— Если вам больно — кричите. Здесь, если не будешь ловчить, — не выживешь, и я вовсе не о программах говорю. — Он прижал голову к стене и прислушался к звукам рекламы из расположенной там студии: какой-то поставщик деликатесов предлагал продемонстрировать свои чудеса на самом маленьком из яхтенных камбузов. — Итак, мистер Синклер… вы принесли вести с передовой?
— А что, разве идет война?
— А как же. «Эдем-Олимпия» против остального Берега.
— И кто берет верх?
— Это вы меня спрашиваете? Что бы ни говорили физики, время здесь течет в одном направлении — без оглядки в будущее. Оборачиваться не принято, и почти все это знают.
— Почти?
— Некоторые динозавры все еще считают, что люди стремятся на Лазурный берег, чтобы хорошо провести время. Но мы-то с вами знаем, что они приезжают сюда работать. Здесь европейская Калифорния. Высокотехнологичные отрасли промышленности, армия людей, программирующих будущее, один кремниевый чип определяет судьбу миллиардов долларов…
— А раз в год смотрим кино?
— Именно. — Мелдрам постучал по своему носу с красноватыми прожилками. — Только забудьте о Голливуде и Золотой пальмовой ветви. Я-то толкую о филиппинских студийках. Весь-то штат — один человек и собака. Точнее, женщина и пес. Так значит, вы старый приятель Дэвида Гринвуда. Или были его старым приятелем.
— Если откровенно, то я его едва знал. Я хотел произвести впечатление на вашу секретаршу.
— И произвели. У нее чутье на новости лучше, чем у меня. Она сказала, что ваша жена заняла место Гринвуда в «Эдем-Олимпии». Отличное место. Говорят, это лучшая больница на всем побережье. Когда Жак Ширак растянул большой палец, открывая устрицу в «Коломб-д'Ор», его туда и отвезли. Надеюсь, вам дали роскошную квартиру.
— Прежнюю виллу Гринвуда. Больше ничего не было.
— Что ж, этого и следовало ожидать. Бесчувственный народец, но такова корпоративная жизнь. По крайней мере, если в семействе что-то случится, будет кому за вами присмотреть.
— Надеюсь, ничего не случится. — Я дождался, когда закончится реклама таймшера. — Я бы хотел узнать, что произошло двадцать восьмого мая. Вот в тот день как раз что-то и случилось.
— Для Гринвуда и десятка других бедолаг. — Мелдрам вертел в руках распечатку, лежавшую на его столе. — Значит, вы потихоньку занялись гробокопательством. Позвольте узнать зачем.
— Он был моим соотечественником. Моя жена знала его. Я сплю в его кровати, ем за его столом, сажусь на его унитаз. Я хочу знать правду.
— Это похоже на персональный крестовый поход. Худший повод для того, чтобы ввязываться в какую-либо историю. Как я понял, вы что-то уже нашли? Дневник? Исповедальные магнитофонные пленки?
— К сожалению, нет. Но есть вещи совершенно необъяснимые.
— Например?
— Мотив. Никакого мотива нет.
— Или нет понятного вам. Мой вам совет: держитесь поближе к месту, где есть «пинья колада» {52}.
Не обращая внимания на его слова, я сказал:
— Я разговаривал с людьми, знавшими Гринвуда, с докторами, которые с ним работали. Никто даже не представляет, с чего это он впал в безумие. Они не покрывают его, но…
— Да нечего там покрывать. — Устав от меня, Мелдрам вперился в арабские яхты в гавани. — На сей раз можете поверить официальной версии. Этот молодой английский доктор — настоящий Альберт Швейцер Лазурного берега — слишком много работал, что вредно для здоровья. В один прекрасный день предохранитель перегорел, и огонь погас.
— А может, загорелись другие огни. Более яркие и жесткие. И в их свете он все увидел гораздо яснее. Особенно — в своей собственной голове.
На это Мелдрам грустно рассмеялся.
— Мистер Синклер, вам бы работать в какой-нибудь желтой газетенке в Париже. Мой репортер провел в «Эдем-Олимпии» немало времени. История-то была нешуточная. «Си-эн-эн», лондонские таблоиды, все агентства новостей. Они не нашли ничего.
— Они искали убийство на почве ревности между столиков казино. Наркотики и растленные кинозвезды. Красавчики-шоферы, спящие с женой продюсера… Одна моя знакомая из «Эдем-Олимпии» сказала мне, что слышала по «Ривьера ньюс» репортаж, в котором говорилось о маршруте Гринвуда. Я сказал об этом вашей секретарше.
— Я тут подобрал для вас кое-что. — Мелдрам передвинул распечатку по столешнице. — Один из наших внештатников сделал обзорный репортаж. Он добавил несколько контактных номеров — они могут быть вам полезны.
— Это здорово. — Я принялся просматривать выцветшую копию. — А как зовут этого корреспондента?
— Роджер Леланд. Это была его последняя работа. Он снялся с места и переехал в Альгавр.
Я стал читать распечатку — не больше трех абзацев.
— «Одна минута пятьдесят две секунды?..» Не очень-то много.
— А для нас — настоящий Марсель Пруст. Не показывайте это никому. У тех, кто стоит во главе «Эдем-Олимпии», длинные руки.
— Понимаю. — Я обратил внимание на дату передачи. — Двадцать пятое июля? Спустя почти два месяца?
— К нам поступили запоздалые сведения.
— Конфиденциальная информация? Кто-то из «Эдем-Олимпии»?
— Кто знает? Леланд не выдавал своих источников. Не принимайте близко к сердцу, мистер Синклер.
Я пожал ему руку и начал протискиваться в дверь кабинета.
— Вы бываете в «Эдем-Олимпии»?
— Только если нет другого выбора. Народ там замкнутый.
— А как они — популярны на побережье?
— Некоторые — да. А некоторые — явно нет. В прошлый уик-энд одна «олимпийская» компашка устроила потасовку в Манделье. Затеяли ссору с местными арабами на фруктовом рынке.
Он проводил меня до лестницы. Когда я спустился, он помахал мне рукой, а я крикнул ему снизу вверх:
— Эти драчуны из «Эдем-Олимпии» были в черных кожаных куртках?
— Знаете, кажется — да. Они были похожи на команду игроков в кегли…
Я вернулся к Пляс-Насьональ и сел под платаном у ресторана «Оазис», где когда-то капли дождя плясали в моем супе. Охлаждая руки о стакан «вин-бланк» , я изучал распечатку. Там было обозначено время выхода программы в эфир 25 июля: 14.34, 15.04, 15.34 — вероятно, репортаж пускали сразу после сводки новостей, передающейся каждые полчаса. То, что репортаж был неожиданно снят с эфира, могло свидетельствовать о давлении, оказанном из «Эдем-Олимпии». Видимо, администрация не хотела, чтобы их сотрудники и клиенты заново переживали этот кошмар.
Роджер Леланд ведет свой репортаж из «Эдем-Олимпии», места крупнейшей трагедии на Лазурном берегу за последние годы. Два месяца прошло с того жуткого дня, когда молодой доктор из Англии, тридцатидвухлетний Дэвид Гринвуд, сошел с ума, вооружился автоматической винтовкой и прикончил десять человек, после чего из той же винтовки выстрелил в себя. Расследовавший дело судья Мишель Терно по-прежнему ничего не может сказать о мотивах, которыми руководствовался Гринвуд, но настойчиво утверждает, что у того не было никаких сообщников, а жертвы выбирались наобум.
Радиостанция «Ривьера ньюс» обнаружила новые факты, свидетельствующие о том, что убийства были тщательно спланированы и у Гринвуда был по меньшей мере один сообщник. Сообщается, что камеры наблюдения бизнес-парка зафиксировали Гринвуда и неопознанного белого мужчину на автомобильной парковке телевизионного центра: из фургона, марка которого не поддается определению, мужчина передавал оружие Гринвуду, находившемуся в своем «рено-эспас». К несчастью, эта видеозапись была случайно уничтожена. Тайна окружает и передвижения Гринвуда в последние минуты жизни. Он попытался проникнуть в здание «Сименс», но был отогнан огнем и вернулся на свою виллу, где тут же расправился с тремя заложниками. Из записей радиообмена между полицейскими выходит, что Гринвуд преодолел 2,8 км пешком за три с небольшим минуты — такое не под силу даже олимпийским рекордсменам. Сообщений об угнанных или похищенных автомашинах не поступало.
Был ли у Гринвуда сообщник, который помог ему добраться до виллы? Возможность того, что второй убийца все еще на свободе и вынашивает планы мести, тревожит обитателей бизнес-парка, который все еще не может прийти в себя после трагических событий 28 мая. Роджер Леланд для «Ривьера ньюс» из «Эдем-Олимпии».
Я перечитал распечатку еще раз, разочарованный тем, что в ней не содержалось описания кровавого пути Гринвуда. Рассуждения о сообщнике были не больше чем спекуляциями, и я обратился к списку источников внизу страницы.
Среди названных важных особ были профессор Кальман, директор клиники, Паскаль Цандер, временно исполняющий обязанности начальника службы безопасности, и Клодин Талант, менеджер пресс-бюро.
Внизу страницы от руки были приписаны еще четыре фамилии, каждая — с телефонным номером.
Мадемуазель Изабель Дюваль, секретарь доктора Гринвуда.
Мадам Кордье и мадам Менар, жены убитых заложников.
Филипп Бурже, брат убитого заложника.
Как это ни удивительно, все они — судя по телефонным номерам — так и проживали в Каннах и ближайших окрестностях, словно это жуткое преступление держало их крепкой хваткой: часть пагубного притяжения бизнес-парка, от которого никогда не уйти тем, кого однажды затянуло на его орбиту.
Глава 15
Фешенебельная тюрьма
Пожилые игроки в boules на Пляс-Делоне застыли в позах дзенских мудрецов, ожидая, когда удар металлического шара изменит геометрию их игры. Восхищаясь их выдержкой, я оставил свой «ягуар» на Рю-Ловер. На другой стороне шоссе «эр-эн-семь» располагались многоквартирные дома Антиб-Ле-Пен — огромного жилого комплекса, который занимал тридцать акров между Пляс-Делоне и морем; это был еще один из множества сверхохраняемых анклавов, которые изменяли географию и характер Лазурного берега.
Я приближался к похожей на крепостную башню будке, а камеры наблюдения, сидевшие, как горгульи, на карнизах, следили за мной. Я назвал себя охраннику, и, когда приглашение было подтверждено, он указал мне на Резиденс-де-ля-Паж — ближайшую к берегу группу из нескольких семиэтажных зданий. По обе стороны дорожки был высажен строгий декоративный сад во французском стиле, и, хотя ирригационная система постоянно подпитывалась из кирпичного сооружения, кустарники и цветы выглядели блеклыми и поникшими, а земля под ними была так нашпигована электронными трубочками-водоводами, что корни в таких условиях просто не могли прижиться. Все вместе они ожидали своей безвременной кончины и замены в конце месяца.
Высокие колонны с канелюрами поддерживали покатую крышу — неудачная попытка с помощью национальных архитектурных традиций выдать эту тюрьму для правящего класса за что-то другое. Беря пример с «Эдем-Олимпии» и Антиб-Ле-Пен, учредители тоталитарных систем завтрашнего дня будут делать их полезными и привлекательными, но замки их от этого не станут менее прочными.
Если эта современная утопия требовала от человека научиться выживать в новых условиях, то Изабель Дюваль с головы до пят — от бледно-серой косметики до шерстяного костюма ручной вязки — являла собой такой приспособившийся образец. Это была видная собой женщина лет под сорок с приятным, но невыразительным лицом, на котором отсутствовали любые эмоции. Приглашая меня зайти в свою квартиру, она походила на заместительницу директрисы в частной школе для девочек — почтенную матрону, которую обходили бессчетное число раз, назначая на директорскую должность других. Всякое чувство обиды тщательно подавлялось, заворачивалось в стерильную марлю и помещалось на безопасную дальнюю полку памяти.
— Мсье Синклер?.. — Улыбка ее мелькнула, как затвор объектива, — такое же мимолетное движение губ приветствовало администраторов «Эдем-Олимпии», приглашая их на анализ холестерина или обследование простаты. Я представился ей по телефону, объяснив, что Джейн заняла место Гринвуда, которого я посмертно произвел в близкого друга семейства.
Но, кажется, это не слишком убедило Изабель Дюваль. Ноздри ее подрагивали; возможно, виной тому был какой-то неприятный запах, исходящий от моей одежды (запах вонючей сигары из кабинета Мелдрама?). Она отодвинулась, дав мне, неуклюже ступающему, дорогу; к присутствию в своем кабинете посторонних мужчин она явно не привыкла.
— Мадам Дюваль, спасибо, что согласились встретиться со мной. Я, вероятно, кажусь призраком из прошлого.
— Да что вы! Разве я могла отказать старому другу Дэвида Гринвуда?
Она показала мне стул в гостиной. Балконная дверь выходила не на берег и море, а в маленький внутренний дворик, и отсюда были превосходно видны камеры наблюдения, притулившиеся под свесом крыши.
— Столько камер, — сказал я. — Вы снимаетесь в необычном фильме, который никогда не будет показан зрителям.
— Надеюсь, что не будет. Это значило бы, что система охраны дала сбой. К сожалению, на Лазурном берегу много воров. Говорят, что здесь у нас безопаснее, чем в сейфах Банка Франции.
— Я рад. Служба безопасности — она воров не впускает или вас не выпускает?
Я надеялся немного расшевелить ее этой безобидной шуткой, но она взглянула на меня так, будто я процитировал ей строки из Камасутры. Я понимал, что говорить о Гринвуде она будет неохотно. В то же время она, кажется, была заинтригована тем, почему я ввязался в эту историю: ее глаза не упустили ни одной морщинки на моих измятых брюках и скользнули по коряво остриженным ногтям, торчащим сквозь отверстия в плетеных сандалиях.
— Страшная трагедия, — сказала она. — Когда вы в последний раз видели Дэвида?
— Приблизительно год назад, в Лондоне. Я до сих пор не могу поверить в случившееся…
— Мы здесь тоже были потрясены. А некоторые — самым роковым образом. Позвольте спросить, откуда вы узнали мой телефон.
— Сказал кто-то в клинике. Кажется, секретарша Пенроуза. Точно не помню.
— Доктора Пенроуза? Меня это не удивляет. — Она скользнула взглядом по ближайшей камере наблюдения, словно давая ей знать, что нагловатый психиатр рыщет где-то поблизости. — Доктор Пенроуз сделал карьеру своей несдержанностью.
Я наклонился вперед, стараясь завладеть ее вниманием, которое блуждало где-то в отдаленных закоулках ее памяти.
— Мадам Дюваль, я хочу понять, что случилось двадцать восьмого мая. В Лондоне мы знали Дэвида таким трезвомыслящим.
— Он и был таким. Я его хорошо знала — ведь я служила у него секретарем. Конечно, в его благотворительной работе в Ла-Боке я не участвовала, — резко сказала она, словно выказывая свое неодобрительное отношение к этому приюту. — Теперь уже поздно об этом говорить, но я себя корю.
— Вы каждый день проводили с ним по несколько часов. Как вы думаете, что стало причиной его безумия?
Она разглядывала свой безукоризненно чистый ковер, на котором отчетливо виднелся случайный седой волос.
— Не могу сказать. Он никогда не делился со мной своими сомнениями.
— У него были сомнения?
— Как у всех. Жаль, меня не было с ним в последние дни. Кто знает, может быть, я бы ему помогла.
— Вас не было?
— Он попросил меня взять недельный отпуск. Это было в апреле — за месяц до случившегося. Он сказал, что собирается на медицинскую конференцию в Женеве.
— Вы, наверно, и билеты видели?
— И факс о бронировании номера в гостинице. Но профессор Кальман сказал мне, что Дэвид во время конференции был в клинике. По каким-то причинам он решил не ездить в Женеву.
Она говорила так, будто Гринвуд совершил по отношению к ней предательство, и я подумал, уж не считает ли она эти убийства проявлением некой неверности.
— Целый месяц… — повторил я. — Он планировал далеко вперед. Мадам Дюваль, он пытался вас защитить. Все, о чем вы говорите, свидетельствует: никакого помешательства не было. Он не сошел неожиданно с ума, вовсе нет.
— Он никогда не был сумасшедшим.
Говорила она спокойным, но твердым голосом.
Я представил себе, как она лежит ночью без сна в этом наэлектризованном, но стерильном мире и думает, что если бы она отказалась уходить в отпуск, то, может быть, достучалась бы до Гринвуда и избавила бы его от гибельных мечтаний.
— Может быть, он слишком много работал? — спросил я.