Морка, ожидая рождения ребенка, стала гневливой и вспыльчивой; дочерей она ежедневно ругала, о своем внешнем виде не заботилась, домашнее хозяйство запустила и пребывала в постоянном изнеможении. Таррина к себе она не подпускала, находя в этом какое-то горькое удовлетворение. Впрочем, добродушная снисходительность Таррина объяснялась не его благонравием, а леностью и слабохарактерностью, а потому поведение Морки начало его раздражать. Морка, как и сам Таррин, со страхом осознавала, что приближается унылый закат ее дней, и часто с досадой и отчаянием воображала, что дочь похитила у нее и былую красу, и жизненные силы. Она с ненавистью смотрела на стройное, упругое тело дочери, на ее румяные щеки и золотистые кудри. Отец Майи был человеком бережливым и рачительным, умел вести хозяйство, и с ним семья процветала, но теперь Морка считала упрямую, своенравную красавицу-дочь лишним ртом.
Неподалеку от хижины, у озера, рос огромный ясень. Жаркими летними днями Майя удобно устраивалась среди раскидистых ветвей и, задумчиво жуя травинку, часами рассматривала свое отражение в зеленоватой воде, будто сонная кошка на завалинке. Когда Морка звала дочь помочь по хозяйству, подмести пол или начистить овощей для похлебки, Майя неохотно повиновалась – с ленивой, небрежной грацией, чем еще больше раздражала мать. Вскоре Майе надоели постоянные придирки, и она стала уходить к водопадам или в поля или проплывала на островок в центре озера, где весь день нежилась на солнце, возвращаясь домой только к ужину.
Семья жила бедно, но не впроголодь, впрочем еды всегда едва хватало. Девочки взрослели, и Морке казалось, что достатка им никогда не видать. Таррина она старалась кормить сытно, хотя и однообразно – хлеб, яблоки, похлебка и каша, – а дочери перебивались объедками. Однажды Майю послали на рынок в Мирзат продать свежесбитое масло, но по дороге она съела добрую половину. Морка выпорола дочь и пожаловалась Таррину.
– Ей впредь неповадно будет, – добавила она.
Таррин расхохотался и потребовал, чтобы Майя показала следы порки. Рубцов оказалось всего два – после второго удара Майя выхватила у матери прутик и переломила его о колено.
Сейчас, вспомнив об этом случае, Морка умолкла, сняла с гвоздя у двери деревянную лохань, приволокла ее к очагу и стала наполнять теплой водой, чтобы Таррин мог умыться. Таррин, заметив, что Морка отвернулась, лукаво подмигнул Майе и поднес палец к губам. Девушка улыбнулась в ответ, скинула сарафан и, завернувшись в старое одеяло, начала зашивать прореху.
Таррин утер ладонью рот, сплюнул на пол виноградные косточки, подошел к очагу и, усевшись на табурет, принялся разматывать грязные обмотки.
– Утихомирься, старушка моя, – сказал он, когда Морка поставила у его ног лохань с горячей водой. – В доме должен быть мир и покой. Жизнь слишком коротка, чтобы ее на ссоры тратить. – Он притянул ее к себе и усадил на колени. – Глянь лучше, чем я тебя порадую. Знаешь, что я серебро умею находить?
– Не городи чепухи! – угрюмо отмахнулась она.
– Я где хочешь серебро отыщу, – заявил Таррин, стремительно запуская руку ей за пазуху и вытаскивая оттуда серебряную монету. – Вот, видишь? Пятьдесят мельдов. Для тебя, моя красавица! Завтра как пойдешь сыр и масло продавать, так на рынке себе что-нибудь и купишь. Только не надо мне больше выговаривать про таверны да про дильгайское отродье. Ты же знаешь, я только тебя люблю, всем сердцем!
Морка ошеломленно уставилась на монету, осторожно взяла ее двумя пальцами и попробовала на зуб:
– Откуда это?
– Как откуда? Из-за пазухи! К дельдам твоим прилипла, а я и достал.
Майя, рассматривая шов в мерцающем свете очага, сдавленно захихикала.
– Бери, не бойся! – велел Таррин Морке. – Не краденая. Ты заслужила. А мне в награду поцелуй причитается.
Морка подозрительно посмотрела на него:
– С чего это ты так расщедрился? Опять в Теттит собрался, что ли? И когда тебя назад ждать?
– Никуда я не собираюсь! Завтра на озере порыбачу, если Майя сети починит. Вот ты с рынка вернешься, увидишь, сколько я рыбы наловлю – и карпа, и щуку, и форель. Мельдов восемьдесят заработаем, а то и больше. Не сомневайся. Нала, солнышко, – обратился он к девятилетней девочке, – уложи малышку. Ей давно спать пора. А ты, Келси, огонь в очаге потуши. Вытащи из огня полено, погаси его здесь, в лохани. Ну, не знаю, как вы, а меня ноги не держат. Майя, хватит уже шить, побереги свои ясные глазки. Завтра закончишь. Пойдем, красавица, – вздохнул он, обнимая Морку. – Сейчас уложим твое пузо, заодно я тебе и напомню, как ты им обзавелась.
Пятьдесят мельдов… Таких денег в доме давно не водилось, но Морка уже привыкла к непредсказуемому поведению Таррина и не стала допытываться, как он их раздобыл, хотя и сгорала от желания узнать, где он провел день.
3
Сети
Лунные лучи, пробираясь сквозь ставни, освещали ветхие, давно не стиранные простыни и голую ногу Майи – девушка укладывала ее на приставленную к кровати скамью, потому что вдвоем с Налой на узкой койке было тесно. С матерью Майя постоянно бранилась, но сестер любила и заботилась о них как могла. Летними ночами приставная скамья избавляла от жаркой духоты, только поворачиваться было неловко. Засыпала Майя быстро и спала крепко.
В хижине, за закрытыми ставнями, жужжали мухи, по углам копошились мыши. Морка уснула. Таррин, чуть отодвинув занавеску, жадно глядел в щелку на обнаженные плечи и спутанные кудри Майи, залитые лунным сиянием.
Говорят, что лунный свет навевает сны. Майе что-то снилось. Таррин слышал ее неразборчивое бормотание, но проникнуть в мир ее грез не мог.
Поначалу сон Майи был лишен знакомых, привычных образов. Ее окружало безбрежное сияющее пространство. Потом она оглядела себя и увидела, что с ног до головы покрыта цветами – не просто увешана гирляндами, как недавно у водопада, а укутана в длинное одеяние, целиком сотканное из ярких лепестков, источающих восхитительный аромат.
– Я – владычица Беклы! – изрекла она без слов: мысли чудесным образом звучали в невидимой неисчислимой толпе, собравшейся у ее ног.
Сквозь эту толпу Майя медленно прошествовала к роскошному возку неподалеку, понимая, что ей предстоит проехать по огромному городу к какому-то святилищу, где ее наделят великой властью.
Возок радужно переливался, будто громадная перламутровая раковина. В ярко-красные оглобли была впряжена пара длиннорогих белоснежных козлов, богато украшенных золотой мишурой, алыми перьями и гирляндами овощей и фруктов – длинными стручками фасоли, пучками моркови, тыквами, кабачками и огурцами. Некая смутная фигура стояла у повозки и держала козлов под уздцы.
– Нет, я сама поеду! Это мои козлы! – воскликнула Майя, выхватила стрекало из чехла у сиденья и погнала козлов вперед.
Повозка качнулась, словно на волнах, и тронулась с места под одобрительный гул и возгласы невидимой толпы. Майя сидела, зажав меж колен выдолбленную тыкву, наполненную спелыми смоквами, и щедро разбрасывала сочные плоды по сторонам.
– Угощайтесь! – кричала она.
Сладко пахло смоковным соком. Невидимые люди суетились, расхватывая лакомство. Майя никого не различала в толпе, скрытой сияющим туманом, но чувствовала, что посреди всеобщего ликования ей угрожает смертельная опасность. Какой-то мерзкий толстяк сгреб смоквы в кучу и, ни с кем не делясь, жадно поглощал плоды. Майя понимала, что он может ее убить, но его удерживала чернокожая девушка.
Наконец Майя достигла цели своего путешествия – ясеня на берегу, бросила поводья, спрыгнула с повозки и, вскарабкавшись на излюбленное местечко среди ветвей, посмотрела на темную поверхность озера, но вместо своего отражения увидела там косматого старика, который добродушно глядел на нее. Она догадалась, что это водяной дух. Ей стало любопытно, действительно он живет под водой или неслышно подкрался к ней сзади и выглядывает из-за плеча, отражаясь в озере. Майя повернула голову, ветви ясеня зашелестели, яркий свет застил глаза – и она проснулась.
Майя лежала неподвижно, вспоминая странный сон и повторяя про себя излюбленную отцовскую поговорку: «Коли не расскажешь сон, то исполнится он; коли скажешь кому, то не сбыться ему».
Она с небывалой яркостью помнила не то, что видела, а то, что чувствовала: неимоверное великолепие и сияющую, доселе невиданную роскошь. Роскошь… и неминуемую опасность. И странного старика в воде. Майя не могла понять, хочется ей, чтобы сон сбылся, или нет. Впрочем, чему там сбываться?
А вдруг она его не остановит, и он сбудется – сам по себе, но не так, как ей хочется, а по-своему, как пророчества из сказок, услышанных от Таррина и от старой Дригги, что жила по соседству. А если сон сбудется, то как Майя об этом узнает – сразу или только потом?
В животе у Майи заурчало от голода. Она прислушалась: за занавеской размеренно посапывала мать. Брать еду без спроса та не позволяла и была бы рада запереть кладовую, да на гельтский замóк денег не было, – впрочем, домашние никогда и не видывали изделий гельтских мастеров.
Майя тихонько выскользнула из-под простыни, натянула полузаштопанный сарафан поверх сорочки и на цыпочках прокралась к кладовой. Хлипкая дверца была перевязана обрывком бечевки. Майя бесшумно развязала узел, ощупью сгребла с полки ломоть хлеба и кусок жареной рыбы – остатки Тарринова ужина, – украдкой подобралась к порогу, отодвинула дверной засов и вышла из хижины в прозрачно-сизый сумрак летнего утра. Звонко щебетали птицы, на озере протяжно вскрикнула выпь, плеснула вода. Майя присела на корточки и пописала в траву на обочине тропки, а потом, медленно добредя до раскидистого ясеня, взобралась на свое излюбленное место.
Она ничком растянулась на толстой ветви, уперла лоб в ладони и глубоко вдохнула воздух, собравшийся в ложбинке меж грудей. Ломоть черствого хлеба она сначала согрела в подмышке, а потом с наслаждением вгрызлась в него. Внезапно по озерной глади скользнул яркий луч света и вдали, над противоположным берегом, показался краешек восходящего солнца.
Ослепительное сверкание воды напомнило Майе недавний сон. «Коли не расскажешь сон…» Неожиданно ее осенило: как известно, сны посылает Леспа, прекрасная спутница бога Шаккарна. Если Леспа послала этот чудесный сон, значит Леспе и надо его рассказать, объяснить, что он выше Майиного разумения, и попросить богиню поступить так, как ей угодно. Так свой сон Майя и расскажет, и не расскажет.
Она разделась догола, сунула одежду в развилку дерева, повисла на ветке и, раскачавшись, прыгнула в озеро. Холодная вода обожгла тело. Майя выдула нос, умылась и поплыла к центру озера, рассекая водную гладь, что рыбьей чешуей сверкала под солнцем.
Посреди озера Майю охватило привычное, успокаивающее чувство уединения и неги. Она перевернулась на спину и посмотрела в высокое небо:
– Услышь меня, прекрасная Леспа, та, кто собирает сны средь звездной пыли и рассыпает их среди смертных! Благодарю тебя за чудесный сон. Прости меня, но я возвращаю его тебе, поскольку он выше моего разумения. Молю, прими его и даруй мне то, что тебе угодно!
– Майя! – донесся с берега визгливый голос матери.
Девушка перевернулась в воде, откинула со лба волосы и вгляделась в берег. Морка стояла у двери коровника и, заслонив глаза рукой, смотрела на озеро.
«Странно… Почему она меня не видит?» – подумала Майя и тут же сообразила, в чем дело. Восходящее солнце светило Морке в глаза, и на сияющей поверхности озера голова Майи терялась в солнечных бликах. Девушка осторожно поплыла навстречу рассвету, стараясь не плескать.
Она вернулась к ясеню только через два часа – вышла на берег, стряхнула воду с тела, отжала волосы, оделась и неторопливо направилась к хижине. Нала выбежала навстречу сестре:
– Майя, ты где была?
– На озере, вот где.
– Тебя матушка обыскалась. Так осерчала!
– Ну, это не новость. А сама она где?
– На рынок ушла в Мирзат. И Келси с собой взяла. Она тебе велела кучу дел переделать, мне все пересказала, чтобы я тебе передала. Я все запомнила.
– Вот и славно. Только я для начала сети должна починить, меня Таррин вчера просил. Кстати, куда он подевался?
– Не знаю. Наверное, в деревню ушел. Но ты послушай, что матушка тебе велела, а то я забуду.
– Ладно, – вздохнула Майя. – Мало ли что она там велела! Что захочу, то и сделаю.
На берегу, под теплыми лучами солнца, Майя удобно устроилась в мягких складках огромной сети; узелки впивались в кожу сквозь тонкую ткань сарафана. Кусок полотна с разорванными ячейками Майя уложила на колени, пристроила рядом горшок со смолой, кусок воска, мотки бечевки и суровых ниток. Перемазанные смолой пальцы саднили от вязания тугих узлов.
Жужжали мухи, сверкала озерная гладь, где-то заливисто щебетала овсянка. Майя разжала усталые пальцы и мечтательно поглядела вдаль. Владычица Беклы… Таррин не раз подробно описывал, в чем именно заключаются ее священные обязанности, и рассказывал о бронзовой статуе Крэна, мастерски отлитой великим Флейтилем, – впрочем, Майе он признался, что сам ее никогда не видел.
– …А если она этого не сделает, то урожая не жди. Земля так и останется бесплодной, ничего и ни у кого больше не вырастет, – утверждал он.
– Никогда? И ни у кого? – ахнула Майя.
– Никогда и ни у кого, – усмехнулся Таррин. – Ни у меня не вырастет, ни у всех остальных. Такая вот беда.
– Почему? Я не понимаю… – призналась она.
– Ничего, еще поймешь. Погоди, придет твое время… – Он ласково ущипнул ее за руку, рассмеялся и ушел в таверну.
Майя потянулась и зевнула. Сети она почти починила, работы осталось на полчаса, не больше. Любые просьбы Таррина она всегда выполняла с удовольствием, но починка сетей – занятие трудоемкое, скучное и утомительное. Внезапно Майю охватило уныние, жизнь предстала тоскливой чередой беспросветных дней: невкусная еда, грубая одежда, бесконечный выматывающий труд, привычное окружение – и никакой радости, никаких новых впечатлений. Единственной отрадой были вылазки на озеро. В прошлом году Таррин повел всю семью в Мирзат, на праздник виноградарей и виноделов, снисходительно объяснив, что это – деревенское гулянье по сравнению с размахом торжеств, которые устраивали в Икете и Теттите. Майя с отчаянием сообразила, что ничего лучше этого праздника ей все равно никогда в жизни не увидеть. Владычица Беклы… Подумать только, замарашка в лохмотьях вообразила себя красавицей, уверовала в свою красоту! Кому нужна эта красота в развалюхе на окраине тонильданской глухомани? Знай себе чини сети, собирай хворост, нянчи банзи, много не ешь – остальным не хватит… Ах, как сладкого хочется! Майя с усилием сглотнула слюну.
На солнце Майю разморило. Тонкие пальцы ловко вязали бечеву в тугие узлы, потом расслабились и замерли. Девушка откинулась на мягкое переплетение веревок и закрыла глаза. Дул легкий ветерок, на берег с тихим плеском набегали волны, шелестела листва на ясене, жужжали мухи – весь мир вокруг пришел в движение, а в самом его центре, будто зачарованная спящая красавица, лежала Майя; грудь ее чуть заметно вздымалась и опадала под полузаштопанным сарафаном.
Майя очнулась от забытья из-за того, что кто-то стоял рядом и смотрел на нее. Она подскочила, но тут же с облегчением откинулась на сети.
– Ох, Таррин, как ты меня напугал! – воскликнула она. – Я тут задремала… Ты не думай, я уже почти все сделала, совсем чуть-чуть осталось. Вот, погляди…
Он улегся рядом с ней и пристально взглянул в глаза. Его молчание Майю встревожило.
– В чем дело? Стряслось чего? – спросила она.
– Все в порядке, – улыбнулся Таррин и ласково коснулся ее руки.
– Тогда посмотри на мою работу! Неужто я зря старалась?
Он рассеянно взял починенную сеть, растянул, проверяя узлы на прочность. Майя заметила, что пальцы его мелко подрагивают.
– Что с тобой? – испугалась она.
Внезапно он опутал ее неводом с головы до ног. Майя попыталась высвободиться, но Таррин, смеясь, толкнул ее на сложенные сети и придержал за плечи. Она расхохоталась – они с Таррином часто так дурачились, – а потом вдруг вскрикнула и прижала ладонь к лицу: