С той давней поры все так и пошло через жизнь, чтобы одно было на пике, а другое без головы. Иначе немыслимо… Учился, думал, коммерсантом буду, а вышел гусар… Писал в полку сатиры, популярный стал человек… Сидел в Чека, с комиссарами разными ругался и буду ругаться, но знаю одно – та Россия, единственная, которая есть, – она здесь… Закваска у меня анархистская. И за нее меня когда-нибудь повесят. Пока не повесили – пишу стихи.
Искал людей по себе – нашел: Серапионы. Народ по моей душе, чтобы одно на пике, другое без головы – иначе и жить не стоит… буржуем никогда не был. Недвижимость имею: в 9 типографии лежит моя книга «Орда» – крепко лежит, как памятник. Родился в 1986 году, когда помру – не знаю. Одна поэтесса предсказала по моей ладони, что меня закопают в землю живьем. Не верю.
В. КАВЕРИН
Скучаю. Родился 20 лет назад, к ужасу родителей и собственному неудовольствию… Писал стихи с 12 лет, имевшие чрезвычайный успех у лиц иного пола… Кавериных было много, и среди них всегда были писатели. Многие, как и я, писали рассказы. «Серапионовы братья» имели и нынче имеют влияние самое значительное… Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона. Никто меня не знает и не понимает. Жить люблю и живу с удовольствием. Прощайте… Другие ребята напишут, что нужно.
Е. ПОЛОНСКАЯ
…В гимназии я училась хорошо, но трем вещам не могла научиться – не опаздывать на первый урок, не смотреть исподлобья и не говорить дерзостей… К сожалению, список предметов, которым я не могла научиться, еще увеличился… Нужно чувствовать серьезность разных положений, поступать на службу и уходить со службы, вести переговоры с редакторами и издателями, хлопотать о том, чтобы сделаться 187 кандидатом на академический паек, обижаться кстати и отвечать вовремя… Писание автобиографий относится к той же серии: писать автобиографии я не умею, я пишу стихи.
ИЛЬЯ ГРУЗДЕВ
1. О себе.
Писать «о себе» становится модой. Молчать о себе, вероятно, модой не станет. Тем важнее было бы уметь промолчать.
Я не сумел.
2. О Ник. Никитине.
Никитина нет в Петрограде, и редакция просит меня сообщить что-нибудь о нем. Но я даже не знаю, в каком году родился Никитин. Для меня он родился осенью 1920, когда в студии Дома Искусств прочел нам свой «Кол».
ЛЕВ ЛУНЦ
Я родился в 1902 году в Петербурге. В 1922 году окончил университет. Оставлен при кафедре западноевропейских литератур. Написал трагедию «Вне закона». Вот и все. Глупо писать автобиографию, не напечатав своих произведений. А лирических жизнеописаний с претензией на остроумие – я не люблю. И не лучше ли будет, если я, вместо того, чтобы писать о себе, напишу о братстве?
Почему мы «Серапионовы братья»
…Мы назвались «Серапионовыми братьями», потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману. У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы. У каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. «У каждого свой барабан», – сказал Никитин на первом нашем собрании. Но ведь и гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту… А споров так много. Шесть «Серапионовых братьев» тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно не согласны друг с другом, и потому мы назвались «Серапионовыми братьями».
В феврале 1921 года, в период величайших регламентаций, регистраций и казарменного упорядочения, когда всем был дан железный и скучный устав, – мы решили собраться без уставов и председателей, без выборов и голосований… мы верили, что характер будущих собраний обрисуется сам собой, и дали обет быть верными до конца уставу Пустынника Серапиона… Произведение может отражать эпоху, а может не отражать, от этого оно хуже не станет. И вот Всев. Иванов, твердый бытовик, описывающий революционную, тяжелую и кровавую деревню, признает Каверина, автора бестолковых романтических новелл. А моя ультраромантическая трагедия уживается с благородной старинной лирикой Федина… С кем же мы, Серапионовы братья? Мы с пустынником Серапионом… Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность… Мы верим, что литературные химеры особая реальность, и мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать… И теперь когда фанатики-политиканы и подслеповатые критики разжигают в нас рознь, бьют в наши идеологические расхождения и кричат: «Разойдитесь по партиям!» – мы не ответим им. Потому что один брат может молиться Богу, а другой – дьяволу, но братьями они останутся. И никому в мире не разорвать единства крови родных братьев. Мы не товарищи, а – братья!»
Реализовался ли этот прекрасный порыв? Остались ли они братьями навек? И да, и нет!
Странное название «Серапионовы братья» врезалось всем в память, утвердилось и сыграло огромную роль в истории литературы и судьбе «братьев». Им хотелось выделиться и – сплотиться! Пусть, если и ругают тебя – то лишь те, кому ты доверяешь. Примыкал к ним и Виктор Шкловский, сильный и опытный «литературный боец», что еще больше укрепило позиции «братьев».
Когда Лунца спросили: «Вы с белыми или красными?» Он ответил слегка надменно: «Мы с пустынником Серапионом!!» Они действительно отличались от того советского стандарта, к которому власть хотела бы привести всех писателей. И, конечно, реакция на их появление была острая. Вот отрывок из статьи студента Зиновьевского университета Ф. Левина в журнале «Литературный еженедельник» (1923): «На эстраде – Слонимский. Прилизанный молодой человек – картинка из журнала мужских мод… А вот и Зощенко – с лицом заматерелого провинциального комика…»
В 1924 году Яков Браун приголубил Вениамина Каверина, будущего знаменитого писателя, советского классика, статьей «Ушей не спрятать»: «Вся жизнь для него – шарлатанство!» Один из разделов этой статьи – про Константина Федина, будущего советского классика и литературного начальника, которого в конце жизни прозвали «комиссар собственной безопасности», а тогда раздел о нем назывался: «Про радость от узорчатых подтяжек». Шлифовали их рьяно! И реагировали они по-разному. Они и были разные.
Известна даже история дуэли Зощенко и Каверина – Каверин непочтительно отозвался о двух юных красавицах, приглашенных Зощенко на занятия в Студию… К счастью, до смертоубийства не дошло – а то, глядишь, одного классика мы потеряли бы. А то и все могли бы перестреляться: язвительный Зощенко, проводя свою «инвентаризацию современной литературы», не пожалел своих товарищей по цеху, написав пародии на Шкловского и Вс. Иванова. Вот – высмеивает броскую, резкую, но не всегда ясную и убедительную манеру Шкловского:
«…Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны.
Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете.
Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съемщиков просто тошнит а аппарат пропускает ряд движений.
В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное.
Итак, движение быстрее 1/7 секунды неделимо.
Это грустно.
Впрочем, мне все равно. Я человек талантливый…»
А вот от Зощенко достается другому талантливому «серапиону» – Всеволоду Иванову, увлекающемуся тогда «нутряным», псевдонародным стилем:
«…Прохожий снял с плеча берданку и выстрелил в воздух. С умным гулом покатилось по лесам и степям, пригнулись травы еще ниже к земле, и из-за деревьев испуганно вышла луна.
– Это я в Бога, – просто сказал прохожий и матерно улыбнулся. Запахло кружевными травами сладостно и тягуче».
Друзья вроде не обижались. Любое «своеобразие стиля» нарушало привычный строй речи, легко превращалось в пародию. И гениальнее всех защитился от пародий Зощенко – писал собственные рассказы уже как пародию. Писал так, что более острой пародии на нынешнюю жизнь и литературу уже и быть не могло. Речь его настолько смешна, что высмеять его вряд ли кому было под силу.
Каждый «серапион» «рыл свою траншею», но главный враг пока был у них общий. В сатирической стенгазете, которую выпускали они, в отделе «Героическое прошлое» был изображен некий дикарь, замахнувшийся огромным камнем. На камне была надпись – «На посту». Имелся в виду самый преданный власти журнал «На литературном посту».
В мае 1924 года Слонимский, Зощенко, Каверин, Полонская, Никитин, Вс. Иванов подписали письмо в ЦК РКП(б) «Мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как «На литературном посту», и их критика, выдаваемая притом ими за мнение РКП(б) в целом, подходит к нашей работе заведомо предвзято и неверно».
Главным учителем «серапионов» был Евгений Замятин, один из преподавателей Студии. Великий роман Замятина «Мы» надолго был запрещен и забыт, вернулся к читателю только в 1960-е годы, и мы, содрогаясь, прочли эту страшную антиутопию – о том, что могло случиться с нашей страной и почти что уже случилось. Замятин – в те времена, когда вокруг него сплотились «серапионы», был писатель уже успешный, видный. Джентльмен, прекрасно владеющий английским, он стоял в литературе тех лет особняком и, наверное, хотел создать себе, как сейчас говорят, «фокусную группу», компанию талантливых последователей. В группу вошли только самые яркие, самые талантливые, самые дерзкие из студийцев.
Бдительный советский литературовед Л. Плоткин в своей убойной статье «Проповедник безыдейности – Зощенко» вспоминает и Е. Замятина:
«Сам Замятин довольно подробно рассказывал о том, как он обучал серапионов языку, сюжету, ритму и инструментовке… Что же представляло собой творчество Замятина, каковы были его литературные позиции? В статье «О литературе, революции, энтропии и прочем» (сборник «Писатели об искусстве и о себе», 1924 год) он отстаивает право на еретическую литературу, так как-де она представляет собой единственное лекарство от энтропии человеческой мысли. Он писал: «…но вредная литература полезнее полезной: потому что она – антиэтропийна, она – средство для борьбы с обызвествлением, склерозом, корой, мхом, покоем». Он полагает, что ошибочная философия нужнее истинной: «Пусть ответы неверны, пусть философия ошибочна – ошибки ценнее истин: истина – машинное, ошибка – живое, истина – успокаивает, ошибка – беспокоит». «Реализм, – писал Замятин, – не примитивный, в сдвиге, в исканиях, в кривизне, в необъективности». На этих истинах, – пишет Плоткин, – воспитывался Зощенко…»
И замечательно, надо сказать, воспитался! Замятин считал риск абсолютно необходимым делом. И это правильно!.. Хотя и смертельно опасно.
Как в конце жизни разошлись «серапионовы пути»! Под одной обложкой они напечатались лишь однажды – в альманахе «Серапионовы братья» в 1922 году.
С самого начала образовалось два крыла – «западники» и «восточники». «Западники» (Лунц, Каверин, Слонимский) склонялись к динамичному действию в духе американских боевиков, к остросюжетный новелле, где главное – фабула. «Восточники» (Зощенко, Вс. Иванов) были за подражание фольклору, за работу с языком. Константин Федин, с биографией не совсем обычной (в 1914-м оказался на учебе в Германии, был интернирован и пробыл там почти всю войну), прославился интересным романом «Города и годы», написанным в 1924-м. Роман описывает революционные события на Волге, но события идут в обратной последовательности – от конца к началу! В 1933–1935 годах он пишет роман «Похищение Европы», который считается первым удачным политическим романом в Советской России. Вениамин Каверин стал одним из самых любимых советских писателей – все мы в школьные годы зачитывались его увлекательным романом «Два капитана». Каверин оказался одним из самых верных «братьев», поддерживал Зощенко всегда, даже в самые рискованные моменты.
Конечно, не мог не сказаться жизненный опыт «серапионов», у каждого разный. С какой стати Вс. Иванов, пришедший в студию в военной шинели, должен был отказываться от богатого своего военного опыта? Его повесть «Бронепоезд 14–69» (1922) сразу сделала его знаменитым – и в общем-то, «созвучным» требованиям властей. А как еще он должен был писать? Он писал то, что видел. Пьеса с этим названием, поставленная в 1927-м, долго шла на сценах страны.
Вовсе не все «серапионы» хотели идти против господствующей идеологии, некоторым она оказалась близкой. И вскоре некоторые «серапионы» выдали сочинения вполне «в духе времени»: Константин Федин написал, как я уже сказал, «Похищение Европы», Николай Тихонов – книгу очерков о Туркмении «Кочевники» (1930) и повесть о Первой мировой «Война» (1931). Романтические поэмы Николая Тихонова «Баллада о синем пакете» и «Баллада о гвоздях» (1921–1922) стали революционной классикой. Изысканный, интеллигентный Михаил Слонимский написал вполне лояльную власти «Повесть о Левинэ» (1935).
Евгений Замятин, глядя на своих питомцев, в сердцах заявил, что «серапионы сошли с рельс и скачут по шпалам». И в 1931 году уехал из России навсегда. Еще раньше, в 1923-м, уехал за границу лечиться Лунц. В 1924 году Никитин и Вс. Иванов переехали в Москву. Группа фактически распалась. И тем не менее – память о юношеской литературной дружбе сохранилась у них надолго. Понятие «серапион» для каждого из них многое значило, обозначало, может быть, самое лучшее, что было в их жизни, и они всегда, по возможности, старались действовать согласованно, друг другу помогать. И это длилось довольно долго. Впрочем, для каждого был свой «срок верности», свой, присущий только ему, «запас надежности».
Один из «серапионов», подававший тогда большие надежды Николай Никитин, вспоминал: «…там царствовало бескорыстие, там не было ни ненависти, ни зависти».
Федин, будущий советский классик и крупный начальник, заметил: «Всех нас изумительно связало наше братство и вправду сроднило».
Горький писал им: «Чувство дружбы так хорошо, крепко держало вас на земле и не дало погибнуть вам».
Самыми известными из «Серапионовых братьев» сделались Николай Тихонов, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Константин Федин, Михаил Зощенко. Некоторые исследователи причисляют к «серапионам» и Виктора Шкловского, который активно участвовал в их жизни. И проследив судьбу каждого из них, увидим, как влияла на людей советская власть и как они влияли на нее.
Долгое время, как уже сказано, они держались дружно. Когда Лунц, серьезно больной, оказался за границей, все «серапионы» посылали ему нежные письма, и даже сдержанный Зощенко пишет, что сын его Валерка умеет говорить слово «Люнц» – «передай ему привет от «люнца», – отвечает растроганный Лунц.
Лунц, которого называют иногда идеологом «серапионов», умер рано, в двадцать три года, но «серапионы» старались помогать друг другу – хотя бы в память о «Люнце».
В 1927 году организовалось кооперативное «Издательство писателей в Ленинграде», при активном участии «серапионов», и один из них, Груздев, писал Горькому на Капри: «Издательство писателей в Ленинграде» объединило Федина, Зощенко, Слонимского, Тихонова…»
Многое их сплачивало, а что-то разъединяло.
Жизни всегда удается вбить клин. Стремление к успеху, к власти, материальному благополучию – все это постепенно разъедает дружбу, превращает друзей в соперников, порой и во врагов. А борьба даже за простое выживание была тогда очень жестокой… В тех же «Литературных записках» – очень интересная статья: о выделении пайков в зависимости от определенной «художественной квалификации»!
Кто и как будет определять твою «художественную квалификацию» – вот вопрос! Невольно хочется как-то «подсуетиться», высунуться, забежать вперед… Но пайковый вопрос разлучил их не сразу.
Жена Всеволода Иванова вспоминает: