Наступление 5 июня позволило нам овладеть таким пространством южнее реки, что ночью мы смогли доставить за Сомму первые батареи. Однако по-прежнему оставалось неясным, признает ли враг свое поражение или продолжит упорно сопротивляться и дальше. В подобных ситуациях обычно совершенно отсутствуют донесения разведки, способные пролить свет на этот важнейший вопрос. Туман неопределенности, неизменно сопутствующий войне, окутал положение и намерения противника. В таких случаях излишняя поспешность может привести к серьезному поражению, а задержка в несколько часов может дать врагу возможность создать новый фронт, прорыв которого снова повлечет за собой тяжелые потери.
Военачальнику, который будет дожидаться, пока бесспорные данные разведки прояснят ситуацию, не стоит надеяться, что ему улыбнется военная удача. Поэтому ранним утром 6 июня я прибыл на командный пункт 46-й дивизии, выдвинутый на южный берег реки. Убедившись, что после напряженных событий предыдущего дня войска еще не успели окончательно проснуться, я указал на необходимость немедленно начать преследование, так как дивизия, по всей видимости, не входила в прямое соприкосновение с врагом. Затем я поехал на передовую линию, где стояли части 42-го полка, не имевшего приказа; хотя спереди доносился грохот сражения, я приказал им двигаться вперед. После этого я прибыл в правофланговый полк корпуса. Хотя фактически полк был готов выступить вперед, он ждал, к какому результату приведет артобстрел лежащей впереди деревни Куази, прилегающих высот и опушек леса. Данных разведки не было. Поскольку у меня сложилось впечатление, что ни деревня, ни высоты, ни лес не заняты противником, я приказал полковому командиру начинать наступление широким фронтом, но в рассредоточенных боевых порядках. Если впереди еще засел враг, он обнаружит себя и будет разгромлен артиллерией, находившейся в боевой готовности. Кроме того, при наступлении указанным мной порядком полку не угрожали тяжелые потери. Поскольку командир явно сомневался в правильности моей оценки положения, я отправился вперед в своем «Кюбельвагене». На въезде в Куази дорогу нам преградила баррикада, но защитников не было. Из деревни слышались отдельные выстрелы, очевидно, стреляли отставшие солдаты. После короткой ближней разведки мы въехали в деревню и обнаружили, что противник действительно ее оставил, как и высоты и край близлежащего леса. С этими сведениями я вернулся в полк, готовый к выступлению, и предложил ему в будущем самому производить разведку. Хотя командующий корпусом не обязан выполнять работу разведывательного дозора, я посчитал, что в тех обстоятельствах нужно было показать решительный пример, тем более что войска еще не знали меня, и я был убежден, что эффективность преследования зависит от инициативы командиров. Я с радостью увидел, что мой адъютант лейтенант фон Швердтнер и молодой шофер фельдфебель Нагель в восторге от нашей неожиданной разведывательной поездки.
После полудня я посетил два полка 27-й дивизии, принимавшие участие в бое за деревню Сезмон. Без всякого умысла я оказался на переднем крае фронта и разговорился с одним ротным командиром. Проинформировав меня об обстановке, он, видимо, решил воспользоваться присутствием высокого начальства, и в итоге мне пришлось разложить свою большую карту и, лежа на животе, подробно доложить ему о сражении, насколько я сам его знал. Только после того, как я утолил его жажду знаний, я смог вернуться в корпус, взяв с собой одного раненого, который также страстно заинтересовался моим рассказом об обстановке. К счастью, обратно мы ехали недолго, так как тем временем мой тактический штаб уже переехал в лесок рядом с фронтом.
7 июня 6-я пехотная дивизия, уже форсировавшая реку накануне, вступила в бой на крайнем правом фланге корпуса. Стойкие вестфальцы – из которых всегда выходили хорошие солдаты – показали достойный восхищения пыл, и когда после полудня я посетил дивизию, то оказалось, что крутой склон на участке Пуа, который мог служить противнику хорошим укрытием, уже захвачен, городок Пуа в наших руках и полк наступает на деревню на противоположной стороне участка. Тем не менее Пуа и ведущая к нему дорога находились под весьма неприятным огнем дальнобойной артиллерии. Немного развлек нас один эпизод, когда шофер грузовика с боеприпасами, оказавшись под артиллерийским обстрелом, решил спрятаться под своим же грузовиком, хотя он вез снаряды!
Во второй половине дня мне пришлось побывать еще в одном полку 46-й дивизии, который залег перед участком Пуа. К вечеру ему тоже удалось перейти рубеж, установив необходимую связь с тяжелыми орудиями и артиллерией, которая, как я полагаю, сначала не была установлена.
27-я дивизия, на долю которой выпала главная тяжесть боя, могла быть переведена во второй эшелон, так как преследование шло полным ходом. Ее место на левом фланге корпуса должна была занять только что назначенная 1-я кавалерийская дивизия.
8 июня преследование продолжилось, и вестфальцы опять задавали темп. 46-я дивизия доложила о концентрации ста неприятельских танков, и пикирующие бомбардировщики получили приказ вылететь против них. К сожалению, захватить танки с помощью пикирующих бомбардировщиков не удалось. Они скрылись, хотя более быстрые действия, вероятно, привели бы к желаемому результату.
В ходе боев 7 и 8 июня у штаба корпуса создалось впечатление, что наш сломленный противник не в состоянии оказывать сопротивление на открытой местности, кроме как на отдельных участках и в течение непродолжительного времени. Можно было предположить, что он попытается собрать оставшиеся силы и отвести их за нижнее течение Сены. Там, с помощью резервов, которыми он еще мог располагать, противник, вероятно, возобновил бы попытки отбиться. Поэтому корпус должен был сделать все возможное для того, чтобы быстро форсировать реку, прежде чем враг получит время или возможность организовать оборону. Тогда, хотя вечером 8 июня корпус находился еще примерно в 70 километрах от Сены, дивизии первого эшелона получили приказ не только достичь реки передовыми моторизованными частями, но и форсировать ее к следующему дню. Основная часть пехоты и артиллерии на конной тяге должна была следовать за ними в быстром темпе, чтобы 9 июля также дойти до Сены. 6-я дивизия была направлена к переправе у Лез-Андели, 46-я дивизия – у Вернона.
От войск, которые четыре дня подряд вели упорные бои с врагом, требовалась чрезвычайная выдержка, но на войне бывают минуты, когда старший командир должен ставить самые суровые требования, если не хочет упустить благоприятный случай, за который позднее его солдатам придется заплатить еще дороже.
Помимо прочего, в данном случае весь ход операции говорил в пользу быстрых действий. Казалось, что французы до сих пор были решительно настроены защищать Париж. Значительные силы неприятеля сосредоточились в системе обороны столицы, протянувшейся от Уазы до Марны севернее города. Если бы удалось форсировать Сену ниже Парижа, то упомянутые оборонные укрепления можно было бы взломать, и находящимся там войскам не осталось бы иного выбора, кроме как поспешно оставить город, чтобы не быть отрезанными.
Таким образом, положение корпуса диктовало высокие требования к войскам. Оно требовало от командиров всех уровней необычайной инициативы и скорости. За такую благоприятную возможность надо было хвататься обеими руками.
С раннего утра до позднего вечера 9 июня я разъезжал между дивизиями первого эшелона, обеспечивая выполнение поставленных перед ними задач. Я с удовольствием отмечал, что, несмотря на перенесенные тяготы, наши пехотинцы были готовы отдать и с радостью отдавали все свои силы ради достижения цели – Сены.
Естественно, встречались обычные помехи, хотя в 6-й дивизии все шло гладко. Рано утром я встретился с двумя дивизионными командирами, а затем посетил 46-ю дивизию. Когда позднее, около полудня, я прибыл на место переправы 6-й дивизии у Лез-Андели, я обнаружил, что батальон разведки к тому времени достиг реки и дивизионный штаб уже готовится к переправе, назначенной на вторую половину дня. К сожалению, мост был взорван еще до прибытия разведчиков. Живописный городок Лез-Андели, взгромоздившийся на утесе, пылал после налета бомбардировщиков, что было совершенно нежелательно, так как сообщало о нашем прибытии.
Однако 46-я дивизия столкнулась с несколькими трудностями. Во-первых, она выступила на три часа позже, чем планировалось. К тому времени, как я вернулся туда после посещения 6-й дивизии, она потеряла всякую связь со своим батальоном разведки, который находился где угодно, только не на Сене. Мне не осталось ничего иного, как только предложить командиру 46-й дивизии встретиться со мной вечером у Вернона, на переправе.
Между тем я вернулся в Лез-Андели, где переправа 6-й дивизии шла в трех точках полным ходом перед лицом весьма слабого сопротивления. Пехота и артиллерия на конной тяге напрягали все силы, чтобы вовремя достичь Сены.
По возвращении в Вернон около 7 часов вечера я обнаружил, что дивизионный командир действительно прибыл туда с батальоном разведки. К сожалению, и здесь враг успел разрушить мост. Так как Вернон находился под сильным пулеметным огнем с южного берега реки, я приказал разведывательным частям переправляться ночью под прикрытием темноты.
Во время этой бешеной погони я не мог использовать 1-ю кавалерийскую дивизию, прибывшую тем временем на участок корпуса, как мне бы того хотелось. Она все еще была далеко позади, и армия передала ее в мое распоряжение с недвусмысленным условием, что я отправлю ее на Уазу для прикрытия левого фланга от возможной угрозы со стороны Парижа. Кстати сказать, из дивизии мне доложили, что еще дальше от моих передовых дивизий ее атаковали сильные бронетанковые части противника. Очевидно, что это были танки, ранее ускользнувшие от 46-й дивизии и теперь разорявшие наш растянутый фланг.
Когда после короткого сна ночью 10 июня я рано утром вернулся в Вернон, 46-я дивизия уже успела перебросить свои первые части через реку. Таким образом, 38-й корпус первым твердо занял позиции на южном берегу. Войска могли по праву гордиться осуществленным преследованием, а я, со своей стороны, был счастлив сознавать, что благодаря быстрым действиям корпусу удалось избежать тяжелых боев за переправу через Сену.
И все же положение 38-го корпуса было незавидным. Он один стоял на южном берегу реки. 15-й корпус на правом берегу достиг Сены только 10 июня и затем был направлен в Гавр. Следовавший за ним 2-й корпус пока еще находился довольно далеко. На левом берегу, как большой вопросительный знак, возвышался Париж, где скрывалось неизвестное количество войск противника. Кроме того, 38-му корпусу были нужны еще два дня, чтобы переправить все свои силы через реку. Два легких понтонных моста в Лез-Андели и Верноне постоянно подвергались налетам британской авиации, которой удалось-таки временно вывести из строя мост в Верноне. Если бы вражеское командование еще имело резервы на своем фланге и смогло проявить инициативу, то его целью неизбежно стал бы 38-й корпус, изолированно стоявший южнее реки.
Командир 4-й армии, генерал-полковник фон Клюге, в начале наступления сообщил мне, что оперативная задача, поставленная перед ним ОКХ, состояла в том, чтобы «захватить плацдармы южнее Сены». Хотя Верховное командование планировало искать решения второй фазы Французской кампании не путем разворота сильного северного фланга западнее Парижа по примеру плана Шлифена, как предусматривал я, а ударом массированных танковых частей на юг восточнее Парижа – и весьма успешно, как показало время, – все же задача, поставленная перед 4-й армией, казалась несоразмерной. Ибо, даже если предполагалось добиваться решения за счет нанесения удара восточнее Парижа, причем прорывы группы армий «Ц» за линию Мажино и наступление группы армий «Б» через нижнюю Сомму, вероятно, являлись не более чем вспомогательными мерами, нам необходимо было сохранить инициативу. Группа армий «А» начала свое наступление через Эну только 9 июня, но и тогда еще оставался вопрос, принесет ли оно ожидаемый успех. В то же время нужно было предполагать, что противник – тоже помня о плане Шлифена – не упустит из виду опасность широкого охвата через нижнюю Сену и своевременно примет контрмеры. Тем больше у нас было причин удерживать инициативу на правом фланге немецких армий и не давать противнику времени развернуться здесь для обороны или для контратаки. Если, следовательно, стратегическая роль 4-й армии – как я себе ее представлял – требует энергичного продолжения наступления южнее реки, по моему мнению, 38-й корпус не должен был, засев на плацдарме, ждать, пока враг не сосредоточит против нас превосходящие силы.
Итак, я запросил у армии разрешения нанести удар в южном направлении, как только артиллерия моего корпуса форсирует реку, вместо того чтобы удерживать плацдарм, который мы тем временем расширили до Эра. В качестве предосторожности 27-я пехотная дивизия также была переброшена на южный берег Сены. Кроме того, 11 июня я запросил согласия на то, чтобы перебросить на южный берег Сены 1-ю кавалерийскую дивизию с ее позиций на Уазе, где она в этот же день одержала убедительную победу над упоминавшимися выше танковыми соединениями врага. В данных обстоятельствах мне казалось совершенно естественным, чтобы единственная кавалерийская дивизия, находившаяся в нашем распоряжении, возглавила преследование. По моему плану она должна была как можно быстрее отрезать железнодорожные пути и дороги на Париж.
К сожалению, мои предложения были отвергнуты на том основании, что армия сначала должна дождаться приказов о дальнейших действиях. 1-я кавалерийская дивизия затем была отобрана у меня и передана в подчинение 1-му корпусу второго эшелона наступления, получив указание по-прежнему прикрывать фланг на Уазе и постоянно находиться севернее Сены. И так, к моему большому сожалению, эта замечательная дивизия лишилась той роли, которая соответствовала ее особым качествам.
Вечером 11 июня произошли два инцидента, которые, по моему мнению, оправдывали делавшиеся нами запросы. 59-й пехотный полк 6-й дивизии сбил вражеского летчика, у которого нашли приказ об отступлении противника широким фронтом. Во-вторых, 46-я дивизия доложила, что подвергается яростной атаке танков противника – признак того, что наше присутствие южнее реки было для него весьма неприятным. Дальнейшее бездействие с нашей стороны могло только улучшить его положение.
46-я дивизия отбила атаку вечером того же дня, хотя и ценой значительных потерь. Рано утром следующего дня она донесла, что противник снова готовится к атаке (называлось количество танков – 110), и срочно запросила помощи. Я решил атаковать на собственный страх и риск всеми тремя дивизиями. Однако едва я отдал соответствующие приказы, как появился сам командующий армией. Хотя он и одобрил мое решение, но считал, что должен по-прежнему тянуть время в отсутствие каких-либо новых оперативных директив ОКХ. Очевидно, больше всего его тревожило, что я со своим корпусом могу выступить вперед самостоятельно. В связи с этим он строго запретил продолжать наступление за линией Эврё – Паси. Для верности это указание было повторено тем же вечером в приказе по армии.
В то время как наступление 27-й дивизии слева успешно продвигалось, 46-я дивизия доложила, что по-прежнему не в состоянии выступить по причине недостаточного количества артиллерии, боеприпасов и продовольствия на южном берегу. Но, несмотря на это, ей удалось отразить танковую атаку – правда, в атаке участвовало, как оказалось, не более 50–60 танков.
В следующие несколько дней снова продолжалось преследование. 13 июня 2-й корпус форсировал Сену справа от нас. В тот день мы остановились на ночлег в маленьком замке, принадлежавшем известной романистке Колетт д'Арвиль, которая, к сожалению, отсутствовала. Так я переночевал в спальне хозяйки: как и будуар, спальня была обставлена с большой элегантностью и имела отдельный выход в парк, видимо еще с веселых дней. Бассейн на открытом воздухе доставил нам большое удовольствие.
14 июня нас посетил командующий сухопутными силами. Я известил его об успехах корпуса, которые он принял к сведению, но ничего не сказал о дальнейших планах.
15 июня генерал-полковник фон Клюге сообщил мне, что 4-я армия получила задание захватить Ле-Ман, и подчеркнул, что нужно немедленно приступать к его выполнению, не обращая внимания на соседние соединения. Мне кажется, нашему корпусу такие советы не требовались.