Через несколько секунд она лежала на кровати в чем мать родила. Эдди подтянул девушку к подушкам, подложил их ей под спину. Господи, какая роскошная у нее фигура. Он закрыл глаза, по телу в который уже раз пробежала дрожь. Нет, сказал он себе. Это очень важно. Сначала сфотографируй ее, и тогда ты будешь в безопасности. Она ничего с тобой не сделает, она испугается что-либо сделать. Он поднялся, взял фотоаппарат. Снял с объектива крышку. Поймал ее в видоискатель. Заговорил.
– Открой глаза, – приказал он.
Джулия подчинилась.
* * *
У ее общежития он появился на следующее утро, около шести часов. Осторожно подкрался к окну. Он не спал всю ночь. Глаза горели, покраснев от напряжения.
Джулия лежала так, как он ее и положил. Его сердце гулко забилось. Он постучал в окно.
– Джулия.
Она что-то простонала, повернулась на бок, лицом к нему.
– Джулия.
Ее глаза приоткрылись. Еще окончательно не проснувшись, она уставилась на него.
– Кто это?
– Эдди. Пусти меня.
– Эдди?
Внезапно у нее перехватило дыхание, она сжалась в комок, и он понял, что она все вспомнила.
– Пусти меня, а не то тебе не поздоровится, – прошипел он. Опять задрожали ноги.
Джулия несколько секунд лежала, не шевелясь, не отрывая взгляда от глаз Эдди. Потом встала, пошатываясь, и направилась к двери. Эдди поднялся на крыльцо в то самое мгновение, когда Джулия открыла входную дверь.
– Что тебе надо? – прошептала она. Мятая одежда, спутанные волосы.
– Пошли к тебе.
Джулия напряглась.
– Нет.
– Хорошо. – Он грубо схватил ее за руку. – Поговорим в моей машине.
Вдвоем они подошли к автомобилю. Усаживаясь рядом с ней, Эдди увидел, что она вся дрожит.
– Я включу обогреватель.
Прозвучало глупо. Он привел ее сюда, чтобы пригрозить, а не успокоить. Злясь на себя, Эдди включил двигатель, и автомобиль тронулся с места.
– Куда мы едем? – спросила Джулия. Он не знал. Потом внезапно вспомнил о лесной дороге за городской чертой, куда по вечерам любили приезжать студенческие парочки. В этот час там, естественно, никого быть не могло. Он надавил на педаль газа. Через шестнадцать минут автомобиль стоял на обочине среди молчаливого леса. По земле стелился туман.
Джулия больше не дрожала: обогреватель чуть ли не раскалил воздух в салоне.
– Так в чем дело? – тихо спросила она. Эдди сунул руку во внутренний карман, рывком достал фотографии, бросил ей на колени.
Джулия не издала ни звука. Уставилась на фотографии. Потом взяла их непослушными, негнущимися пальцами.
– На случай, что у тебя возникнут мысли позвонить в полицию, – сквозь зубы процедил Эдди. Скажи ей, потребовал внутренний голос. И он рассказал ей обо всем, что проделывал с ней прошлой ночью. Лицо Джулии бледнело и бледнело. Она переплела пальцы рук. Туман за окнами начал подниматься, закутывая автомобиль в молочную пелену.
– Тебе нужны деньги? – прошептала Джулия.
– Раздевайся, – ответил Эдди. Это не мой голос, подумал он. Очень уж зловещий, просто нечеловеческий.
Джулия всхлипнула, и Эдди ослепила мощная вспышка ярости. Его рука, словно по собственной воле, взметнулась вверх, чтобы ударить Джулию по лицу. Он почувствовал укол боли: зубы содрали кожу на костяшках пальцев.
– Раздевайся! – В жаркой духоте салона голос прозвучал оглушающе громко. Эдди жадно схватил ртом воздух. Джулия, плача, начала снимать одежду. Из уголка рта стекала струйка крови. Нет, не надо, услышал он внутренний голос. Не делай этого. Но руки, уже не принадлежащие ему, чужие руки, потянулись к обнаженной плоти.
Домой он вернулся в десять утра, с кровью и кожей под ногтями. Когда Эдди взглянул на пальцы, его чуть не вырвало. Дрожа всем телом, он улегся на кровать, уставился в потолок. С этим покончено, думал он. Фотографии у меня. А ее он больше никогда не увидит, новая встреча его просто погубит. И так жажда насилия, поднявшаяся из неведомых глубин подсознания, заливала мозг, не позволяла думать ни о чем другом. Он попытался заснуть, но перед его мысленным взором возникали синяки на ее прекрасном теле, царапины, следы от укусов. Эдди буквально слышал, как она кричит. Ее он больше никогда не увидит.
Декабрь
Джулия открыла глаза и увидела крохотные тени, движущиеся на стене. Повернула голову, посмотрела в окно. Пошел снег. Его белизна напомнила ей о том утре, когда Эдди показал ей фотографии.
Фотографии. Вот что разбудило ее. Она закрыла глаза, сосредоточилась. Они горели. Джулия видела, как они и негативы горят в большом эмалированном лотке, в какой обычно наливают проявитель. Яркие языки пламени пожирали их, белая эмаль чернела от копоти.
Джулия задержала дыхание. Мысленно перенеслась в комнату, освещенную горящими фотографиями, огляделась, увидела тело, болтающееся на крюке в стенном шкафу.
Вздохнула. Быстро же все закончилось. Если у человека неуравновешенная психика, иначе и быть не могло. Та самая слабина, которая позволила ей войти в сознание Эдди, его же и погубила. Джулия снова открыла глаза, уродливое детское личико исказилось в улыбке. Ничего, он не первый и не последний.
Она лениво потянулась костлявым телом. Стриптиз перед окном, кока со снотворным, фотографии в мотеле, все это уже забывалось, хотя лесной эпизод вызвал довольную улыбку. Раннее утро, вокруг холодный белесый туман, зато в автомобиле температура, как в духовке. На какое-то время она сохранит его в памяти. Как и изнасилование. А остальное ей ни к чему. В следующий раз она придумает что-нибудь получше.
* * *
На лекции по физике Филип Гаррисон впервые обратил внимание на эту девушку…
Чет Вильямсон
Превратности жизни
В гостинице «Рамада» появился новый постоялец по имени Леонард Дрю. Девушке, которая его регистрировала, он показался вежливым и приличным господином; носильщик, человек среднего возраста, счел его простым грубоватым парнем, а женщина в баре увидела в нем любезного и остроумного мужчину и охотно согласилась — за определенную сумму — провести вечер в его номере. «Конечно, не только из-за денег, — сказал себе Леонард. — Просто я ей понравился, это же очевидно».
Да и могло ли быть иначе? Леонард нравился всем, потому что, как объяснял он молоденьким практиканткам из отдела продаж, он обладал умением приспособиться к каждому. Люди любили его, потому что он был для них своим и говорил с ними на их языке. Механикам в мастерских, в которые его компания поставляла продукцию, он мог сказать: «Ну, эти сучки, кажется, не очень-то хорошо работают?», а менеджерам по маркетингу он заявлял, что подготовит доклад, «как только получит данные и свяжется с партнерами». Леонард хорошо ладил со всеми, и именно это было причиной его быстрого роста в компании «Бентсон» — о чем он сам прекрасно знал.
Войдя в комнату, он сбросил свои ботинки фирмы «Флорсхайм», освободил шею от галстука невероятного желтого цвета и рухнул на кровать — тяжелый и солидный, похожий на собственный портфель. И в этот момент он услышал звук, который мог исходить из уст единственного человеческого существа, рядом с которым он чувствовал себя неуютно, — из уст ребенка.
— Папа, это наса дверь? — услышал Леонард у себя под дверью и увидел, как задергалась дверная ручка, которую кто-то теребил снаружи, и этот кто-то явно был отвратительным мальчишкой.
— Томми, подожди! — послышался женский голос откуда-то издалека.
— Ну, наса или нет? — Дверная ручка снова задергалась, и дверь затряслась.
Леонард едва не крикнул: «Нет, это не васа дверь, маленькая вонючка!», но сдержался, а затем, поддавшись какому-то дьявольскому искушению, вскочил с кровати, подошел на цыпочках к двери и зарычал как можно страшнее.
— Ррррррррррр! — рычал Леонард.
— Ааааааааааа! — отозвался мальчишка, с ревом убегая от двери в конец коридора.
— Медведь! Мама, там медведь!
— О Боже мой, да успокойся ты, — послышался мужской голос, а за ним женское кудахтанье. Леонард довольно захихикал и, прижавшись ухом к холодному металлу дверной рамы, слушал, как мальчик продолжал кричать: «Медведь! Медведь!»; потом послышался звук ключа, вставляемого в замочную скважину, дверь открылась, закрылась, и наступила тишина. Леонард еще раз хихикнул, взгромоздился обратно на кровать и закрыл глаза, намереваясь немного вздремнуть.
Проснувшись минут через пятнадцать, он не очень расстроился из-за появившихся на руках черных жестких волос: его слишком потрясли ногти, ставшие вдруг длинными загнутыми когтями. Но он тотчас забыл о ногтях, когда увидел, что его тело — тоже покрывшееся жесткими темными волосами увеличилось в размерах раза в три, разорвав при этом всю одежду. А больше всего его огорчило, что он видел свой нос. Не ту маленькую розовую шишку, которую он называл носом и мог видеть раньше, только сведя глаза к переносице. Нет, теперь он действительно видел свой нос, который настолько выдавался вперед, что без проблем попадал в поле зрения. И он тоже был черный. И влажный.
Когда Леонард набрался храбрости и взглянул наконец на себя в зеркало, он увидел, что сумма слагаемых и вправду равняется целому. Он превратился в медведя. В медведя, не лишенного приятности, хорошо сложенного, с красивой лоснящейся шерстью, однако не имеющего абсолютно никаких перспектив в компании «Бентсон».
К счастью, у Леонарда были способности не только к адаптации, но и к логическому мышлению, и ему понадобилось всего лишь десять минут медвежьего рева, чтобы догадаться, что мальчик в коридоре имел некоторое отношение к случившейся метаморфозе. Невероятно, но факт: этот мелкий придурок назвал его медведем, и он действительно стал медведем. И теперь Леонард должен был…
НАЙТИ МАЛЬЧИКА Это была тяжелая, неповоротливая мысль, совсем непохожая на те острые и быстрые, которыми он всегда отличался; и он с ужасом понял, что эта мысль родилась в тяжелых, неповоротливых медвежьих мозгах, которые постепенно вытесняли его собственные.
«НАЙТИ МАЛЬЧИКА» — снова потребовал его мозг, и он с интересом задумался, что сделает с этим мальчиком, если действительно его найдет: будет просить превратить его обратно или просто съест.
Его медвежье тело, с трудом реагируя на приказы человеческого разума, неуклюже прошлепало по направлению к двери. У Леонарда хватило ума лапой подцепить с кровати желтый галстук и набросить его на свою толстую шею. Он очень надеялся, что никто не будет стрелять в медведя в ярком галстуке.
НАЙТИ МАЛЬЧИКА Открыть дверь оказалось нелегкой задачей, но Леонарду все-таки удалось это сделать, вставив свой узконосый ботинок фирмы «Флорсхайм» между дверью и дверным косяком, потому что с этим чертовым ключом, он знал, ему не справиться. В эту минуту где-то поблизости в коридоре открылась дверь, и из комнаты вышел мужчина.
— Можно я пойду с тобой, папа?
— Да я быстро, только схожу за льдом. Оставайся с мамой.
— Совсем один?
— Ну, мама же рядом, в ванной… Дверь закрылась, и мужчина пошел по коридору в противоположном направлении. МАЛЬЧИК Леонард вывалился в коридор на всех четырех лапах, чувствуя, как способность рассуждать постепенно оставляет его, думая только о том, что он должен найти мальчика, и не думая, что делать с ним дальше. Он присел на задние лапы перед дверью, из которой только что вышел мужчина, и стал скрести ее длинными когтями передних лап.
— Томми, посмотри, кто там! — послышался голос изнутри. Леонард поскребся еще раз, услышал глухие удары и догадался, что мальчик подпрыгивает, пытаясь дотянуться до дверного глазка.
— Томми?
— А?
— Ну, кто там?
— Не знаааю… — отвечал Томми, очевидно, боясь открыть дверь. Просто какой-то человек…
Леонард почувствовал, что внутри у него что-то съеживается, а неуклюжие медвежьи мысли начинают блекнуть, уступая место его собственным ясным представлениям.
«Просто какой-то человек…»
«Благослови тебя Господь, маленькая скотина», — думал Леонард, шлепая обратно к двери своей комнаты, чувствуя, что становится все тоньше и тоньше, с наслаждением ощущая холодный воздух нетопленого коридора на своей быстро оголяющейся коже, и — что самое приятное — видя, как его нос постепенно исчезает из поля зрения.
Ввалившись в комнату, он убедился, взглянув в зеркало, что он больше не медведь, а человек, причем абсолютно голый. Он снова подумал: «Храни тебя Господь, маленький таинственный ублюдок, а уж я постараюсь впредь держаться от тебя подальше.»
* * *
— О, Леонард, мальчик мой, — стонала Лиза, та самая женщина, с которой он познакомился в баре, — ты просто нечто.
Это был обычный любовный лепет, но сегодня приятно было слышать и такую ерунду, и он улыбался, думая, что еще немного, и ему пришлось бы заниматься этим делом на глазах у публики в зоопарке. Этот ребенок, проклятый таинственный ребенок. Господи, если бы он не сказал тогда своей мамаше, что там «какой-то человек…».
— Мальчик мой, о Боже…
Он почувствовал ее конвульсии и ускорил движения. Наконец последние содрогания, и она в изнеможении склонилась к его голове.
— Это было потрясающе. Ты просто настоящий племенной бык! — сказала она охрипшим голосом, и в следующее мгновение он понял, что виной всему был отнюдь не мальчик.
Пытаясь вызволить кончик своего правого рога, попавший в левую сережку Лизы, и слыша, как кровать трещит под тяжестью его веса, Леонард подумал, не слишком ли далеко он зашел в своем умении приспосабливаться.
Джон Л. Бирн
Ноктюрн
Первое чудо случилось в понедельник, когда Эдельмен вошел в лифт, чтобы ехать вниз. Лифт подошел, дверцы раскрылись, и там, прислонившись спиной к дальней стенке, стояла она. Она. Он едва не лишился чувств. Он в первый раз видел ее вот так: во плоти, совсем близко. На мгновение он подумал, что ему это только кажется. Что к нему снова вернулись галлюцинации — его проклятие, которое терзало его столько лет, пока он все-таки не обратился к психологу.
На ней были длинные шорты из обрезанных джинсов, скромная кофточка с завязками на спине и стоптанные спортивные туфли. Ее каштановые волосы выбивались в чудесном художественном беспорядке из-под ярко-оранжевой банданы. Она была не накрашена, но Эдельмен узнал ее сразу. В первый раз он увидел это лицо на обложках «Космополитен» и «Вог». Около трех лет назад. Одна стена в его трехкомнатной квартире представляла собой настоящий иконостас из ее фотографий — место благоговейного поклонения этим темным глазам, этим полным губам, как будто припухшим от поцелуев. Она была героиней его самых темных и сокровенных фантазий — тех, о которых ты не расскажешь даже самым близким друзьям.
— Доброе утро, — сказала она, когда Эдельмен вошел в кабину. Без помады ее губы казались уже не такими пухлыми. У нее были красивые, ослепительно белые зубы и добрая искренняя улыбка.
— Доброе утро, — выдавил Эдельмен, борясь с нервным приступом тошноты. Его сердце билось так сильно, что он почти и не сомневался, что она тоже слышит его бешеные удары в тесном пространстве кабины.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Когда лифт приехал на первый этаж, Эдельмен посторонился, чтобы она вышла первой. Она опять улыбнулась ему, сказала: "До свидания" и направилась к выходу из подъезда решительной, почти по-мужски целеустремленной походкой.
Эдельмен пошел следом за ней на непослушных, как будто ватных ногах. Кровь по-прежнему стучала в висках. Рейчел МакНиколь! В его доме! В восемь утра, в такой небрежной «домашней» одежде… вряд ли она здесь в гостях. Эдельмен вышел на улицу и окунулся в липкую августовскую жару.
Рейчел МакНиколь! Эдельмен хорошо помнил тот день, когда он узнал ее имя. Он часто видел ее фотографии в каталогах одежды, сложенных у почтовых ящиков в холле, — в тех самых журналах мод, где снимаются красивые женщины без имен. Стройные крепкие тела. Гордые надменные лица. Именно такие лица, к которым Эдельмен всегда испытывал смешанное чувство жуткой любви и щемящей ненависти. Тела и лица, которые были недостижимы и к которым его влекло так отчаянно и надрывно. Высокомерные, замкнутые и холодные, они дразнили его… они насмехались над ним своей совершенной красотой, отчужденностью и запредельной неприкосновенностью.