На выложенной плиткой дорожке никаких следов не было, но не потому что их высушило солнце этих последних ноябрьских деньков. Я прошел на веранду, оттуда — в холл, где споткнулся о два моих кожаных чемодана. Я взялся за ручки, и по весу догадался, что в них — весь мой гардероб.
Сверху скрипели ящики — Джейн открывала и закрывала шкафы. Из спальни слышались похожие на звуки борьбы примитивные вопли «Кармины Бураны» {71}. Я сразу же понял: Джейн вышвыривает меня вон, и пожалел, что мы никогда уже не поедем вместе в Париж по шоссе «эр-эн-семь». Наш брак, как и браки моих друзей, заканчивался клубком измен и вопросов, на которые не было удобоприемлемых ответов.
После вечера, проведенного в Антибе с Франсес Баринг, я добрался до виллы заполночь. Джейн перед этим позвонила мне из клиники и сказала, что задержится, а мне предложила посмотреть кино в Каннах. Но, пробираясь на цыпочках по темной гостиной, я в слабом лунном свете увидел, что она нашла себе для развлечений другую компанию. На ковре остались похожие на лунные кратеры следы каблуков, не принадлежащих ни мне, ни Джейн.
Чувствуя на своих ладонях запах Франсес, я направился в детскую и заснул сном праведника в окружении милых зверушек Тенниела. В семь я проснулся и, исполненный решимости преподнести Уайльдеру Пенроузу всю криминальную подноготную «Эдем-Олимпии», позвонил ему из ванной.
Когда я уходил к Пенроузу, Джейн все еще спала. Она лежала лицом вниз, из загноившегося следа от укола на внутренней стороне ее бедра вытекала желтоватая жидкость. Я тихонько открыл ящик туалетного столика и пересчитал использованные шприц-тюбики, жалея, что не разучился считать.
Джейн дышала спокойно — повзрослевшая Алиса из не включенной в ее собственную книгу главы. Стараясь не разбудить ее, я поцеловал ее приоткрытую нижнюю губу, на которой все еще был след помады другой женщины.
Я столкнулся с ней на площадке — она вытаскивала из спальни чемодан. Как и всегда, она быстро пришла в себя после дозы диаморфина. На ней были джинсы и белая жилетка, которые она перестала носить вскоре после нашего приезда в «Эдем-Олимпию». Но кожа у нее была бледная, с землистым оттенком, а лицо вообще казалось бесцветным. Она поранила левую руку о замок чемодана, но крови еще не заметила.
Она увидела, что я смотрю на нее от двери, сунулась в шкаф и вытащила оттуда тяжелый рюкзак.
— Пол? Помоги мне. Положи это на кровать.
— Хорошо. Объясни мне, что происходит.
— Ничего страшного. Через полчаса ты отсюда уезжаешь.
— Уезжаю? Почему?
— Мы оба уезжаем. Прощаемся с Эдемом. Я сказала в отделе кадров, чтобы выставили у ворот ангела с мечом пламенным {72}.
— Джейн… — Я перешагнул через гору непарных туфель, которые она вышвыривала из шкафа, взял ее под мышки и поставил на ноги, удивившись, какой она стала легонькой. — Успокойся. Скажи мне точно — когда мы уезжаем?
— Сейчас. Сегодня. Как только я соберусь.
— И куда мы едем?
Джейн пожала плечами, глядя на уложенные кое-как вещи в чемоданах.
— В Англию, Лондон, Париж — куда угодно, лишь бы прочь отсюда.
Я протянул руку к радиоприемнику, из которого вещал какой-то французский музыкальный критик, и выключил его.
— Почему? Ведь тебе же продлили контракт еще на шесть месяцев.
— Я возьму недельный отпуск по семейным обстоятельствам. И мы просто не вернемся.
— Профессору Кальману это не понравится. Это может повредить твоей карьере.
— Если я здесь останусь, на ней можно вообще ставить крест. Поверь мне, меньше всего они хотят, чтобы тут свихнулся еще один английский доктор.
— Джейн… — Я попытался взять ее за плечи, но она, словно делая танцевальное па, увернулась, оставив на полу след гигиенической пудры. — С тобой все в порядке?
— Абсолютно compos mentis .— Выставив вперед челюсть, она уставилась на себя в зеркало туалетного столика. — Нет, со мной не все в порядке. Да и с тобой тоже. Где наша карета для бегства? Не хочу добираться до Кале в маленьком «пежо».
— «Ягуар» у ворот. Объясни, почему ты хочешь уехать. Я что-то сделал не так?
— А ты разве что-то сделал? Ты меня поражаешь. — Джейн закатила глаза в притворной тревоге. Потом положила руки мне на грудь. — Дорогой мой муж, ты порядочный и добрый — более или менее — человек, и я хочу, чтобы ты таким и оставался. Я не знаю, где ты торчал всю ночь, и спрашивать не буду. Надеюсь, она хорошенькая и оценила тебя по достоинству. Но в одном я уверена: останься ты здесь еще ненадолго, и кончишь, как и все мы.
— Но почему сейчас, Джейн? Тебя что-то встревожило? Может, это происшествие в Фонде Кардена?
— Карден? Он не мой любимый портняжка. Ты говоришь об ограблении в Маримаре?
— Ты о нем слышала?
— Мы с Симоной все видели в новостях. Когда эта банда сматывалась оттуда, Ален как раз проезжал Теуль и пытался их остановить. Бедняга, он весь в синяках. Пришлось мне его немного подлатать. — Она потерла нагноившийся след укола у себя на бедре. — Ален сказал, что чуть позже видел тебя на вилле Гримальди.
— Там был мальчишник. Его устраивал Паскаль Цандер.
— Ужасный тип. Хорошо, что меня там не было. Он выдумывает себе симптомы якобы венерических болезней, чтобы у него был повод достать из штанов свою большую пушку. Ну и зрелище, я тебе доложу. Он у него постоянно торчком — отвратительно.
— Хорошая причина для отъезда. Значит, это не от меня ты хочешь сбежать?
— Я хочу сбежать от себя. — Она села на кровать, руки положила на свои маленькие груди, словно щупая нежные сосочки. — В этом доме слишком много зеркал, и мне не нравится то, что я в них вижу. За стенами клиники меня вообще словно бы нет. Я все время чувствую усталость, и меня преследуют какие-то дурацкие инфекции. Два последних месяца у меня болят гланды. Если бы ты попытался меня поцеловать, то я бы не позволила бы тебе засунуть язык мне в рот.
— Ты говорила с Пенроузом?
— Уайльдер Пенроуз… он вроде бы неглупый человек, но у него такие странные идеи. Он считает, нам нужны новые сексуальные впечатления. Какие точно, он не говорит — что-то о девочках-подростках. Я ему сказала, что это не твой жанр, что ты любишь постарше. Потому-то и женился на мне. Правда?
— Ты же знаешь, что правда.
— Хорошо… — Я сел рядом с ней, и она уставилась на мои руки, хотя четко зафиксировать взгляд ей не удавалось. Она поднесла мои пальцы к губам и уловила странный запах, въевшийся в ногти, молча скользнула по мне ставшим вдруг четким взглядом. — Пол… ты знаешь, что я сплю с Симоной?
— Нет. Но догадывался.
— Меня так клонило в сон, и я сама не поняла, как все случилось. Я думала, мы вроде как играем, будто мы девочки в общей спальне, а она, оказывается, не к тому клонила. Тебя это расстроило?
— Немного. Мы с тобой давным-давно объяснились на сей счет. А раньше ты?..
— После школы? Только раз. Гетеросексуальный секс — трудная работа, мужчины требуют от тебя слишком многого. Когда я возвращаюсь из клиники, я чувствую себя такой усталой, мне не до этих эмоций. А с Симоной я могу отключиться.
— А как насчет Алена?
— Ему нравится смотреть за нами. Извини, Пол, ты такой здравомыслящий. Если мы останемся здесь еще немного, я лягу в постель с Аленом. А я не хочу, чтобы это случилось.
Она высморкалась в уголок простыни. В поисках салфетки я выдвинул ящики туалетного столика — из ее саквояжика торчала целая горсть ампул.
— Джейн, это все петидин. Сколько же ты приняла?
— Да ерунда это. Для меня это лучше, чем перебрать двойного виски.
— Диаморфин? Это же чистый героин.
— Я в порядке! — Она закрыла ящик, а потом с любопытством уставилась мне в глаза. — Ты никогда не пытался меня остановить. По крайней мере, серьезно не пытался. Меня это немного удивляет.
— Ты же врач, ты знаешь, что к чему.
— Нет. — Джейн взяла меня за подбородок, заставляя посмотреть ей в лицо. — Приглядывай за мной, Пол. Я твоя морская свинка. Ты ведь хочешь знать, что происходит с людьми в «Эдем-Олимпии».
— Наверно, ты права. Извини, я этого не понимал.
— Это из-за твоих поисков Дэвида Гринвуда. Ты просто одержим этим. Почему? Потому что мы когда-то были любовниками? Это было очень давно.
— Очень давно никогда не бывает. — Я чувствовал себя слегка уязвленным. — Дэвид восстал против «Эдем-Олимпии». Ведь здесь полигон для будущего нового мира, а он никак не мог с этим смириться.
— Это тебе Уайльдер заморочил голову. Ницше на берегу… Филип Гласе мог бы переложить это на музыку {73}.
— Он говорит об этом вполне серьезно, но у него начинают сдавать нервы. Джейн, мне нужно еще немного времени. Вот почему я бы хотел побыть здесь еще. Давай я тебе все расскажу, а потом уже решай — уезжать нам или оставаться.
— Хорошо… — Она прижалась ко мне — дыхание неглубокое, от восковой кожи исходит затхлый запах, которого я не замечал прежде. Прислушиваясь к медленным ударам ее сердца, я понял, что она истощена до предела.
Я расчистил место между чемоданами и, выровняв подушку у нее под головой, уложил Джейн на кровать, сел рядом, взял ее руки в свои и подумал о ее романе с Гринвудом, об их коротких свиданиях — возможно, в темных прачечных больницы. Я нравился Джейн, но наш брак с ее стороны был одним из последних жестов в духе хиппи, верящих, что только импульсивные поступки придают смысл жизни. От секса и наркотиков нужно было отказаться как бы между делом, чтобы развеять окружающий их миф.
— Пол… я посплю немного. — Я погладил ее влажный лоб, и она мне улыбнулась. Мы услышали гудение рекламного самолета, который приближался к долине со стороны берега, неся в бизнес-парк весть об очередном приморском комплексе зданий или о распродаже мебели. В нескольких сотнях ярдов от нас Уайльдер Пенроуз стоял, вероятно, у своего кухонного окна и смотрел на трепещущий на ветру вымпел, строя собственные, совсем новые планы для своей Новой Ривьеры.
Часть вторая
Глава 31
Кинофестиваль
Самурай на крыше отеля «Нога Хилтон» опустил свой меч, словно не в силах решить, сколько тысяч голов на Круазетт ему снести. Его черный шлем размером с небольшую машину наклонился в сторону моря и подергивался, пока рой техников-японцев возился у него за спиной, по локоть погружая руки в его электромеханическое сердце.
Но внимание толпы было приковано к тройке длиннющих лимузинов, появившихся из проезда от отеля «Мартинес». Зеваки прижимались к перилам, и в сердитых криках, прорезавших возбужденный гул, явственно слышалась угроза. Ладони хлопали по гладким крышам машин, к заляпанным окнам прижимались пальцы, оставляя на стекле смазанные отпечатки. Едва проехал последний «кадиллак», женщина средних лет в бейсбольной шапочке выстрелила из канистры жидким конфетти — и вьющиеся побеги радужных сорняков заплелись вокруг радиомачт. Со скоростью пять миль в час по Каннам шествовал шик-блеск — слишком быстро, чтобы удовлетворить любопытство масс, слишком медленно, чтобы утолить их мечты.
Я сидел за столиком в баре «Блю», дожидаясь Франсес Баринг. Она избегала меня целую неделю, пряталась за автоответчиком в Марина-Бе-дез-Анж, но наконец позвонила на мой мобильник. В голосе ее слышались нарочито заговорщицкие интонации. Она предложила встретиться с утра пораньше в Каннах и выпить по рюмочке, хотя Круазетт мало подходил для тайных свиданий.
В десяти футах от моего стоящего на тротуаре столика к Дворцу фестивалей между рядами охранников и полиции двигались лимузины. Над мысом Пальмовый Берег перед посадкой кружили вертолеты, словно штурмовики, готовящиеся с бреющего полета обстрелять толпу на набережной. Пассажиры в белых костюмах, спрятав лица за огромными солнцезащитными очками, смотрели вниз, как смотрят на восставший народ бандитские генералы какой-нибудь банановой республики. В двух сотнях ярдов от берега стояла на якорях армада яхт и катеров. Они были так переполнены охранниками и телевизионным оборудованием, что море, казалось, вот-вот выйдет из берегов, не выдержав их тяжести.
И все-таки, находясь в нескольких сотнях футов от Круазетт, можно было подумать, что Каннского фестиваля вообще не существует, в чем я только что убедился, проезжая по Рю-д'Антиб. Пожилые дамы в шелковых платьях и жемчугах шли неспешной походкой мимо кондитерских или обменивались сплетнями в salons de thé . Карликовые пудели гадили на своих излюбленных мостовых, а туристы озирали развернутые агентами по торговле недвижимостью стенды, возвещающие о новых жилых комплексах, и готовились вложить свои сбережения в блочную мечту о солнце.
В длину кинофестиваль имел около мили — от «Мартинеса» до «Вье-Пор», где директора по сбыту уплетали блюда с fruits de mer ,— но в глубину — только пятьдесят ярдов. На две недели Круазетт и ее гранд-отели охотно стали фасадом, самой большой постановочной площадкой в мире. Сами не понимая этого, толпы под пальмами были статистами, приглашенными играть свои традиционные роли. Аплодируя и свистя, они вели себя гораздо увереннее, чем выставленные напоказ актеры, которые, выходя из своих лимузинов, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Они были похожи на знаменитых преступников, доставленных на гласный суд, отправляемый жюри во дворце, — полномасштабный культурный Нюрнберг с целлулоидными километрами вещественных доказательств, зафиксировавших зверства, совершенные с их участием.
У бара «Блю» в пробке застрял лимузин с флажками «Эдем-Олимпии». Надеясь увидеть Джейн, я привстал из-за столика. Вместе с Симоной и Аленом Делажами она была приглашена на семичасовой показ франко-немецкого фильма, финансировавшегося одним из банков бизнес-парка. После премьеры они должны были посетить вечеринку с фейерверком на вилле Гримальди, дабы засвидетельствовать переход каннской ночи в новый день.
Лимузин медленно полз вперед, а по его крыше стучал целый оркестр кулаков. На заднем сиденье я увидел вальяжно развалившуюся тучную фигуру Паскаля Цандера. Три молодые женщины, бесшабашно самоуверенные, как старлетки, сидели рядом с ним, пытаясь все вместе раскурить его сигару. Они махали толпе, как молодые королевы, осознавая, что переступили порог, за которым наконец-то знаменитость и самозванство стали на несколько восхитительных часов неотличимы друг от друга.
Китаец с видеокамерой в сопровождении скандинавки с блокнотом прорвался сквозь толпу в поисках объекта для съемок. Он ринулся напрямик через бар «Блю», задел меня и чуть не сбил с ног. Я неуклюже рухнул на стул, морщась от боли в воспаленной коленке. Лимузин Цандера скрылся из виду, а я снова подумал о странностях жизни: в поисках жены оказаться на Каннском фестивале и подвергнуться нападению туристов.
За несколько месяцев, прошедших после отчаянной попытки Джейн оставить «Эдем-Олимпию», я видел ее все реже и реже. Мы пользовались одним бассейном, одной столовой и одним гаражом, но наши жизни бесповоротно расходились. Джейн целиком отдалась делам бизнес-парка. Ее мир ограничился долгими часами работы, диаморфиновыми ночами и уик-эндами с Симоной Делаж. Меня все еще беспокоили шприц-тюбики на ее туалетном столике, но в «Эдем-Олимпии» она делала профессиональные успехи. О ней сообщалось в лондонской медицинской прессе, и она завершала работу над диагностическими тестами, которые вскоре должны были охватить всех работников «Эдем-Олимпии» и «Софии-Антиполис».
И в то же время самая совершенная профилактическая медицина Европы ничего не могла поделать с моей больной коленкой. Инфекция непонятной природы вспыхнула с новой силой — на бактерии, зародившиеся в больнице, не действовали ни антибиотики, ни отдых, ни физиотерапия. Этот старый барометр моих недугов предсказывал шторм. Глядя, как я маюсь по ночам, хромая из комнаты в комнату, Джейн прониклась состраданием и решила прописать мне средство для релаксации мышц и болеутоляющее. Она научила меня делать самому себе инъекции, и умеренные дозы этой смеси принесли долгожданное облегчение, куда эффективнее всех лекарств, предлагавшихся мне высокооплачиваемыми врачами клиники.