А Птуха свистел пронзительно и выкрикивал подбодряюще:
— Даешь посадничьи хоромы!
Людская волна вынесла Птуху и Косаговского на широкий Посадничий двор. В дальнем конце его хлопали отдельные пищальные выстрелы. Это оставшиеся в живых стрельцы, запершись в Дьячьей избе, отбивались от восставших. Но гасли и эти выстрелы. Кремль доживал последние свои минуты.
Косаговский и Птуха, сбросив с плеч лямки, впрягшись в которые, они тащили пулемет, оглянулись, ища Раттнера. И вдруг в пищальные хлопки вплелись упругие и длинные винтовочные выстрелы.
Посадничий двор сразу опустел, словно вымела его невидимая метла. Косаговский оглянулся, недоумевая, и увидел, что от посадничьих хором бежит прямо на них густая цепь людей, в длинных до пят армяках, в волчьих с бархатным верхом шапках, с пулеметными лентами крест-накрест по груди. Люди эти были вооружены коротенькими японскими карабинами.
— Повертывай пулемет!.. — крикнул налетевший откуда-то сзади Раттнер. — Готовьсь!
Но пулемет приготовлять было уже поздно. Передовые нападавших были в сотне шагов. Выручил Птуха. Сорвав с пояса чугунное яблоко гранаты, он взвел ее и, размахнувшись, бросил. Граната рявкнула и брызнула огнем, дымом, осколками… Нападавшие остановились, заколебались. Федор быстро бросил вторую гранату, за ней тотчас же третью. Люди, перекрещенные пулеметными лентами, отступили.
Раттнер увидел Истому с рогаткой в руках
Анфиса дико вскрикнула.
В тот же миг что-то темное, бесформенное мелькнуло в воздухе, и на голову Истомы упал бушлат Птухи. Юноша рванулся в сторону. Но Федор, размахнувшись со злобным неистовством, ударил его по голове:
— Вот тебе, кашалот тупорылый!
Истома упал.
Послышались торопливые шаги на башенной лестнице, и над плечом Анфисы показалось встревоженное лицо Раттнера.
V. Потерна
1
Одного взгляда было достаточно для Раттнера, чтобы понять все случившееся. Он быстро подбежал к пулемету, нагнулся и тотчас прислонился беспомощно к стене.
— Конечно! — сказал он, указывая на гвоздь, загнанный глубоко в пулеметный ствол. — Стрелять нельзя!
Истома, все еще лежавший на полу, зашевелился, встал и попытался разорвать ремень, которым Птуха стянул его руки.
— Ну-ну, не юлы — бо у нас не покуришь! — грозно прикрикнул на него Федор. И вдруг подбежал к одной из пушек, высунувшей в амбразуру длинный тонкий ствол.
— Гляньте, товарищи! — крикнул он. — Хотел заклепать «Максимку» да и утечь. От стерво!
К концу пушечного ствола была привязана тонкая, но крепкая веревка, другой конец которой касался земли Посадничьего двора.
— Но откуда эта веревка? — удивился Раттнер. — Я хорошо помню, что у него ее не было.
Птуха, высунувшийся в амбразуру, вскрикнул озлобленно и удивленно.
— Вот кто веревку Истоме вскинул! Халтурщик!
Раттнер, загородив глаза от света многосвечника, поглядев вниз, на Посадничий двор. У подножья башни стоял поп Фома и, задрав голову, всматривался напряженно в верхний ярус Смердьей.
— Сволота попивська! — рявкнул Птуха. И, схватив рогатину Истомы, метнул ее вниз, в Фому.
Рогатина воткнулась рожном в землю, в двух шагах от попа. Фома отбежал от башни и, погрозив кулаком, крикнул с плаксивой злостью:
— Годите, еретики поганые! Ужо выкурят вас серой из башни!
— От народец проклятый! — ворчал Птуха, вытягивая наверх веревку. — Это они хотят грехи свои загладить, перед посадником выслужиться.
Анфиса при слове «посадник» судорожно всхлипнула. Опомнившийся Косаговский подбежал к девушке и усадил ее на пушечный лафет. А затем, взяв из рук ее многосвечник, подошел вплотную к Истоме.
Тонкое изящное лицо юноши не выдавало ни страха, ни волнения.
— Зачем ты сделал это? — сурово спросил Раттнер Истому.
— Не хотел с вами итти! — заговорил развязно юноша. — Хотел от греха подале!
— Ах ты свыня, свыня! — покачал головой Птуха. — От греха подале! Ну и бежал бы, тебя за шиворот с собой не волокли! А зачем же ты нашу трещотку заклепал? Что будем с ним делать, товарищ военком? — обратился он к Раттнеру.
Тот пощипал нервно усики и, взглянув на Анфису, ответил фразой, которую девушка не смогла бы понять.
— Налево послать!
— Так! А твое слово, Илья Петрович?
Косаговский вздрогнул, как от удара, и опустил голову. Теперь он понял Истому. Его удивило лишь то, как он раньше не мог разгадать в юноше предателя. Раттнер и Птуха давно уже подозрительно относились к Истоме. Недаром же Раттнер до последнего момента скрывал, что Птуха послан им за пулеметом. Он боялся, что излишне доверчивый Косаговский расскажет об этом Истоме, а тот сообщит посаднику, а следовательно и полковнику Колдунову. Птуха тоже давно не доверял Истоме, возможно даже с того момента, когда увидел, как повлияло на юношу спасение Косаговским Анфисы. Лишь один Косаговский, ослепленный дружбой к Истоме, не замечал давно вынашиваемого предательства, быть может, подсказанного ревностью.
Понимая цели революции по-своему, примитивно, Истома, вероятно, надеялся в случае успеха восстания, как один из руководителей его, выйти в новокитежские вельможи и этим сравняться, если не возвыситься даже над посадником. Тогда бы Анфиса была его! Поняв, что даже в случае успеха восстания Анфиса, полюбившая Косаговского, не будет его женой, Истома круто сворачивает на дорогу предательства. Это он провалил сходку в Даренкином кружале, погубив Клевашного и Дарью. Теперь в этом не было сомнения. Недаром же Истома, перевезя Косаговского через Светлояр, сам на собрании не участвовал, а тотчас же скрылся куда-то. Это он, вел слежку за мирскими, сообщая обо всем посаднику. В восстании Истома участвовал, тоже со шпионской целью, донося обо всем в кремль. И наконец, последнее предательство — намерение заклепать страшную пищаль мирских и этим окончательно обезоружить их. Да, сомнений не было, Истома — законченный провокатор и предатель! Но имеет ли право судить его Косаговский? И не потому, что на предательство Истому толкнула ревность к счастливому сопернику, то-есть Косаговскому же, а по совершенно другим причинам.
— Что же ты молчишь, Илья? — спросил строго Раттнер.
— Я не имею права быть судьей в этом деле. — ответил твердо, подняв голову, Косаговский. — Я сам подлежу суду, как заснувший на посту.
— Об этом поговорим после! — помрачнел Раттнер. — И та понесешь заслуженное наказание. Но сейчас мы даем тебе право судить человека, всех нас предавшего.
— Я ничего не скажу! — попрежнему твердо ответил летчик.
— Напрасно! Ну, тогда твое слово, Федор.
— Мое слово? — поскреб в затылке Птуха. — А вот мое слово. Охота была руки марать об таку паскуду. Пущай живет, пущай воздух портит! Никому ведь он не опасен.
— Делайте, как знаете! — ответил отрывисто Раттнер, отходя к пулемету.
— Ну ты, полиглот! — крикнул Птуха Истоме. И, подойдя к нему, сорвал с его рук ремень. — Катись к своему халтурному дедушке.
Истома, озираясь зверем, ожидающим внезапного нападения, подошел к пушке и спустил нерешительно вниз веревку. Но на краю амбразуры он остановился, стараясь поймать взгляд Анфисы.
Девушка поднялась и подошла к нему.
— Как снесешь тяготу предательства, Иуда? — спросила строго Анфиса. — Будь ты трое-трижды проклят, предатель, до конца своего века!
Истома стоял, опустив голову, перебирая дрожащими руками подол рубахи.
— Да лезь же, подлюга! — не вытерпев, налетел на него Птуха.
Истома быстро уцепился за веревку и скользнул за амбразуру…
Раттнер и Птуха спустились деликатно в нижний этаж башни. Косаговский подошел к Анфисе, протягивая руки.
— Пришла все же! Не забыла! Невеста моя!