Однажды Джинан Бай подошла к ней и сказала:
— Идем! Тебя зовет начальник тюрьмы.
— Зачем?
— А я почем знаю? — улыбнулась Джинан. — Что-нибудь приятное, наверное, ждет тебя. Идем!
Лачи последовала за нею. Хуб Чанд приветливо встретил ее. Было семь часов, рабочий день уже закончился. Он приказал освободить небольшую комнатку, смежную с кабинетом, для того, чтобы там можно было отдохнуть днем, пообедать. Сюда же он перенес свои принадлежности для живописи. Войдя в комнату, Лачи увидела большой белый холст, натянутый на рамку.
— Что это? — удивилась она.
— Я хочу сделать твой портрет!
— Мой портрет? — в ее возгласе были и удивление и радость.
Он кивнул головой и, указывая на узелок в углу комнаты, сказал:
— Там одежда для тебя. Сними тюремное платье и переоденься. Окликни меня, когда будешь готова, я подожду в кабинете.
— Хорошо, — Лачи стремглав бросилась к узелку.
Хуб Чанд и Джинан Бай вышли из комнаты.
— Можешь идти! — обратился он к ней.
Та улыбнулась своей очаровательной улыбкой, поклонилась и вышла. Вскоре он услышал голос Лачи:
— Заходите!
Он вошел в комнату. Лачи стояла на деревянном помосте с бубном в руке.
— Сфотографируйте меня так!
— Согласен! — он взял кисть и начал растворять краски. — Только никому не говори, что я делаю твой портрет.
— Ладно. Но что в этом плохого? Ведь все люди фотографируют. Однажды на вокзале меня сфотографировал один англичанин и дал мне за это пять рупий. Меня очень многие фотографировали!
— Но это ведь не фотография!
— А что же?
— Это живопись. Я буду писать твой портрет красками на холсте!
— А сколько для этого нужно времени?
— Может быть, дней десять, может, десять месяцев, а может, и десять лет.
— И мне придется десять лет сидеть у вас в тюрьме?!
— Нет, я буду сам приходить к тебе домой!
— Но у меня нет дома! — сказала она печально. — Был бы, если бы я вышла замуж за Гуля!
— Гуль? Это тот патан, который навещает тебя?
— Да!
— Ты его любишь?
— Больше жизни! Бабу, можно мне попросить вас кой о чем?
— Конечно!
— Возьмите и Гуля в тюрьму. Дайте ему здесь каморку — у вас ведь их много. Мы бы жили здесь с ним вдвоем. У нас был бы здесь свой дом.
Хуб Чанд от души расхохотался:
— Глупая! В тюрьму сажают преступников. Это наказание. Разве ты не видишь разницы между жизнью на воле и в тюрьме?
Лачи покачала головой:
— Нет, бабу! Мир за этими стенами тоже похож на тюрьму. Разница лишь в том, что там нет железных решеток.
Ее глаза были задумчиво устремлены в небо. Хуб Чанд как завороженный смотрел на нее.
Лачи оглянулась. Он испуганно вздрогнул и взялся за кисть.
— О, бабу! Да вы еще не начали писать?! Холст-то совсем чистый! — засмеялась она.
— Я пытаюсь вникнуть в тебя!
— Вникнуть в меня? А что во мне есть такого? Я ведь просто Лачи!
— Вот в этом-то и заключается трудность.
— Что?
— Ничего, — немного грубовато ответил он, — стой спокойно, не шевелись и не разговаривай!
— Это очень трудно.
— Но иначе я не могу писать.
Лачи приложила палец к губам. Хуб Чанд поставил ее в надлежащую позу.
Она молча позировала несколько минут. Хуб Чанд делал наброски.
— Бабу! Я хочу пить! — сказала она вдруг.
Он принес ей воды. Прошло еще несколько минут.
— Бабу! А если Гуль тоже убьет кого-нибудь, вы возьмете его в тюрьму?
— Кого убьет?
— Ну, кого-нибудь. Мало ли в этом мире злых людей!
— Убийство — грех, а не преступление. А представь себе, что его приговорят не к двум-трем годам, а к пожизненному заключению?
— Ну что ж, тогда и я с ним тоже буду всю жизнь сидеть в тюрьме!
— А вдруг его повесят?
— О боже! Это будет жестоко! — она задумалась, потом продолжала: — Ну, вы пишите. Я больше не буду разговаривать.
Она снова встала в позу. Хуб Чанд строго сказал ей:
— Не шевелись!
Не прошло и получаса, как Лачи вновь заговорила:
— Бабу, вы самый главный в тюрьме?
— Да, я — суперинтендант тюрьмы!
— Суп-ри-тан? — по слогам повторила она.
— Да, супритан! — засмеялся он.
— А главнее супритана тюрьмы кто-нибудь бывает?
— Бывает. Заместитель главного инспектора.
— А главнее его?
— Главнее его — генерал! — смеясь, ответил он.
— А главнее генерала?
— Бог! — как бы обрывая разговор, сказал он. Лачи замолчала.
— Бог тоже мужчина, — произнесла она наконец медленно, — в этом мире все большие люди мужчины. Где же я найду справедливость?
Хуб Чанд вздрогнул и пристально посмотрел на Лачи. Но лицо ее было обычным. Она даже не понимала, какую вещь сказала, — молча стояла, приняв позу, с высоко поднятым бубном. Он долго изумленно смотрел на нее, потом начал работать. Лачи вдруг спрыгнула с помоста.
— Что случилось? — испуганно спросил Хуб Чанд.
— Ничего! Просто у меня зачесалась щиколотка, — и она начала ногтями почесывать ногу.
Хуб Чанд улыбнулся ее непосредственности.
ГЛАВА 11
Процесс над Лачи привлек внимание всего привокзального района. Расследование полиции, интервью в газетах, фотографии цыганского табора — все это наделало много шума. Одни хвалили Лачи за храбрость, другие — их была большая часть — были настроены против нее. Она нарушила законы общества и табора, этого ей простить не могли. На суде фигурировало и имя владельца фабрики пластмассовых изделий (он даже проходил свидетелем по делу). Но, будучи влиятельным человеком в этом районе, он сделал все возможное, чтобы выйти сухим из воды и свалить всю вину на Лачи. Хотя после смелого заявления Лачи и признания ею вины эти обвинения теряли смысл, он приложил усилия к тому, чтобы Лачи получила возможно более суровое наказание. Мужчины всегда готовы укрыть любые грехи женщин, но они не выносят того, чтобы женщина, восстав против них, подобно Лачи, ставила на карту свою жизнь ради спасения чести. Ведь это дурной пример для других женщин! Действительно, так и случилось. Больше всего процесс над Лачи повлиял на цыганок из ее табора. Молодые женщины одна за другой отказывались торговать своим телом. Их мужья были встревожены, глава табора разъярен. Всполошились и старухи. Но смелый поступок Лачи разорвал цепи, веками сковывающие цыганок. Теперь они готовы были воровать, плести корзины, продавать безделушки, выполнять любую другую работу, но не продавать свою честь. Они ругали, корили, стыдили своих мужей, пытаясь приучить тех к работе. Три девушки совсем убежали из табора и вышли замуж за бедных, но работящих городских парней. Табор распадался. Первый же порыв урагана, как былинку, унес его старые обычаи. Против воли табор был переброшен в двадцатый век. Это — обычное явление. Так часто бывает в жизни многих людей везде и всегда. Они не хотят идти вперед, цепляются за свои старые узы, обычаи, обряды, за религиозные и общественные догматы. Но мятежные силы подхватывают их и несут вперед. Эти силы настолько могущественны, что человек, цепляющийся за старое, не может сопротивляться им и вынужден идти вперед.
Бунт, поднявшийся в таборе, взбудоражил весь район. Разные силы поднялись на борьбу против табора. Все это происходило постепенно, стихийно, бессознательно. Цыганки были приятным развлечением для мужчин, да к тому же еще и дешевым. Протест девушек нанес больной удар по карманам посредников, уменьшился заработок ночных таксистов, сократились доходы торговцев вином. Если добавить к этому враждебность по отношению к табору хозяина фабрики пластмассовых изделий, при его влиятельности в районе, то можно представить себе силу ненависти, растущую среди населения против цыган.
Постепенно люди начали задумываться, зачем им нужен табор, уже столько времени вносящий беспокойство в их жизнь. Этот вопрос стал занимать не только развратников, которых возмущало новое поведение цыганок, но и почтенных людей. Добропорядочные жены и невесты настраивали своих мужей и женихов против табора. Они знали, что не могут быть спокойны за своих мужей, пока цыгане будут жить подле них. Теперь каждый говорил о цыганах с гримасой отвращения:
— Все они воры.
— Разбойники.
— Преступники.
— Бродяги и грабители.
— Они — позорное пятно нашего общества.
— Почему они расположились в нашем районе?
— Почему муниципалитет разрешает им жить здесь?
— У них нет ни совести, ни веры. Они в любое время могут предать свою родину, народ.
Каждый твердил свое. По мере того как процесс над Лачи приближался к концу, выступлений против цыган становилось все больше. Вся вина сваливалась на цыган. Люди уже забыли, что рядом с каждой развратной женщиной стоит мужчина. Но это был добропорядочный семьянин, служащий, делец, одним словом, свой человек, поэтому все как один встали на их защиту, на защиту своей чести и приготовились дать яростный отпор всем обвинениям. В каждом обществе, разделенном на класс имущих и неимущих, готовы принести кого-то в жертву, как козла отпущения, чтобы укрыть свои грехи, кого-то чужого этому племени, обществу, стране, народу, вере. Такому обществу необходимы козлы отпущения. Ни одно подобное общество, будь око самым отсталым или самым развитым, не может существовать без них. Особенно нужны бывают они в период кризисов. Лишив их жизни, выпив их кровь, общество словно заново рождается. Если история человечества, с одной стороны, светла, так как омыта кровью мучеников, то с другой — она черна: на ней следы крови козлов отпущения. Люди с гордостью упоминают имена мучеников. О козлах отпущения же никто не вспоминает. А если когда-нибудь приходится заговорить о них, то говорят шепотом, стыдливо опустив глаза. Вот почему люди знают и славят имена своих мучеников, но никогда не вспоминают о козлах отпущения.
В день, когда был вынесен приговор Лачи, когда в газетах был опубликован полный отчет о судебном процессе, возмущение жителей привокзального района достигло предела. Дней через десять после вынесения приговора Хамида сказал, обращаясь к водителю такси Камлакару:
— Сегодня ночью будет праздник!
— Где?
— По ту сторону склада! — подмигнул Хамида. Камлакару было не все ясно, но и того, что он понял, было достаточно. Он не стал больше задавать вопросов.
— Взять что-нибудь с собой?
— Да!
— А что?
— Как что? Бутылку вина, а то не получишь удовольствия от праздника.
— Сегодня ночью будет праздник! — шепнул торговец паном Мадху.
— Праздник? — вздрогнув, переспросил тот.
— Да!
— Когда?
— В полночь. Ты пойдешь?
— Обязательно! — Мадху довольно потер руки. Немного погодя он спросил: — Одному прийти?
— Ну, если не найдешь никого, приходи один, а если приведешь с собой кого-нибудь, будет неплохо.
— У меня есть с десяток друзей-молочников. Привести их?
— Конечно! Приводи всех. Здорово будет!
Владелец фабрики пластмассовых изделий звонил по телефону:
— Чанта Мани! Сегодня нужны будут все твои люди.
Чанта Мани торговал всем, чем придется: наркотиками, опиумом, кокаином, женщинами, вином, — участвовал в азартных играх, грабежах и убийствах. Это был необыкновенно благородный, почтенный, честный мошенник. Не раз его высылали за пределы города. Он был своим и в преступном, и в торговом мире.
— Когда, господин? — спросил он.
— В десять вечера. Пусть подойдут к фабрике и узнают, что делать.
— Хорошо! — Чанта Мани повесил трубку.
Время «праздника» приближалось. Вечером у склада собралась толпа людей. Они стояли группами и разговаривали между собой. В воздухе ощущались волны надвигающегося шторма. Было совершенно очевидно: что-то готовится. Толпа росла, полицейских же становилось все меньше и меньше. К одиннадцати часам не было уже ни одного. Лавки все были закрыты с наступлением вечера, но, глядя на толпы людей, можно было подумать, что они собрались по случаю открытия ярмарки.
Гуль тоже что-то слышал стороной. Но никто ничего не говорил открыто — все недомолвками, намеками. Никто толком не знал, что же ожидается. Знали лишь, что что-то будет. Но когда? Как? Где? Никаких достоверных сведений. Это делается специально. Людей повергают в таинство неизвестности. Доводят до предела их фантазию, а потом вдруг направляют поток их волнений в русло, нужное организаторам. А дальше свою роль играет психология толпы. Никто в тот момент не задумывается, верно он поступает или нет. Организаторы обдумывают все заранее — толпа обдумывает после свершения факта. И те, кто заранее все обдумал, спланировал, отлично знают, что толпа будет думать позднее, когда уже сделает то, что нужно было им.
Около десяти часов Чанта Мани со своими людьми был у ворот фабрики и получил инструкцию напоить их, а это дело несложное, если есть деньги. Рядом с фабрикой в гуще деревьев стояла соломенная лачуга, где всегда можно было найти домашнее вино. Рабочие часто заглядывали туда после изнурительного трудового дня. Они просиживали здесь вечерами, пили вино, закусывали жареной рыбой и шашлыком. Вино лилось рекой. Беседа текла, как волны океана, то ровно и спокойно, то вдруг вздымаясь и бурля.
Когда все были пьяны, Чанта Мани получил дальнейшее наставление и кругленькую сумму денег в придачу. Он ушел, взяв с собой троих. Вскоре они вернулись с большими бочонками с нефтью и другими принадлежностями для поджога.
* * *
Около двенадцати ночи прошел последний поезд. Следующий должен был подойти не раньше, чем через три часа. Примерно в это самое время со стороны склада в небо взметнулись огромные языки пламени. Кто-то крикнул:
— Горят цыганские шатры!
— Я Али!
Мадху со своей группой ворвался на вокзал, пересек железнодорожные пути и направился к цыганскому табору. Они размахивали дубинками и выкрикивали: «Хар хар Махадев!»
Со всех сторон бежали люди, размахивая ножами, тяжелыми дубинками, палками. От всех пахло вином, глаза хищно поблескивали, ноги их были резвы, как у волков, ноздри раздувались в предчувствии добычи. В одно мгновенье, сбросив с себя маску цивилизации, человек превращается в животное и сломя голову бросается на поиски добычи. Кто они? Что сделали плохого? Чем они вызвали такую ненависть? Об этом никто не задумывался. У всех была одна цель:
Добыча! Добыча!! Добыча!!!
Проснулась животная жажда крови.
* * *
Гуль со старого моста видел, как цыганский табор окружили со всех сторон и подожгли. Цыгане яростно защищались, но их было слишком мало по сравнению с нападавшими. Да к тому же нападение было внезапным, цыгане растерялись. Дети кричали, женщины метались из стороны в сторону, защищаясь, как могли. Гуль наблюдал за этим с моста, и в душе его боролись противоречивые чувства.
Они были его врагами, но ведь это соплеменники Лачи. Той Лачи, которая из-за него попала в тюрьму. Там ее мать, отец. Они очень дурные, даже отвратительные люди, но все-таки ее родители.
Его охватила дрожь. Он быстро сбежал вниз. Но что он мог сделать? Что может сделать один человек? Кто-то ударил Гуля дубинкой по ноге. Он упал. Его давили, топтали ногами. Но он не чувствовал этого — боль в ноге была сильнее. Гуль с трудом встал и, прихрамывая, проковылял к старому мосту. Он хотел было позвонить в полицию, но это было бы бесполезно. Сверху ему было хорошо видно. Горели шатры. Люди с факелами в руках бегали в поисках цыган, а те убегали, забыв обо всем. Дети испуганно плакали и метались в поисках родителей.
Один из бандитов поймал цыганку, ножом разрезал на ней одежду. Он мог бы сорвать ее руками, но ему, по-видимому, больше нравилось делать это ножом. Раздел ее догола. Вокруг них собралась толпа его сообщников. Они пританцовывали от радости, время от времени прикладываясь к бутылкам с вином.
Гуль прикрыл глаза рукой и стремглав бросился в полицейский участок. Однако бандиты были предупреждены и успели скрыться до прихода полиции. Ей не удалось задержать ни одного преступника. Площадь была пуста. Догорали шатры. Несколько тяжелораненых цыган лежали на земле и стонали. Повсюду валялись черепки кувшинов, кружек, металлическая и алюминиевая посуда. Дети громко всхлипывали, испуганно забившись по углам. На их глазах были обесчещены их матери, искалечены их отцы. Приспешники дьявола, исполнив свой хищный, варварский танец, исчезли. Остались пострадавшие. Разбойников не было нигде. Полиция составила протокол о происшедшем. Патрули обошли все прилегающие улицы и проулки, арестовали несколько человек, но большая часть их была непричастна к этому событию. Они спокойно спали в своих домах и ничего не знали о случившемся.