их прихожане. Тех, кто проявлял на похоронах бедняков не меньше искренности, чем на похоронах богачей, нередко миловали. То же самое обычно относилось к расправам над лавочниками и людьми свободных профессий. Адвоката или лавочника, который не вел себя надменно и не издевался над бедняками, чаще всего не трогали. Фабриканты и управляющие, поступавшие с работниками по справедливости, почти всюду уцелели и часто даже входили в руководство новых кооперативов. С другой стороны, на раннем этапе смуты «известный эксплуататор» имел мало шансов выжить. Конечно, в этой закономерности бывали исключения, но слухи об убийствах людей за ношение шляп и галстуков были порождены неизбежной паранойей среднего класса.
Левые партии и объединения реквизировали здания и учреждали собственные «комиссии по расследованию», обычно называвшиеся русским словом «чека». Сторонники восстания, которых не пристреливали на месте, представали перед революционными трибуналами. В официальных учреждениях и в штаб-квартирах соответствующих партий, не успевших уничтожить свои архивы, переписывали имена и адреса участников, связанных с восстанием групп. Некоторых выдавали слуги, должники и недруги. В атмосфере подозрительности, да еще при такой скорости событий, были неизбежны ошибки.
В больших и средних городах, где преобладали социалисты и коммунисты, правосудие было лишь имитацией: часто для ускорения судопроизводства демонстрировались фальшивые членские билеты Фаланги, якобы принадлежавшие подсудимым. Приговоренных немедленно уводили и расстреливали, а их трупы часто оставляли на виду с табличками, что казненные – фашисты. Анархисты пренебрегали этим фарсом и расстреливали без предисловий. Веря в ответственность человека за собственные действия, они отвергали любую корпоративность, которая могла бы послужить прикрытием для чиновников. Другой причиной поспешных казней был категорический отказ пользоваться тюрьмами – самым символичным из всех государственных учреждений.
Появление в Испании собственных «чека» не вызывает удивления, если учесть шпиономанию и разочарование в правительстве, не сумевшем воспротивиться военному мятежу. Некоторые «чрезвычайные комиссии» превратились в банды во главе с вожаками-оппортунистами. Одной такой, расположившейся во дворце графа дель Ринсона в Мадриде, заправлял Гарсиа Атаделл, бывший генсек «Коммунистической молодежи», сбежавший с награбленным в Аргентину, но пойманный по пути националистами и позже казненный на гарроте.
Множество преступников, пользуясь страхом и хаосом, чувствовали себя как рыбы в воде, прикрываясь модными политическими знаменами. Многие из тех, кто занимался устранением реальных и воображаемых фашистов, были не политическими фанатиками, а простыми подростками с заводов и из лавок, наслаждавшимися внезапным всесилием. Актриса Мария Касарес (дочь бывшего премьер-министра), работавшая вместе с матерью в мадридской больнице, описывала, что произошло, когда они однажды утром нашли в своей машине кровь. Молодой водитель Пако «чуть заметно пожал плечами и сказал: “Мы возили кое-кого прокатиться (эвфемизм из тогдашнего гангстерского кинематографа) сегодня поутру. Простите, не успел вымыть машину”. Я увидела в зеркальце заднего вида его улыбочку – одновременно хвастливую и виноватую, выражение какой-то свирепой невинности, как у пойманного за руку ребенка».
Несмотря на волну политических убийств в Мадриде в первые недели, там оставалось немало националистов, судя по количеству поднявших голову через два с половиной года, при приближении войск Франко. Те из высшего и среднего класса, кто знал о грозящей опасности, обычно пытались уйти в подполье, выдавали себя за рабочих, чтобы сбежать из Мадрида, или искали убежища в посольствах.
На начало февраля 1937 года в иностранных представительствах пряталось примерно 8500 человек. Некоторые посольства, представлявшие правительства, сочувствовавшие националистам, действовали как шпионские центры, используя радио и дипломатическую почту для передачи информации другой стороне. Через несколько месяцев одна «чека» открыла лжепосольство и поубивала всех, кто пытался там скрываться. Беспорядочные убийства пошли на спад только тогда, когда были взяты под контроль все выпущенные из тюрем преступники и начались военные действия вблизи Мадрида.
Самая страшная гекатомба в Мадриде имела место в ночь с 22 на 23 августа, после воздушного налета и новости об убийстве 1200 республиканцев на арене для боя быков в Бадахосе. Разгневанная милиция и гражданские пошли маршем на тюрьму Модель, где, по слухам, заключенные-фалангисты учинили бунт и поджоги. Тридцать из двух тысяч заключенных, включая многих видных правых и нескольких бывших министров, выволокли на улицу и расстреляли. Эти события вызвали ужас и шок у самого Асаньи, который чуть не ушел с президентского поста.
В Барселоне первыми кандидатами в жертвы возмездия (после некоторых руководителей полиции, вроде Мигеля Бадия) были фабриканты, нанимавшие pistoleras для покушений на профсоюзных лидеров в 1920-е годы, и, конечно, сами убийцы. Казни этой волны осуществлялись главным образом «следственными группами» и «контрольными патрулями», созданными Центральным комитетом антифашистской милиции, а также беспринципными и порой психически неуравновешенными личностями, пользовавшимися хаосом.
Неизбежным был также всплеск сведения счетов со штрейкбрехерами, убийствами завершились даже несколько застарелых конфликтов разных профсоюзов. Десидерио Трильяс, вожак докеров ВСТ, был застрелен группой анархистов за то, что когда-то не отказывал в приеме на работу членам НКТ. Руководство НКТ-ФАИ тут же осудило эту расправу и пригрозило немедленно казнить любого члена своих организаций, кто пойдет на убийство из личных мотивов. Угроза не осталась пустыми словами: несколько видных анархистов, например вожак строительного профсоюза Жозеп Гарденис, вышедший из тюрьмы 19 июля, и Мануэль Фернандес, глава профсоюза работников ресторанного обслуживания, были казнены их же товарищами из ФАИ за месть полицейским шпикам времен диктатуры Примо.
Офицеры армии, поддержавшие восстание, а потом схваченные, тоже вскоре сложили головы: отряд милиции штурмовал корабль-тюрьму «Уругвай» и перебил большинство мятежников, оказавшихся в камерах 29–31 августа.
Позднее стало известно, что немалая часть насилия и большинство грабежей были на совести выпущенных на свободу заключенных: настоящие анархисты жгли деньги как символы алчности общества, но бывшие уголовники, выйдя на свободу, не изменили своей корысти в угоду социальной революции. Действия нераскаявшихся преступников заставляли НКТ-ФАИ горько сетовать, что «преступный мир позорит революцию», – однако сами они не торопились признавать, что принимали в свою организацию всех без разбора: в ней искали убежища фалангисты и другие сомнительные личности, крайне далекие от либертарианства. Многие левые утверждали также, что часто самыми безжалостными убийцами становились гражданские гвардейцы, стремившиеся избежать обвинений в симпатиях к правым.
Худшие расправы имели место в республиканской зоне Испании в первые несколько дней, хотя ситуация в разных областях была различной. В бедствовавших районах проявлялось куда больше свирепости, особенно в Новой Кастилии, где от рук левых в течение войны погибло более 2 тысяч человек. В Толедо 20–31 июля было убито 400 человек, в Сьюдад-Реале – 600 за август и сентябрь. Дикие эксцессы происходили кое-где в Андалусии, например в Ронде, где людей сбрасывали со скал (Хемингуэй красочно описал этот факт в романе «По ком звонит колокол»). Но в Ронде, как во многих городах и деревнях, казни совершали пришлые люди: это явление имеет много сходства с событиями XIX века, когда крестьяне поджигали церковь не в своей, а в соседней деревне.
В Малаге до 27 июля было мало случаев насилия – но в этот день авиация националистов разбомбила рынок, где погибли женщины и дети. Этот налет, последовавший за хвастовством Кейпо де Льяно по радио, что ему известно от шпионов обо всем, что происходит в городе, сильно разъярил жителей. Подозреваемых в симпатии к националистам вытащили из тюрьмы и застрелили у ближайшей стенки; последовали облавы в зажиточных кварталах города. Всего в Малаге с конца июля до конца сентября убили 1100 человек, включая генерала Пакстота. На эти же даты пришелся пик расправ в Валенсии и Аликанте – в этой области было убито 4715 человек.
Главными свойствами ситуации в республиканской зоне были почти полная бесконтрольность в первые дни восстания, волна стремительных расправ и попытки левого и республиканского руководства остановить насилие. Позднее в Мадриде снова произошло несколько вспышек беззакония. В конце октября 31 заключенного, включая Рамиро де Маэсту, автора «Защиты Испанидад», и Рамиро Ледесма Рамоса, основателя Союза национал-синдикалистского наступления (JONS), вывели из тюрьмы де Лас-Вентас и расстреляли. Еще более отвратительное событие произошло в ноябре, когда силы Франко находились на подступах к Мадриду: 2 тысячи заключенных расстреляли вместо эвакуации в тыл во избежание их освобождения националистами.
В сентябре «правительство единства» Ларго Кабальеро в составе социалистов, республиканцев и коммунистов предприняло твердые шаги по восстановлению законности и порядка. Оно учредило народные трибуналы, бывшие, при всем несовершенстве, шагом вперед, и муниципальные советы вместо патрулей, членов которых отправили на фронт – в результате число грабежей и убийств быстро сократилось.
Даже в разгар насилия лидеры всех партий и организаций делали все возможное для спасения людей. В Мадриде президент Асанья сумел спасти монахов из своего старого колледжа в Эскориале. Министр внутренних дел Гаранса спас Хоакина Руис-Хименеса. Пассионария вступалась за многих, включая монахинь, так же поступал Хуан Негрин и многие другие. В Каталонии Компанис, Вентура Гассоль, Фредерик Эскофет и другие руководители Женералитата, ректор университета Пере Бош-Гимпера, вожак анархо-синдикалистов Хоан Пейро и другие громко осуждали убийства и помогли сотням возможных жертв бежать или покинуть страну. Так происходило не только в больших городах. Во многих городах поменьше и в деревнях гражданские губернаторы, учителя, мэры и прочие делали все возможное для защиты заключенных от самосуда, даже когда силы националистов уже стояли на пороге.
В общей сложности за период Гражданской войны в республиканской зоне набралось 38 тысяч жертв красного террора – почти половина из них погибла в Мадриде (8815) и в Каталонии (8352) весной-осенью 1936 года. Когда волна расправ улеглась, республиканцы испытывали к ним смешанные чувства. Большинство чувствовало отвращение к казням: анархистка-интеллектуалка Федерика Монтсени говорила о «кровожадности, в которой раньше нельзя было заподозрить честного человека». Пассионария неоднократно вступалась за обреченных, но другие коммунисты относились к насилию фаталистически. Посол Сталина, как говорят, сказал, пожав плечами, что в такое время всегда всплывает пена. Сомнительный довод, что насилие другой стороны было куда хуже, стал использоваться только в 1937 году, когда набрала силу республиканская пропаганда. Но разница в закономерностях насилия значила, наверное, даже больше, чем точное число жертв.
Глава 9. Белый террор
Убийства и репрессии в «белой» части Испании действительно подчинялись совсем другой закономерности. Понятие limpieza, «зачистка», стало важнейшей частью стратегии мятежа, и этот процесс начинался немедленно после занятия той или иной области.
В инструкциях генерала Молы по марокканской зоне от 30 июля войскам приказывалось «уничтожать левые элементы, коммунистов, анархистов, профсоюзников, масонов, других». Генерал Кейпо де Льяно, характеризовавший свое движение как «чистку испанского народа», не перечислял «враждебных партий», а просто называл врагом любого, кто симпатизирует «современным социальным течениям или просто движениям демократического и либерального направления».
Националисты считали своим долгом интенсивное подавление и даже уничтожение всех ростков демократии, расцветших при республике, к тому же им приходилось расправляться с враждебным большинством во многих частях страны. Один из пресс-атташе генерала Франко, капитан Гонсало де Агилера, даже сказал американскому журналисту Джону Уитакеру, что им приходится «убивать, убивать, убивать» всех красных, «истребить треть мужского населения и очистить страну от пролетариата».
Между июлем 1936 и началом 1937 года националисты разрешали «произвольные» убийства под прикрытием войны, но вскоре репрессии приобрели плановый, управляемый и методический характер, их поощряло военное и гражданское руководство и благословляла католическая церковь.
Репрессии в националистской Испании начинались сразу после захвата района. Первыми убивали (не считая захваченных в бою – тех часто пристреливали на месте) профсоюзных вожаков и представителей республиканской власти, в первую очередь гражданских губернаторов и мэров, а также других сохранивших лояльность чиновников. С самого начала уничтожали даже тех республиканцев, кому обещали жизнь в обмен на сдачу.
Убивали или бросали в тюрьмы также офицеров, сохранивших верность правительству. По армейской традиции офицеров-лоялистов и нейтралов полагалось при возможности отдавать под военный трибунал. Колеблющихся чаще арестовывали, а тех, кто продолжал служить правительству, включая семерых генералов и одного адмирала, расстреляли на месте за «мятеж». Эта поразительная подмена понятий происходила и в ВМФ, где националисты называли «мятежниками» моряков, следовавших указаниям Министерства ВМФ.