Если бы мы могли заставить ОКХ выполнить оба наших требования – даже если бы оно в целом не согласилось с нашим планом, – наступление неизбежно пошло бы по тем рельсам, которые ведут к окончательной победе, чего мы и добивались.
Конечно, и наш оперативный план – по словам Мольтке – не мог предопределить ход кампании после первого столкновения с основными силами противника, и меньше всего в том случае, если бы из-за недостатка сил операция захлебнулась еще на начальном этапе.
Но там же Мольтке говорит, что военачальник должен смотреть дальше первого столкновения и «не упускать из виду конечную цель». Этой целью, как мы ее себе представляли, могла быть только окончательная победа на Европейском континенте. Именно эту цель и должно ставить перед собой немецкое наступление с начала и до конца, даже если для ее достижения нужно действовать в два отдельных этапа.
Процитированное выше правило Наполеона, к которому в конечном итоге и сводились сомнения Гитлера по поводу направления главного удара, в другой обстановке могло бы дать прекрасные результаты. А для нас оно означало целиться слишком близко, даже не рассчитывая на окончательную победу.
18 декабря, после того как мое письмо начальнику штаба от 6 декабря не произвело желаемого результата, я представил фон Рундштедту «проект оперативной директивы» о наступлении на западе, основанный на нашей оперативной концепции. Он должен был послужить ему в качестве основы для доклада командующему сухопутными силами и, если тот его одобрит, Гитлеру. Беседа с фон Браухичем состоялась 22 декабря, но с Гитлером фон Рундштедт не встречался. Также письменную копию вышеуказанного проекта мы направили в ОКХ, так как я надеялся, что в такой четкой форме наши соображения скорее убедят оперативное управление ОКВ, чем чисто теоретические рассуждения, имевшие место до сих пор. Только после войны мне стало известно, что оперативное управление так и не получило от Гальдера ни одного из наших меморандумов.
Из-за погоды во второй половине декабря о наступлении не могло быть и речи. Так или иначе, нам представлялось желательным, чтобы прошло некоторое время, прежде чем мы возобновим попытки изменить оперативный план, тем более что мы уже предоставили командованию достаточно пищи для размышлений. Поэтому я смог поехать домой на Рождество. Во время возвращения в Кобленц из Лигница я заехал в ОКХ в Цоссене, чтобы узнать, что там думают о нашем проекте. Генерал Штюльпнагель снова заверил меня, что ОКХ во многом согласно с нами, но связано приказом Гитлера о том, чтобы решение о направлении главного удара оставалось открытым.
По-прежнему было неясно, говорил ли командующий сухопутными силами о наших рекомендациях Гитлеру. Это казалось маловероятным, так как генерал-лейтенант Хойзингер, тогдашний начальник 1-го отдела оперативного управления, сказал, что фон Браухич не был у Гитлера с 5 ноября.
После Нового года гитлеровские «предсказатели погоды» снова оживились. Мороз при ясном небе обещал период хорошей погоды, которая позволит задействовать авиацию, хотя холод, сопровождавшийся снегопадом, после чего Эйфель и Арденны оказались под толстым слоем снега, ни в коей мере не благоприятствовал танкам. Во всяком случае, Гитлер снова отдал приказ, который заставил войска двинуться к районам сосредоточения для начала наступления.
Невзирая на это, 12 января мы послали в ОКХ еще один меморандум, озаглавленный «Наступление на западе». В нем снова, уже в который раз, излагалось мнение о необходимости того, чтобы наступление имело целью решительную победу. Хотя в тот момент мысль об изменении оперативной директивы была исключена, мы рассчитывали, что наши взгляды все же будут приняты во внимание после фактического начала операции. Во всяком случае, приказ о начале наступления отменялся уже столько раз, что мы имели разумные основания надеяться на его отмену и на этот раз, что дало бы время внести в план коренные изменения.
Однако для этого нам нужно было устранить камень преткновения, который до сих пор мешал принятию нашего плана. В чем он заключался? Согласно тому, что мы слышали в ОКХ, дело было в Гитлере. ОКХ неоднократно подчеркивало, что, хотя оно в большой мере и согласно с нами, его связывает приказ Гитлера, требующий не определять главное направление удара до того, как начнется операция. Но докладывало ли ОКХ Гитлеру о нашем плане, который так сильно расходился с его вариантом? Может быть, Гитлера удастся убедить, если представить ему план, преследующий не только частные цели, но и такую возможность, какой ни он, ни главы ОКХ фактически никогда всерьез не рассматривали, – возможность окончательной победы на западе?
Чтобы покончить с этим вопросом раз и навсегда, мы сопроводили меморандум письмом генерал-полковника фон Рундштедта, которое оканчивалось следующим предложением:
«В связи с тем, что группе армий стало известно, что фюрер и Верховный главнокомандующий взяли на себя руководство всей операцией, оставив за собой право принимать решение о направлении главного удара (то есть лишив ОКХ свободы самостоятельно принимать решения по оперативным вопросам), я прошу передать этот меморандум лично фюреру.
Это требование, с которым я предложил обратиться в командование и которое генерал с готовностью скрепил своей подписью, в какой-то степени противоречило армейским традициям Германии, предписывавшим, что только командующий сухопутными силами или его начальник штаба имеет право давать обращаться с рекомендациями к Верховному главнокомандующему.
Однако, если ОКХ действительно было согласно с нашим мнением, ничто не мешало ему принять наш оперативный план и передать его Гитлеру от своего имени. Таким образом командование получило бы возможность произвести на него впечатление и, быть может, реабилитироваться в его глазах в качестве высшей инстанции по всем вопросам, касающимся операций сухопутных сил. Никто не был бы рад этому больше меня, поскольку я, будучи на посту заместителя начальника Генштаба, вместе с генерал-полковником фон Фричем и генералом Беком с таким трудом добивался того, чтобы ОКХ вернуло свое положение.
Если, с другой стороны, ОКХ уже сделало неудачную попытку убедить Гитлера принять предложения, совпадающие с нашими, то представление плана по инициативе генерал-полковника фон Рундштедта, о котором Гитлер был столь высокого мнения, значительно укрепило бы позиции ОКХ.
Не исключено, что Гитлера еще можно было бы отговорить от того, чтобы ставить направление главного удара в зависимость от хода операций, а это – по крайней мере, именно так внушало нам ОКХ – было главным препятствием, мешавшим принятию нашего плана.
Ответ, который мы получили на меморандум, нас разочаровал. В нем говорилось, что мы ошибочно предполагали, будто ОКХ стремится только к частным целям, поскольку остальные цели будут поставлены своевременно. Приняты меры к тому, чтобы передать группе армий «А» дополнительные силы и один штаб армии, но фактические сроки остаются на усмотрение командующего сухопутными силами. Также было сказано, что командующий сухопутными силами в основном согласен с положениями нашего меморандума, но возможности доложить его Гитлеру не представилось.
Это уверение в согласии командующего все же не могло скрыть от нас его нежелание отстаивать перед Гитлером рекомендованные нами коренные изменения оперативного плана.
Напротив, оперативная директива оставалась в силе в неизменном виде. Исход сражения в Бельгии должен был решать фронтальный удар группы армий «Б», на участке действий которой, по крайней мере на первом этапе операции, должны были сосредоточиться главные усилия.
Группа армий «А» по-прежнему должна была прикрывать эту операцию. Ее задача никак не была расширена в отношении удара в направлении нижней Соммы и обхода с тыла вражеских войск, фронтально остановленных в Северной Бельгии группой армий «Б».
Перераспределение главного усилия немецкого наступления по-прежнему находилось в зависимости от хода операции. Группа армий «А» не получила бронетанковых соединений, включение которых в ее состав с самого начала операции, согласно нашему плану, позволило бы захватить противника врасплох в Южной Бельгии и обойти его с тыла в направлении устья Соммы. Также группа армий не была уверена в получении дополнительной армии, необходимой для контратаки с целью прикрытия нашего удара по перешедшему в контрнаступление противнику.
Иными словами, мы упорствовали в той самой неисправимой «ошибке на первых этапах развертывания». Лица, облеченные властью, не желали сделать шаг, который генерал Йодль в феврале 1940 года назвал «окольной дорожкой, на которой можно попасться в руки бога войны».
Не вполне сознавая это, Верховные командования Германии и союзников пришли к общему выводу, что безопаснее атаковать друг друга в лоб в Северной Бельгии, чем ввязываться в рискованную операцию – с немецкой стороны в случае принятия плана группы армий «А», а со стороны союзников в случае уклонения от решающего боя в Бельгии для нанесения мощного удара по южному флангу немецкого наступления.
Тем временем произошло событие, в котором впоследствии многие увидели решающий фактор, повлиявший на принципиальные изменения, произведенные позднее в плане операции в соответствии с рекомендациями группы армий «А».
Начальник оперативного отдела штаба 7-й воздушной дивизии случайно совершил посадку на бельгийской территории, в результате чего по крайней мере часть оперативной директивы, предназначавшейся 1-му воздушному флоту, попала в руки бельгийцев. Нельзя было не учитывать той возможности, что бельгийцы сообщат западным державам о существующем оперативном плане.
По существу, эта неприятность не привела к изменению оперативного плана, хотя, возможно, позднее склонила Гитлера и ОКХ к тому, чтобы они приняли во внимание предложения нашей группы армий. Совещание, проведенное командующим сухопутными силами 25 января в Бад-Годесберге, куда были приглашены генералы, командующие группами армий «А» и «Б» и подчиненными армиями, показало, что принципиальная позиция ОКХ осталась неизменной. Хотя совещание состоялось значительное время спустя после упомянутого инцидента, задачи групп армий и армий не изменились. Была лишь несколько расширена роль группы армий «Б», которая теперь предусматривала оккупацию 18-й армией всей территории Голландии, а не только, как намечалось раньше, ее частей, расположенных вне так называемой «Голландской крепости». Что касалось группы армий «А», все осталось по-прежнему. Хотя мы добились, чтобы в район действий нашей группы армий перевели штаб 2-й армии, она, как и 14-й моторизованный корпус, оставалась в распоряжении ОКХ. Несмотря на мое сообщение, по распоряжению моего начальника, о том, что удар одного 19-го танкового корпуса через Арденны сейчас, когда враг собрал значительные силы (2-ю французскую армию) на Маасе, не принесет нам успеха в Седане, фон Браухич все еще отказывался включить его в состав нашей группы армий. Из этого явствовало, что Верховное командование по-прежнему настроено не менять направления главного удара, пока не станет ясен дальнейший ход операции. Это же доказало, что факт попадания оперативной директивы к бельгийцам никак не повлиял на мнение высшего руководства.
Тем не менее через пять дней после этих заявлений, сделанных 25 января, штаб группы армий направил в ОКХ еще один меморандум на основе сведений о противнике, предоставленных между тем разведкой. Мы указали, что теперь необходимо учитывать возможность присутствия в Южной Бельгии мощных французских сил, в особенности механизированных частей. В таких обстоятельствах бессмысленно было надеяться, что один 19-й танковый корпус будет в состоянии преодолеть вражескую группировку или форсировать реку.
Наше мнение подтвердилось на учениях, проводившихся в Кобленце 7 февраля, когда мы проверяли способность к наступлению 19-го танкового корпуса и двух армий нашей группы. Учения ясно показали, насколько проблематично изолированное применение 19-го корпуса. У меня создалось впечатление, что генерал Гальдер, присутствовавший на учениях в качестве наблюдателя, наконец-то начал понимать нашу правоту.
Между тем в моей собственной судьбе наступил неожиданный поворот. 27 января меня уведомили о назначении командиром 38-го корпуса, который должен быть сформирован в тылу. От генерал-полковника фон Рундштедта я узнал, что командующий сухопутными силами конфиденциально сообщил ему об этом уже на совещании 25 января. Причина была в том, что меня нельзя было и дальше обходить при назначениях командиров в новые корпуса, поскольку генерал Рейнхардт, уступавший мне по выслуге лет, тоже получил корпус. Хотя в моем назначении не было ничего, что отличало бы его от обычного продвижения по службе, все же эта смена начальника штаба группы армий в тот момент, когда предстояло масштабное наступление, казалась очень странной. В конце концов, были и другие способы решить вопрос о выслуге лет, послуживший для нее предлогом. Поэтому вряд ли можно сомневаться, что мой перевод объяснялся желанием ОКХ отделаться от назойливого раздражителя, который осмелился составить план операции, идущий вразрез с их планом.
По окончании упомянутых учений, в проведении которых я участвовал, фон Рундштедт перед всеми присутствующими поблагодарил меня за мою деятельность на должности начальника штаба нашей группы армий. Он подобрал такие слова, в которых отразились доброта и благородство этого талантливого военачальника. Кроме того, для меня большим удовлетворением стало то, что генералы Буш и Лист, командующие двумя армиями в составе нашей группы, а также генерал Гудериан не просто сожалели о моем уходе, но искренне были им огорчены.
9 февраля я выехал из Кобленца в Лигниц.
Однако мои верные сотрудники полковник Блюментритт и генерал-лейтенант фон Тресков не собирались отступать и считали, что моя отставка означает конец борьбы за наш оперативный план.
Я думаю, именно Тресков побудил своего друга Шмундта, шеф-адъютанта Гитлера, найти для меня возможность лично доложить Гитлеру о наших соображениях по поводу организации наступления на западе.
Так или иначе, 17 февраля я был вызван в Берлин для представления Гитлеру вместе с другими вновь назначенными командирами корпусов. После беседы был дан обед, во время которого, как обычно, главным образом, говорил Гитлер. Он выказал удивительную осведомленность в области технических нововведений как у нас, так и в государствах противников, а донесение о нападении британского эсминца на транспортное судно «Альтмарк» в норвежских территориальных водах вдохновило его на пространную речь о неспособности малых государств соблюдать нейтралитет.
Когда после обеда мы прощались с Гитлером, он пригласил меня к себе в кабинет, где предложил вкратце изложить свои соображения по поводу проведения операции на западе. Мне не ясно до конца, успел ли Шмундт доложить ему о нашем плане, и если так, то в каких подробностях. Во всяком случае, он удивительно быстро схватывал те взгляды, которые наша группа армий отстаивала в течение вот уже многих прошедших месяцев, и полностью согласился с моими доводами.
Сразу же после этого разговора я составил следующую записку для сведения штаба группы армий «А»:
«Во время представления фюреру в качестве командующего 38-м корпусом 17 февраля 1940 года бывший начальник штаба группы армий «А» имел возможность представить точку зрения группы армий на проведение операции на западе. Суть его заявлений заключается в следующем:
1. Целью наступления должен быть решительный успех на суше. В политическом и военном отношении риск слишком высок для частных целей, определенных существующей оперативной директивой, то есть разгром по возможности наибольших соединений противника в Бельгии и захват части побережья Ла-Манша. Целью должна быть окончательная победа на суше.