— Снова молод…
Глава 27
Кривые тьмы
Пространство тьмы искривлялось вокруг жилых башен Марина-Бе-дез-Анж, и одна ночь переходила в другую, как переплетались между собой сферы физики и мечты. Последние цепочки освещенных балконов исчезли в ночи, когда обитатели этой скалы опустили жалюзи, чтобы отойти ко сну. С одной из крыш доносились слабые звуки пианино — кто-то наигрывал джазовую мелодию, на которую накладывались гудки морского лайнера, лавирующего среди флотилии рыбацких лодок с карбидными фонарями на корме.
Франсес, так и не снявшая своего полосатого платья, проснулась рядом со мной. Из-за расплывшейся косметики, подтеков туши и пятен губной помады на подбородке лицо ее напоминало доброго клоуна в театре кабуки. Она откинула волосы с глаз и уставилась на свое отражение в потолочном зеркале.
— Пол, отвезти тебя домой?
— Я найду такси — консьержка может вызвать.
— Лучше я тебя отвезу. Мне все равно нужно кое-куда заглянуть. — Она провела рукой по моей груди, потом в знак благодарности поцеловала меня в сосок. — Ты и в самом деле проснулся. Надеюсь, дело было не только в этом дурацком платье.
Она встала, и я расстегнул молнию, а потом спустил облегающую ткань ей на плечи. Она бросила платье на кресло, где оно легло комком, — желания как не бывало.
— Я его выброшу.
— Не надо. Оно мне нравится.
— Почему? Я отдам его в химчистку. Нет? Тебе не кажется, что это уж чересчур?
Желая узнать обо мне побольше, она посмотрела на мое лицо, освещенное неярким светом; ее пальцы очертили контуры моих щек и подбородка. Она передвинула меня на несколько клеток по доске в своей голове. Это потребовало от нее неимоверных усилий, но ее уверенность в себе уже вернулась.
— Где ты взяла это платье? — спросил я, уверенный, что выбросил его, когда уехал из приюта. — И колготки?
— Не на Рю-д'Антиб. Они были в мусорном бачке недалеко от Ла-Боки.
— Ты следила за мной?
— Нет. Но за тобой следят многие другие.
— Почему?
— Думают, что ты можешь что-нибудь выискать.
— О Гринвуде?
— Может быть. Или что-то о себе самом. — Она вздохнула и почесала ухо, удивляясь моей наивности. На пути в ванную она подобрала полосатое платье и на секунду замерла с ним в руках. — Твой приятель Гальдер видел, как ты засовывал его в бачок.
— Он был немного шокирован, а потому передал его мне. Ну, а уж я-то точно знала, что к чему. Оно мне идет?
— После полуночи? Идеально.
— Я в нем как двенадцатилетняя девочка.
— Тринадцатилетняя. Это большая разница.
— Видимо. У тебя когда-нибудь был секс с тринадцатилетней?
— Так уж получилось, что был.
— Правда? Ты вырос в моих глазах. Никогда бы не сказала, что ты из таких.
— Мне в то время было двенадцать. Она была моей подружкой. Я всегда в точности делал то, что она мне говорила.
— Такой разумный мальчуган, — отозвалась Франсес. — Неудивительно, что ты мне нравишься.
— В один прекрасный день она мне сказала, что у нас будет секс. Сказала — и сделала.
— Тринадцатилетняя. А другие потом были?
— Конечно, нет.
— Почему «конечно»? Пусть твое воображение немного отдохнет. Ты же не педофил.
— А если педофил, то все в порядке?
— В некотором роде — да.
Мы неслись по «эр-эн-семь» в направлении Антиба, мимо гипермаркета у казино в Вильнев-Лубе и Фор-Карре. В темноте прятались лавочки с керамикой, а их терракотовые вазочки стояли друг против друга на разных сторонах дороги, как шахматные фигуры. Я полулежал на пассажирском сиденье БМВ, с нежностью думая о Франсес, а ночной воздух обдувал мое лицо. Любовью она занималась с такой же самоотдачей, с какой вела машину — твердо держа баранку и всматриваясь в дорогу, чтобы не попасть в выбоину. Она все еще использовала меня по причинам, которые мне было лень выяснять, но такой свежей головы у меня не было вот уже несколько месяцев.
Позади остался Гольф-Жуан и его эспланада — белый город, заснувший на воде. Около прежнего особняка Али Хана {64}, где этот принц впервые обратил внимание на ослабевающий рассудок Риты Хейворт {65}, Франсес свернула с «эр-эн-семь». Мы начали крутой подъем, который вел к вершинам Суперканн, месту обитания миллиардеров. Роскошные виллы, больше похожие на дворцы, стояли среди ухоженных парков. На кованых воротах, нахохлившись, словно коршуны, сидели камеры наблюдения.
Машина с трудом брала подъем, и Джейн без конца переключала передачи. Под желтоватым сборищем натриевых фонарей на пересечении с дорогой на Валлорис у нее заглох двигатель.
— Франсес, зачем мы туда едем? Это все равно что Эверест, только пейзаж подкачал.
Она снова завела двигатель и постучала пальцем по лежащей у меня на коленях папке с рекламными брошюрами.
— Я обещала завезти это Цандеру. Он на вилле Гримальди {66}— там развлекаются все шишки «Эдем-Олимпии».
— Они уже спят. Сейчас половина четвертого. Через четыре часа они должны сидеть за своими рабочими столами.
— Но не завтра. Сегодня у них что-то вроде общей вечеринки. Ты поброди рядом — тебе не обязательно говорить с ними.
Мы свернули с дороги и остановились на усыпанной гравием площадке, похожей на залитый лунным светом берег. Два охранника в форме «Эдем-Олимпии» проверили пропуск Франсес и, когда ворота открылись, махнули нам — проезжайте. Окруженная высокими кипарисами вилла Гримальди — бывший дворец-отель времен «бель-эпок» — возвышалась над пологими лужайками. Мы миновали автомобильную парковку, где за баранками дремали шоферы, и подъехали к боковому входу. Черный «рейндж-ровер» неуклюже оседлал цветочную клумбу — его колеса подмяли под себя розовый куст. Лужайку патрулировали отдельные фигуры, словно тени, которым несколько часов каждую ночь разрешалось поиграть между собой. Откуда-то из-за кустов доносился низкий звук радиообмена дорожной полиции — тихая анатомия ночи.
— Я на пять минут. — Франсес заглушила двигатель и взяла у меня брошюры. — Зайди в мужской туалет — там есть дорогой лосьон. А то Джейн может унюхать этот ла-бокский дух…
Мы прошли через вход-оранжерею бывшего отеля. Вестибюль со стеклянным потолком был залит лунным светом, обитые материей стулья расположились вокруг эстрады, на которой стоял укрытый от пыли рояль. В центральном коридоре одиноко горела обычная лампа. В своих душных нишах стояли статуи кондотьеров; их глазницы и ноздри отливали чернотой.
Стюард, проносивший на подносе бокалы и бутылку арманьяка, поклонился Франсес и жестом указал на внутренний дворик, где еще продолжалась вечеринка. Четверка оставшихся гостей сидела без пиджаков за столом с остатками роскошной полуночной трапезы. Пустые бутылки из-под шампанского лежали среди сваленного в кучу столового серебра и клешней омаров.
Гости принадлежали к управленческой верхушке «Эдем-Олимпии». Кроме Паскаля Цандера, я узнал председателя немецкого торгового банка и директора французской кабельной компании. Четвертым был преемник Робера Фонтена, любезный американец по имени Джордж Агасси, с которым у меня состоялся короткий разговор в кабинете Джейн. Они были слегка под мухой, но чуть ли не стеснялись этого, как члены тонтины {67}, осчастливленные неожиданной смертью двух или трех ее участников. В воздухе висел агрессивно-шутливый мужской треп, и стюарды предпочитали держаться от этой четверки подальше. Пьян был один Цандер — белая рубашка расстегнута до пупа, ее шелковая отделка перепачкана соусом омара; он рявкнул на стюарда, требуя, чтобы тот поднес ему зажигалку. Цандер приветствовал Франсес поднятым бокалом, взял у нее папку и открыл наугад одну из брошюр. Он задавал ей вопросы о недвижимости, а его левая рука тем временем ощупывала ее ягодицы.
Оставив их за этим занятием, я вернулся в оранжерею. В поисках мужского туалета я пошел по стрелке-указателю и вышел в обитый дубом коридор, ведущий в библиотеку. Алый ковер, помнивший, вероятно, поступь Ллойд Джорджа и Клемансо, приглушал мои шаги, и потому я расслышал странный визг, похожий на овечье блеянье, доносившийся из курительной комнаты.
Я остановился у двойных стеклянных дверей с витиеватыми медными щеколдами. В углу курительной работал телевизор, который смотрели еще двое гостей, расположившихся в кожаных креслах. Освещена комната была только экраном телевизора, отражение которого подрагивало в стеклянных глазах мертвых лосей, чьи набитые головы висели на стене. На столике между двумя мужчинами лежала стопка видеокассет, и те отсматривали их, как продюсеры, бегло проглядывающие то, что наснимали за день. Они сидели спиной ко мне, одобрительно кивая в самых интересных местах. Один из них закатал рукава по локоть, и я увидел, что предплечье у него забинтовано, но его это, казалось, ничуть не беспокоит.
Я узнал сцену, которую они просматривали — ее снимали со ступенек Фонда Кардена, и я сам был ее свидетелем всего несколько часов назад. На сей раз ограбление представало передо мной в крупных планах, так как происходило всего в двух-трех ярдах от объектива оператора, но я видел те же переворачивающиеся софиты, поднятые дубинки и панику, тех же ошарашенных техников и сбившихся в кучку гримерш.
Я слушал крики японок. Эти звуки смолкли, когда человек с перебинтованной рукой вооружился пультом и сменил кассету. Теперь эта пара просматривала сцену, снятую на подземной парковке: пожилой араб в сером костюме лежал на бетонном полу рядом с машиной, у которой было разбито ветровое стекло.
Какая-то перемена света в курительной — и оба повернулись, вероятно, почувствовав мое присутствие. Я отступил в коридор. За курительной располагалась библиотека; ее обитая кожей дверь была приоткрыта.
Я вошел в комнату с высокими сводами; с незапамятных времен стоял здесь тяжелый запах непрочитанных книг, но с ним смешался другой — более резкий и экзотичный: я уже вдыхал ею этой ночью. Шкафы красного дерева со стеклянными дверцами были заполнены книгами в кожаных переплетах, не открывавшимися вот уже целое столетие. Корешки с золотым тиснением отливали слабым светом, но куда ярче были освещены трофеи, сваленные в центре комнаты.
Меховые шубы, роскошные накидки из шкурок рыси, соболя и песца грудой лежали на бильярдном столе. Здесь было больше дюжины шуб, некоторые в полную длину, у других — рукава с буфами и преувеличенно широкие плечи. На полу лежали два норковых палантина и пончо цвета морской волны из стриженой норки — эта мягкая кипа еще помнила отпечаток ботинка, наступившего на нее.
Я смотрел на эту меховую свалку, вдыхая странный аромат, плывший прежде в ночном воздухе над Фондом Кардена. У японских моделей от страха с кожи осыпалась пудра, и теперь на сероватых подкладках виднелся похожий на ледяную корочку слой талька.
— Пол?.. — услышал я за спиной чей-то голос. — Не знал, что вы здесь. Дорогой вы мой, что же вас не было на обеде?
Я повернулся и у дверей увидел Алена Делажа без пиджака. Он любезно приветствовал меня, не смущаясь своей сбивчивой речи и раскрасневшегося лица. Его слегка покачивало на нетвердых ногах, и, хотя свет здесь был тускловат, я увидел кровоподтеки у него на руках и груди, словно он схватился с кем-то в жестокой уличной потасовке.
В одной руке он держал кассету, словно собираясь одарить меня записью проведенного вместе вечера. Знал ли он, что я видел ограбление? Его глаза обшаривали мое лицо в поисках какого-либо свидетельства одобрения, словно он был теннисистом средней руки, обыгравшим клубного профессионала.
— Великолепно, правда? — показал он на меха. — Лучшие накидки. Мы подарим одну из них Джейн.
— Очень мило с вашей стороны. Но ее поколение… они сложно относятся к мехам. Подарите лучше Симоне.
— Да, конечно, ей понравится. Представьте себе двух этих женщин вместе в норковых накидках. Джейн любит делать то, что ей говорит Симона…
— Откуда эти меха?
— Не знаю толком. — Делаж скользнул взглядом по книжным шкафам, словно рассчитывая найти ответ на неразрезанных страницах этих книг. — Мы их одолжили у одной рекламной компании. Мы их используем в одном фильме для Уайльдера Пенроуза.
— Значит, это реквизит?
— Именно. — Ален улыбнулся мне, радуясь возможности продемонстрировать свежий скол на зубе. Он моргнул за стеклами очков — серьезный бухгалтер, гордящийся своим участием в таком опасном предприятии. Я чувствовал — он хочет поделиться со мной сокровенным, и подумал, что еще немного — и я войду в узкий круг его ближайших друзей.
Франсес ждала меня в оранжерее, держа под мышкой папку с брошюрами. Я уже догадался, зачем ей понадобилось заезжать на виллу Гримальди — еще один этап моего посвящения в реалии «Эдем-Олимпии».
— Пол, с тобой все в порядке? Ты выглядишь так, будто что-то увидел.
— Увидел. — Я открыл пассажирскую дверь ее машины; до меня стала доходить роль, которую играли эти брошюры. Я оглядел «рейндж-ровер», наехавший на розовый куст. Удирая от Фонда Кардена, водитель глубоко продрал крыло машины. — Франсес, я впервые понял, что здесь происходит.
— Расскажи. Я вот несколько лет пытаюсь понять.
— Эти грабежи, любительский наркобизнес, все это молодеческое насилие… Люди, руководящие «Эдем-Олимпией», делают вид, что сошли с ума. Фрэнк Гальдер был прав…
Глава 28
Тенденция к насилию
— Пол?.. Это страшный секрет. Входите скорей, пока вас никто не видел.
Заговорщицки улыбаясь, Уайльдер Пенроуз открыл дверь и затащил меня внутрь. Он сделал вид, что обшаривает взглядом дорогу — не прячется ли кто-нибудь за платанами, залитыми воскресным утренним светом.
— Можете перевести дыхание. — Пенроуз закрыл дверь и привалился к ней спиной. — Похоже, пока встали только вы да солнце.
Я промолчал, дав Пенроузу возможность насладиться собственной шуткой, и последовал за ним в гостиную.
— Извините, что не смог предупредить заранее. Мы могли бы встретиться в клинике, но там все так открыто…
— Настоящий улей. — Пенроуз указал мне на кресло из хромированного металла и черной кожи. — Я в любое время рад вас здесь видеть. И Джейн. Речь не идет о срочной медицинской помощи?
— В некотором роде…
— Неужели. Да, я вижу — вы не в себе.
Тяжелые губы Пенроуза разошлись, демонстрируя озабоченность и обнажая его мощные нечищенные зубы. Он был босиком, в рубашке без воротничка, подчеркивавшей его разбойничьи могучие плечи. Он был рад видеть меня, хотя, позвонив ему в семь часов, я поднял его с постели. Он стоял так близко к моему стулу, что я ощущал ночные запахи его тела: душ он не успел принять.
— Вы пока отдохните, а я приготовлю кофе. — Он отмахнулся от лучика солнца, словно прихлопнул муху. — Видел сон — никак не могу от него избавиться…
Когда он исчез, я прошелся по комнате — она была пуста, если не считать двух кресел и стеклянного столика; здесь было так прохладно и бело, что я представил себе: отблески закатных лучей задерживаются здесь долго после наступления темноты. Осматривая это аскетическое пространство со скрытыми подвохами, я подумал о кабинете Фрейда в его доме в Хэмпстеде, где мы с Джейн побывали вскоре после нашей свадьбы. Все помещение, словно хранилище окаменевших табу, было заполнено фигурками и изображениями языческих богов. Я часто задавал себе вопрос, зачем Джейн потащила меня в дом великого психоаналитика и не подозревала ли она, что мои травмы, никак не заживавшие в течение многих месяцев, были не вполне физического свойства.
В гостиной Пенроуза, напротив, не было никаких безделушек; наиболее реальной плоскостью в этом белом кубе было притулившееся у одной из стен большое викторианское зеркало в потреснутой раме. Его потухшая серебристая поверхность напоминала тайный бассейн, который заволокло пеленой времени.