Суперканны - Джеймс Баллард 12 стр.

— Например?

— Поэты, регулировщики уличного движения, экологи… — Пенроуз сделал неопределенный жест рукой и зацепил мой бокал из-под вина. Смущенный своей неловкостью, он снова поставил его на стол и продолжил: — Я знаю, что говорю вещи несправедливые, но вы со мной согласитесь. Для талантливых и честолюбивых будущее — работа, а не игра.

— Мрачновато. И никакого тебе отдыха?

— Только особого рода. Поговорите со здешними управленцами высшего звена. Они выше досуга. Игра в мячики разных форм и размеров… — Пенроуз прикусил язык и на несколько мгновений замолчал, скривив губы. — Они с этим давно расстались — еще в школе. Работа — вот что дает им истинное удовлетворение: возглавлять инвестиционный банк, проектировать аэропорт, налаживать производство нового семейства антибиотиков. Если люди довольны своей работой, досуг — в старомодном понимании этого слова — им ни к чему. Никто никогда не спрашивает, как отдыхали Ньютон или Дарвин или как проводил выходные Бах. В «Эдем-Олимпии» работа — это высшая степень игры, а игра — высшая степень работы.

— Не хватает только одного звена. Я здесь вижу только здания офисов и парковки в искусственном ландшафте. А как быть с законом и церковью? Где же старые нравственные ориентиры, которые должны все это цементировать?

— Они отпали. Мы отбросили их за ненадобностью, как вы выкинули свои скобы, когда прочно встали на ноги.

— Значит, «Эдем-Олимпия» выше нравственности?

— В некотором смысле — да. — Старательно следя за своими неуклюжими руками, Пенроуз переставил мой бокал на соседний столик. — Не забывайте, Пол, что старая нравственность принадлежала более дикому периоду человеческого развития. Ей приходилось иметь дело со стадом охотников и собирателей, которое только покинуло долину Серенгети ^{43}. Первые религии были предназначены для приматов, которые еще и сообщества-то не успели толком образовать и, дай им только шанс, готовы были поотрывать друг у друга руки-ноги. Поскольку сдерживать свои порывы они еще не научились, то им были нужны моральные табу, которые бы делали это за них.

— Значит, прощай, старая нравственность? А что вместо нее?

— Свобода. Транснациональные гиганты вроде «Фуджи» или «Дженерал Моторс» создают собственную нравственность. Компания составляет правила, которые регулируют ваши отношения с супругой, устанавливают, где должны получать образование ваши дети, определяют разумные пределы вложений в фондовый рынок. Банк решает, какой кредит можно вам дать, сколько вы должны заплатить за свою медицинскую страховку. Нравственных или безнравственных поступков больше нет, как нет их, скажем, на суперсовременном шоссе. Если только вы не сидите за рулем «феррари», давить на акселератор не является нравственным или безнравственным поступком. «Форд», «фиат» и «тойота» спроектированы на основе принципа разумной управляемости. Мы можем положиться на их оценку ситуации, а значит, во всем остальном вольны делать, что нам заблагорассудится. Мы достигли настоящей свободы — свободы от нравственности.

Пенроуз откинулся к спинке стула, руки его застыли в воздухе — отчасти колдун, отчасти проповедник-фундаменталист. Он наблюдал за моей реакцией — ему не столько хотелось обратить меня в свою веру, сколько услышать, как я, нехотя, сквозь зубы, пробурчу, что он, вероятно, прав. В какой-то момент его жизни, может, в медицинской школе или во время стажировки в качестве психиатра, кто-то отказался принимать его всерьез.

Ничуть не убежденный его речью, я возразил:

— Это что-то вроде билета в оруэлловский «Восемьдесят четвертый год», только на сей раз маршрут крайне живописный. А я полагал, что руководитель-бюрократ исчез как вид в шестидесятые.

— Он и правда исчез, наш суетливый друг в сером шерстяном костюме. Это был ранний образец Человека Офисного, деловая разновидность троглодита, который, чтобы выжить, перешел на сидячий образ жизни. Его ареал обитания был ограничен низкотехнологичной бюрократической пещерой, а сам он представлял собой лишь перфокарту человека. Сегодняшние профессионалы — мужчины и женщины — самодостаточны. Корпоративная пирамида — это реальная система подчинения, которая без конца самовоспроизводится вокруг них. Они блаженствуют в мире, где все меняется с невероятной скоростью. Пока вы, Пол, болтаетесь здесь без толку, они патентуют еще один ген или создают новое поколение лекарств, которое покончит с раком и удвоит продолжительность жизни.

— Я поражен. «Эдем-Олимпия» — новый рай. Нужно бы прибить табличку.

— Не исключено, что мы и станем когда-нибудь раем, но мы не склонны к хвастовству. — Пенроуз весь сиял, широкая улыбка зажгла его мертвые глаза. — Наконец-то люди могут по-настоящему радоваться жизни, хотя большинство из них этого еще не поняли. В известном смысле я — координатор досуга. Я организую в их головах площадку для игр. Она открыта для всех здешних обитателей. Вы можете дать волю своим тайным мечтам, заглянуть в самые глубины своего сердца. Вы можете следовать за своим воображением, куда бы оно вас ни вело.

— Безделье, разврат и кокаин?

— Если вам так хочется. Но это вещи довольно старомодные. Вы же летчик, Пол, вы парите над облаками. Кому как не вам проявить побольше изобретательности.

— Вы проповедуете лобовое столкновение с законом. Или новую разновидность психопатологии.

— Пол… — Пенроуз глубоко вздохнул и откинулся назад, изображая раздосадованность. — Богатые, знают, как им справляться с психопатией. Землевладельцы-феодалы всегда имели свободы, которые запрещались фермерам и крестьянам. Поведение маркиза де Сада было типичным для его класса. Аристократы не отказывают себе в тех рискованных удовольствиях, которые отвергаются буржуазией. Эти удовольствия могут показаться извращенными, но они расширяют жизненные возможности.

— Странно слышать такое от психиатра.

— Вовсе нет. Извращения когда-то были потенциально опасными. Общество еще не обрело достаточно силы и не могло позволить им процветать.

— Но «Эдем-Олимпия» достаточно сильна?

— Конечно. — Голос Пенроуза звучал успокаивающе, словно он разговаривал с любимым пациентом. — Вы свободны, Пол. Может быть, в первый раз в жизни.

Пенроуз не сводил с меня глаз — какой будет моя реакция; забытая улыбка осталась на его губах, как линия прилива на берегу. Я спрашивал себя — зачем ему понадобилось разыгрывать передо мной эту евангелическую постановку и говорил ли он с Джейн. Потом я подумал о другом враче — более впечатлительном.

— Свободен? Никогда не знаешь, какую степень свободы на самом деле дают тебе наручники. Вы говорили об этом с Дэвидом Гринвудом?

— Возможно. Иногда я склонен к прозелитизму. Со времен Французской революции миром правит средний класс, но теперь он стал новым пролетариатом. Пришло время, когда командовать парадом должна новая элита.

— И как к этому относился Дэвид?

— Думаю, он был с этим согласен. Да, кстати, он обращался ко мне как к психиатру.

— И что же его волновало? Слишком сильное сочувствие к бедным и сирым?

— Этого я вам сказать не могу, — Пенроуз поправил свой шелковый галстук-удавку. — Он был щедрым человеком, по-мальчишески привлекательным, но… очень угнетенным.

— Сексуально?

— Немного. Я хотел, чтобы Дэвид был более жестким, чтобы он бесстрашнее прокладывал себе путь в жизни.

— Куда? — Я сделал движение в сторону озера и сверкающих на солнце офисных зданий. — Что-то я не вижу здесь джунглей, которые ждали бы своего доктора Ливингстона ^{44}. Он застрелил десятерых человек. Причем троих — в спину, когда они убегали от него.

— Я знаю. Цандер сказал мне о пулях. Поэтому-то я и нашел вас. Я вижу, вам неспокойно. — Пенроуз принялся грызть ноготь большого пальца, потом задумчиво понюхал ущербный овал. — Дэвид мог быть очень наивным, о чем и свидетельствует это его общество Льюиса Кэрролла. Он не понимал, что французы рассматривают книжку про Алису как реалистическое изображение английской жизни. «Эдем-Олимпия» не поняла Дэвида Гринвуда, и мы заплатили за это высокую цену. Хорошо хоть, было всего десять убитых.

— Всего?

— Ходят слухи, что он собирался убить еще больше. — Пенроуз уставился над моей головой в какое-то одному ему видимое пространство, потом тяжело поднялся со своего стула. — Пора. Я скажу Джейн, что вы здесь томитесь бездельем.

— Ей все равно. Ее интересует только работа.

— Пол, уж не жалеете ли вы себя? — Пенроуз укоризненно поднял палец. — Она внедряет новую компьютерную модель, с помощью которой можно будет определить распространение простудного вируса в «Эдем-Олимпии». У нее есть подозрение, что если расставлять рабочие столы так, чтобы люди находились дальше друг от друга еще на восемнадцать дюймов, то векторы распространения инфекции будут пресечены.

— Я полагал, что люди здесь и без того далеки друг от друга.

— Только в определенных отношениях. Если на танцплощадке меньше народа, то вам есть где развернуться. — Пенроуз сделал несколько энергичных твистовых движений руками и опрокинул свой стул. Он встал у меня за спиной, положил свои большие ладони мне на плечи, словно ему не хотелось уходить. — Танцплощадка пуста, Пол. Воспользуйтесь случаем. Выберите свой танец…

Рев двигателя его машины затих, и я вернулся к изучению водной глади. Перед мной остался столик со следами трапезы Пенроуза — затопленное блюдце, пропитанные влагой салфетки и мешочки из-под сахара, залитые кофе. Случайный прохожий, наверно, решил бы, что тут кормили с ложечки ребенка.

Меня тоже, разве что в интеллектуальном смысле, пытались накормить с ложечки — вот только что за лакомство мне хотели скормить? Может быть, Пенроуз использует меня, чтобы побольше узнать об убийствах, совершенных Гринвудом, — он хочет, чтобы я действовал как его уполномоченный в расследовании, в котором сам он участвовать не пожелал? Словно бы невзначай он подкинул мне «слушок» о том, что были запланированы и другие жертвы.

Я вытащил из бумажника список пациентов и разложил его на столике. Я просматривал имена и от руки приписывал к ним их должности в «Эдем-Олимпии». Звездочками помечал убитых.

Семь из первых восьми были убиты Гринвудом всего сорок восемь часов спустя после того, как он назначил им прием. Двое из жертв были его коллегами — врачами из клиники, а Джейн говорила мне, что доктора между собой договариваются о приемах частным образом. Пенроуз к тому же сидел в соседнем кабинете.

Первым в списке стоял Ален Делаж. Я вспомнил, что Симона упоминала об их поездке в Лозанну. Останься они в «Эдем-Олимпии», сказала она мне, то стали бы свидетелями этой трагедии насилия в финальной ее части.

Но возможно, они бы видели это с более близкого расстояния, чем она полагала. Глядя на этот листок бумаги, я понял, что держу в руках список назначенных на прием, но прием особого рода. То, что я извлек из компьютера Джейн, было перечнем мишеней.

Списком приговоренных.

Глава 11

Мысли о Сент-Экзюпери

— Мсье Делаж! Минуточку! Ален!..

Я оставил «ягуар» в сотне ярдов от здания администрации на единственном свободном парковочном месте, которое мне удалось найти. Хромая между рядами машин, я кричал, обращаясь к появившейся из вращающихся дверей фигуре в темном костюме. Правда, до этого мы общались только на расстоянии, обмениваясь по утрам приветствиями у гаражей. Не узнав мой повышенный голос, Делаж опустил голову и шагнул за спину своего помощника. Шофер открыл перед ним дверь лимузина, а мне навстречу предостерегающе выставил кулак в перчатке.

— Ален, хорошо, что я вас поймал. — Я шагнул к машине, минуя помощника — тот передавал в открытое окно черный портфель. Он встал на моем пути, но я отодвинул его в сторону. Сзади за мои плечи уцепились руки шофера, который попытался свалить меня на землю. Я прислонился к машине, взял его за лацканы и оттолкнул к багажнику. Но тут сзади меня ухватила пара рук покрепче, прижав мои локти к груди. Я почувствовал на своей шее горячее дыхание охранника. Он дал мне подножку, я потерял равновесие и рухнул на жесткий асфальт.

Делаж взирал на меня из открытого окна, его усы ощетинились, а глаза встревоженно смотрели из-за стекол очков без оправы. Наконец он узнал растрепанного англичанина с расцарапанной о камни физиономией, который никак не может перевести дыхание, чтобы обратиться к нему.

— Мистер Синклер? Это вы?

— Ален… — Я оттолкнул руку охранника от моей груди и вытащил из кармана список назначений. — Прочтите это… возможно, вам грозит опасность.

— Пол? Вы можете дышать? Никак не предполагал встретиться с вами таким образом.

Делаж стоял у машины, смотрел на меня, сочувственно помаргивая и отряхивая грязь с моего пиджака. Я сидел на пассажирском сиденье, опершись рукой на открытую дверь, ноги мои покоились на земле.

— Я в порядке. Сейчас приду в себя. — Я потрогал коленку и с облегчением вздохнул, убедившись, что металлические штифты на месте. — Извините, что так набросился на вас. Вашей жизни, возможно, угрожает опасность.

— Давайте лучше подумаем о вашейжизни. Я могу позвонить в клинику. Джейн приедет с бригадой.

— Не надо ее беспокоить. — Я приветственно махнул рукой охраннику, который продолжал воинственно поглядывать на меня, держа наготове рацию. Шофер, прихрамывая, пересек дорожку, чтобы поднять свою форменную фуражку, которую помощник обнаружил под стоящей рядом машиной. — Я рад, что охранник начеку. Он тут же прореагировал.

— Естественно, — Делаж, казалось, был доволен. — После того, что случилось в мае. Если в «Эдем-Олимпии» хочешь кого-то убить, лучше всего назначить ему встречу. Вы говорили о какой-то опасности?

— Да. — Я развернул помятый листок. — Я распечатал это с компьютера в кабинете Гринвуда. Он случайно попался на глаза Джейн. Она не знает, что я его взял.

— Понимаю. Продолжайте, Пол.

— Это список, составленный Гринвудом за два дня до убийств. Семерых из названных здесь он пристрелил.

— Огромная трагедия для них и семей. Каждый день я благодарю Господа за то, что нас здесь тогда не было.

— Ваша фамилия — первая в списке.

Делаж взял у меня листок и стал внимательно изучать его своими бухгалтерскими глазами, беспокойно наклонив голову — словно только что ненароком подслушал какую-то неприятную сплетню про себя.

— Да, первая. Почему — понять не могу. — Он аккуратно сложил листок по прежним линиям сгиба. — У вас есть копия?

— Оставьте себе. Это только догадка, но не исключено, что это список жертв. Если у Гринвуда были сообщники, вам все еще может грозить опасность.

— Вы правильно сделали, что показали это мне. Я передам его мистеру Цандеру. — Он что-то быстро сказал своему помощнику, худенькому молодому человеку, который, казалось, все еще не мог прийти в себя после нашего столкновения. Тот взял распечатку и направился к зданию. Делаж дождался, когда он исчезнет за вращающейся дверью, и повернулся ко мне, отряхивая ухоженной ладонью остатки пыли с моего пиджака. Он явно взвешивал, может ли мое шокирующее появление быть оправдано важностью моей информации.

— Пол, вы не тратили времени даром. Я еду в аэропорт в Ниццу, но мы могли бы поговорить по дороге до вертодрома в Каннах — там я сяду на челнок, а вас машина отвезет назад. Не часто приходится видеть свое имя в списках приговоренных…