Как видим, английские меркантилисты вплотную подошли к проблематике внутреннего спроса. Они впервые в Европе подвергли сомнению до тех пор непреложную аксиому раннего меркантилизма о том, что денежная масса сама по себе должна представлять ценность, т. е. монеты должны быть непременно из золота или серебра. Английские меркантилисты полагали, что приемлемой заменой золотых и серебряных монет могут стать банковские билеты. В результате в 1698 г. Чарльз Монтагю, тогдашний лорд казначейства, принял проект некоего банкира Вильяма Паттерсона о создании «фонда для вечного процента», или – что то же – Банка Англии. Лорд казначейства пошел на этот шаг, разумеется, при полной поддержке нового короля, голландца по происхождению, который после Славной революции 1688 г. занял английский престол под именем Вильгельма III.
В начале своего правления новый король был больше всего озабочен тем, в какой степени Англия, править которой его пригласили, сможет помочь его континентальной родине в войне против Франции. Ясно, что состоятельные англичане не торопились поддерживать континентальные амбиции своего нового короля. В этих условиях абсурдные трансграничные планы Вильгельма III нашли достойную «пару» в не менее абсурдном проекте Вильяма Паттерсона конституировать в Англии постоянный национальный долг.
По плану Паттерсона английское правительство навсегда превращалось во внутреннего должника с условием, что правительство никогда не будет возвращать национальный долг, но будет его только обслуживать, т. е. выплачивать проценты.
При этом Паттерсон согласился обеспечить короля золотом и достаточным количеством билетов из своего банка под согласие монарха считать Паттерсона «единственным банкиром Казначейства».
Английский Банк является живым воплощением того, как абсурдные проекты со временем становятся банальными социальными институтами, не подлежащими сомнению. Но каким бы «нормальным» ни казался проект Английского Банка лорду казначейства Чарльзу Монтагю и экстравагантному голландцу, ставшему английским королем, «обычного благоразумного предпринимателя тех дней он не мог не поразить своей дерзостью, граничащей с абсурдом». Впрочем, здравомыслящему человеку и теперь трудно уразуметь логику правила, закрепленного в уставе Банка Англии: “The bank of England hath benefit on the interest on all monies which it creates out of nothing” («Банк Англии обладает правом на процент со всех денег, которые он создает из ничего»).
Поздние меркантилисты были прагматиками, а не кабинетными учеными: функция денег как средства обращения привлекла их внимание под давлением обстоятельств. В XVII в. стала сокращаться добыча золота и серебра. В результате масса металлических денег не успевала возрастать в соответствии с потребностями промышленности и возрастающего населения. В какой-то степени меркантилисты сами способствовали появлению этой проблемы мерами по стимуляции роста населения и мануфактурной промышленности. В это время банкирское сообщество и пришло к мысли о необходимости учреждения дуальной системы публичных финансов, в которой металлические деньги, находящиеся в обращении, должны служить «обеспечением» для такой же суммы бумажных денег, эмитируемых коммерческими банками и циркулирующими «наравне» с золотыми и серебряными монетами. Разумеется, билеты английских банков не всегда можно было использовать как средство трансграничных платежей для расчетов с иностранными купцами, но британские подданные могли их использовать для внутренних расчетов.
Выводы для теории права и правовой политики
В современной перспективе такой постулат меркантилизма, как поощрение роста населения, можно интерпретировать как совокупность государственных мер, направленных на концентрацию всевозможных товаро- и услугоносителей в наиболее динамичных локалитетах (= «кластерах инноваций»). Разумеется, задача заключается в том, чтобы правильно распределять потоки такой концентрации, предупреждая диспропорции и, быть может, стимулируя появление новых «кластеров инноваций», в том числе и в депрессивных регионах страны.
Достаточная концентрация (услугоспособного) населения, в свою очередь, позволяет учесть другой актуальный императив позднего меркантилизма, а именно расширение производства отечественных товаров массового потребления посредством увеличения емкости внутреннего рынка.
§ 2. Финансово-правовая концепция Уильяма Петти
Уильям Петти (1623–1687 гг.) среди отцов-основателей английской политической экономии занимает особое место. Трудно точно определить его профессиональный и социальный статус: в разное время он был юнгой, студентом коллежа во Франции, морским картографом, доктором физики и профессором анатомии в Англии, военврачом и землемером в Ирландии. В конечном итоге именно ирландский опыт по преимуществу лег в основу знаменитого «Трактата о налогах и сборах» (1662 г.).
Петти открывает череду экономистов, исследующих первопричину общественного богатства, раскрывающих его скрытую природу, и делает это гораздо ранее физиократов. Если физиократы видели эту первопричину в «чистом продукте» земли, то, по мнению Петти, причина общественного богатства, а также причина его возрастания носит более сложный характер: «труд есть отец и активный принцип богатства, а земля – его мать».
Но это не просто теоретическое убеждение Петти – отсюда он выводит практическую рекомендацию для правительства: «Здесь мы должны напомнить… что государство, увеча и подвергая тюремному заключению своих подданных, тем самым наказывает само себя. Поэтому необходимо (поскольку это возможно) избегать накладывать такие наказания и заменять их денежными штрафами, которые увеличат труд и общественное Богатство (курсив везде мой. – С. X)».
Таким образом, Петти по праву принадлежит честь создателя знаменитой трудовой теории ценности, или стоимости, в ее затратном варианте. Ниже мы увидим, что аббат Кондильяк спустя столетие будет развивать принципиально иную теорию ценности, а именно психологическую. Здесь кроется одна из самых интригующих загадок экономической науки: почему трудовая теория ценности вплоть до маржиналистской революции считалась единственно верной? Впрочем, вопрос о соотношении трудовой и психологической теории ценности мы должны отложить до соответствующей главы настоящего исследования (см. главу о маржиналистах).
Теория богатства Петти имеет четко выраженный демографический подтекст. В частности, он предлагает несостоятельных воров присуждать к каторжным работам вместо того, чтобы приговаривать их к смерти. Тогда «их можно заставить трудиться так много и потреблять так мало, как только допускает природа, и благодаря этому мы будем иметь как бы увеличение общества на двух человек вместо сокращения на одного». Богатый жизненный опыт привел Петти к убеждению, что «редкое население – подлинный источник бедности. Страна, имеющая восемь миллионов жителей, более чем вдвое богаче страны, где на такой же территории живет только четыре миллиона». В другом месте своего Трактата он опровергает «ошибочное мнение, будто величие и слава государя покоятся, скорее, на размерах его территории, чем на численности, искусности и трудолюбии его народа».
Интересно, что подчеркивая многочисленность, искусность и трудолюбие населения, Петти не считает необходимым включить сюда такую характеристику, как зажиточность населения. Это тем более странно, что весь трактат Петти посвящен исследованию причин богатства, а не скудости. Богатство кого или для кого? Таким образом, «Богатство» Петти, как ранее «Левиафан» Томаса Гоббса (1588–1679 гг.), предстает в виде какого-то мифологического чудовища, призванного устрашать и карать, – это нечто внешнее по отношению к простому населению.
Социальную слепоту и методологическую черствость Петти во многом унаследуют все последующие классики английской политической экономии. Именно поэтому шотландский философ и историк Томас Карлейл (1795–1881 гг.) впоследствии назовет политическую экономию “dismal science” (= мрачная наука). Впрочем, о демографическом факторе, точнее о многочисленном и бедном населении как одном из факторов возрастания богатства, говорили еще меркантилисты. Оригинальность Петти заключается лишь в том, что он впервые сформулировал идею о том, что недостаток населения как фактор, тормозящий воспроизводство богатства нации, может быть компенсирован средствами (уголовного) права.
Петти представлял процесс возрастания общественного богатства аддитивно, т. е. как процесс прибавления, или последовательного накопления годичных рент. Таким образом, рента является как бы единицей измерения богатства. К сожалению, ренту Петти определяет слишком упрощенно, а именно как «избыток продукта над затратами на его создание». Процесс образования ренты Петти не столько объясняет, сколько живописует: «Допустим, что кто-нибудь может собственными руками возделать, окопать, вспахать, взборонить, засеять, сжать определенную поверхность земли. <…> Допустим, что он располагает достаточным запасом семян, чтобы засеять поле. Если он из жатвы вычтет зерно, употребленное им для обсеменения, а равно и все то, что он потребил и отдал другим в обмен на платье и для удовлетворения своих естественных и других потребностей, то остаток хлеба составляет естественную и истинную земельную ренту этого года».
Мы видим, что в теории богатства Петти в свернутом виде содержатся две конкурирующие концепции ценности, или стоимости, а именно будущая трудовая теория стоимости Смита – Риккардо и будущая теория факторов производства Ж.-Б. Сэя. Петти везде стремится найти связь между трудом и землей и, кажется, не отдает себе отчета в том, что дуалистический подход не является самым надежным средством для достижения его цели, а именно «раскрытия первопричины» богатства.
Так, Петти заявляет: «Оценку всех предметов следовало бы привести к двум естественным знаменателям – к земле и труду; т. е. нам следовало бы говорить: стоимость корабля или сюртука равна стоимости такого-то и такого-то количества земли, такого-то и такого-то количества труда, потому что ведь оба – и корабль, и сюртук – произведены землей и человеческим трудом. А раз это так, то нам очень желательно бы найти естественное уравнение между землей и трудом, чтобы быть в состоянии так же хорошо или даже лучше выражать стоимость при помощи одного из двух факторов, как и при помощи обоих, и чтобы быть в состоянии так же легко сводить один к другому, как пенсы к фунту». Петти уверен, что труд и земля являются более надежными мерилами продуктов, составляющих общественное богатство, чем пенсы, шиллинги и фунты, но он не может отдать окончательное предпочтение ни труду, ни земле.
Вероятно вслед за Джоном Ло, Петти считал стоимость земли наиболее надежным способом определения любого состояния, включая богатство нации. Отсюда его стремление установить более или менее точное соотношение между годичной рентой и стоимостью земельного участка. Петти задается вопросом, какая же сумма лет и соответствующих годичных рент определяет стоимость земли в Англии? Нельзя не признать, что он весьма остроумно решает эту проблему.
«Мы должны принять более ограниченное число лет, и я думаю, что это такое их число, которое могут рассчитывать прожить одновременно живущие: человек 50 лет, другой – 28 и ребенок 7 лет, т. е. дед, отец и сын. Немногие имеют основание заботиться о более отдаленном потомстве… Поэтому принимаю, что сумма годичных рент, составляющая стоимость данного участка земли, равна естественной (совместной) продолжительности жизни трех таких лиц. У нас в Англии эта продолжительность считается равной двадцати одному году… Но в других странах стоимость земли приближается больше к 30 годичным рентам вследствие более надежных прав на землю, большей густоты населения и, может быть, более верного представления о стоимости и продолжительности жизни».
Хотя техника, которую предлагает Петти для определения стоимости земли, на первый взгляд, носит искусственный характер, ее нельзя просто отбросить, не предложив ничего взамен. Пока не предложен другой и более социальный способ определения т. н. справедливой, или естественной, стоимости земли, метод Петти имеет право на существование.
Петти, вероятно, был первым автором, который фактически выразил мысль о необходимости резервной армии труда, но не в качестве безработных, а в качестве т. н. сверхсметных людей. При появлении повышенного спроса на труд своеобразные трудовые армии сверхсметных людей рассредоточиваются по соответствующим отраслям народного хозяйства.
В какой-то степени создание трудового резерва, по мысли Петти, должно выполнять также и социальную функцию. Ведь «они могут нищенством и воровством добыть больше, чем им необходимо, что отвратит их навсегда от работы, даже при самой благоприятной возможности, которая может внезапно и неожиданно открыться».
Работа сверхсметных людей должна заключаться в строительстве шоссейных дорог, в расчистке судоходных рек и каналов и превращении несудоходных рек в судоходные, в насаждении парков, садов и лесов из строительных пород деревьев. В качестве пропитания эти люди должны получать «избыточные продукты, которые иначе будут потеряны и истрачены или бесцельно потреблены». При этом речь не идет об излишествах самих этих людей, удовлетворяться должны лишь их естественные насущные потребности.
Интересно, что Петти допускал даже бесполезный труд как меньшее зло по сравнению с опасной праздностью этих избыточных людей. «Что касается работы этих сверхсметных людей, то пусть лишь она не потребует расхода иностранных товаров, и тогда не имеет значения, употреблена ли она на постройку бесполезной пирамиды на Солсберийской равнине, на переноску камней из Стоунхенджа в Тауэрхилл или на что-нибудь другое в этом же роде; ибо… это приучит сознание этих людей к дисциплине и повиновению, а их тела – к выносливости, которая потребуется от них при более полезной работе, когда в ней появится нужда».
Отдельные мысли Петти удивительным образом перекликаются с идеями Бернарда Мандевиля (1670–1733 гг.), который в 1705 г. опубликовал ставшую скандальной «Басню о пчелах». В частности, предвосхищая сатирические образы Мандевиля, Петти не только убедительно, но и остроумно защищает право государства взимать (пропорциональные) налоги. «Люди приходят в негодование при мысли, что собранные [в виде налогов] деньги будут растрачены на увеселения, великолепные зрелища, триумфальные арки и т. п. На это я отвечаю, что такая трата означает возвращение этих денег промысловым людям, занятым в производстве этих вещей. Промыслы эти хотя и кажутся бесполезными… однако работники их немедленно передают полученные деньги людям, занятым в наиболее полезных промыслах, а именно: пивоварам, булочникам, портным, сапожникам и т. п.».
Здесь Петти не только поддерживает мысль Мандевиля, но и фактически ратует за перераспределение богатства по возможности в пользу т. н. промыслов первой необходимости. Другими словами, везде, где возможно, необходимо поддерживать профессии, создающие товары первой необходимости
Выводы для теории права и правовой политики
Большое значение для теории публичного права имеет идея Петти о т. н. бесполезных общественных работах (вроде строительства пирамид на Солсберийской равнине и т. п.). Петти убедительно доказывает, что всякий бесполезный, на первый взгляд, общественный труд не является… бесполезным, если только он осуществляется с расчетом на макроэкономический эффект. Даже строительство Солсберийских пирамид в конечном итоге окажется полезным занятием, если при этом будут заняты многие тысячи людей, предоставляющие товары первой необходимости и услуги строителям акцессорно, т. е. только в связи с этим бесполезным строительством. Отсюда следует: одна из целей государственного интервенционизма заключается в том, чтобы посредством любых невредных общественных работ поддерживать – при необходимости – приемлемый уровень экономической активности в масштабах всего народного хозяйства.