– Человек, только возьмите!
– Мы видим ясно, ужас и хаос носишь в чреве своём. Поэтому тебе говорим: вернись к нам после тысячи пройденных дорог, вернись опустошённым – освобождённым, среди нас появится место.
И отправился в поход роковой с надеждой исцелиться. Первую начал дорогу.
Друг из цветочного горшка
На закате своей жизни пожилой вдове стало слишком уж тягостно от одиночества. И решила она вырастить себе друга. Ранним утром отправилась в магазин и купила всё необходимое для посадки: цветочный горшок, мешок земли, удобрения и… мужское яичко!
По прибытии домой вдова принялась за работу, а некоторое время спустя уже поливала свежую землю, бормоча некую молитву. Сам горшок вдова разместила на подушке рядом со своей. Постель как-то сразу преобразилась, сделалась уютней и теплей. И так, в хлопотах и ухаживании день ото дня, вдова дожидалась рождения своего нового и единственного друга.
Сначала на свет появилась макушка. Затем выдался лоб. Заморгали глаза, вылезли нос и уши. Наконец – видны рот и подбородок. Целая голова! Настоящий мужчина! И он принадлежит старой вдове, только ей на радость. Закончилось мучительное одиночество. Что же началось?..
Каждый день был одинаков. Открывался с того, что вдова несла горшок в ванную и тщательно вымывала волосы своего мужчины. Чистила ему уши, чистила ему зубы. Приказывала сморкаться, прикладывая платок. И даже брила!
После всех процедур следовал завтрак. Вдова поливала голову дистиллированной водичкой, предварительно растворив таблетку с витаминно-минеральным комплексом, и слегка удобряла землю. Совсем чуть-чуть – боялась, что голова может располнеть и её придётся пересаживать.
Покончив с завтраком, вдова брала своего друга на прогулку. Всегда носила в руках, крепко прижимая к груди. И всегда надевала ему шапку. Что зимой, что летом.
По возвращении с прогулки горшок оставляла перед телевизором, пока вдова справлялась с делами по дому. Позже она присоединялась к просмотру и так часами сидела с улыбкой на лице, поглаживая выращенную голову, словно кота.
С наступлением вечера приходила пора ужинать. Обед вдова намеренно пропускала: считала, что он бесполезен и клонит в сон. Для головы ужин ничем не отличался от завтрака. Кроме одной детали – в привычную воду добавлялся крошечный кубик сахара.
После трапезы повторялись утренние процедуры. Все без исключения. Даже бритьё!
Затем пора ложиться спать. Горшок, как и прежде, ставился на соседнюю с вдовой подушку, но теперь ещё и укутывался шерстяным одеялом. Поцелуй в лоб – и гаснул свет.
Так заканчивался день. Хотя он не заканчивался никогда.
Что и говорить… жизнь головы была несчастна и безысходна. Ещё хуже той становилось от лицезрения цветов, в уединении стоящих на подоконнике. Они нежились на солнце, распускались, вяли, размышляли о своём. Им редко докучали. Но гораздо хуже становилось во время прогулок, когда всюду росли независимые растения и деревья. Их питал свет, их питал дождь. Никаких леек, никаких старух.
– Ах, – вздыхала голова. Но что она могла сделать? Нет ни рук, ни ног. Под постоянным надзором. Ночью?.. Но что? Что?..
И от безнадёги начала голова умирать. Вся засохла и потрескалась. Её покинула жизнь.
Вот вдова снова в чёрном. Сегодня похоронила любимого друга. Одна. И будет отныне, пока не испустит дух. Если только…
– Скажите, а второе яичко ещё в продаже?
Жертвоприношение
Просторный зал с роскошным убранством. Десятки знатных гостей. Шампанское, вино, изысканные закуски. Торжественный приём. Слышны учтивые беседы, иногда – сдержанный смех, лёгкий звон бокалов. Но вот слышится кое-что ещё. Нечто стремительно приближается извне. Топот многочисленных ног. Пугающий топот неизбежности.
Распахиваются двери. Зал обездвижен. Страх растёт из глубины. Что видит зал? Он видит толпу мясников. Белые фартуки, бурые пятна. В руках сверкают тесаки. Лица спрятаны за масками скотины. Ещё миг тишины, фотография на память, и начинается рубня. Сталь сквозь плоть и кости. Пощады!.. Лишь боль и кровь, лишь смерть.
Уже последний крик, последняя жертва. С убитых срывают всю одежду. Голые тела, их части – в чудовищную кучу. В ней все равны, и нету больше никого. Головы, руки, ноги… словно бы принадлежат одному. Одному по имени Ужас. Пора вносить божество. Пора!
На плечах в зал прибывает трон. На нём восседает освежёванная туша. Проткнута крюком. Вокруг вьются мухи, она уже начала гнить. Её обступают мясники. На колени! И предлагают туше свой дар.
За дверью
Меня разбудил холод. Тюль вздымался и опадал по велению ветра. Рука мороза без стеснения ощупывала мою комнату. Я захлопнул форточку, залез в толстый свитер и отправился на кухню, по дороге растирая ладони. Когда вскипела вода, заварил большую кружку чая. Отпивая по чуть-чуть, я наблюдал из окна за людьми, что неуклюже пробирались по сугробам. Ноги проваливались в снег и становились непропорционально короткими. Мне представился прыжок на таких ногах, и этот образ вызвал приступ жалости.
Неожиданно раздался звонок в дверь. Интересно, кто бы мог быть? Опустив кружку на стол, я прошёл в прихожую и выкрикнул: «Кто там?» В ответ ничего. Я прислонился к дверному глазку и заглянул в него. Но это дверной глазок заглянул в меня.
В мрачном коридоре, близко к двери, стоял плотно одетый мужчина. Лицо его скрывали широкополая шляпа и натянутый шарф. Мужчина обнимал стоящую к нему спиной обнажённую женщину. Она сильно дрожала, и дрожью её наслаждались и холод, и страх. Она безмолвно плакала, и слезами её наслаждалась тишина. Чёрные перчатки: одной рукой мужчина слегка сдавливал левую грудь, второй – гладил полоску волос на лобке.
Так длилось целую вечность, я смотрел на пару и не мог пошевелиться… я был испуган, да, но и зачарован, что пугало меня ещё более. На мне по-прежнему свитер, майка уже прилипла к телу. И тогда я моргнул в первый раз с момента, как прильнул к глазку.
Изображение словно порвалось, а возобновилось с другого места. Теперь мужчина безжалостно душил женщину. С него слетела шляпа, но лицо так и не явилось: его полностью закутывал шарф. Я тут же попытался открыть дверь, но замок заело. Сражаясь с ним, я снова и снова возвращался к глазку, чтобы захватить, как женщина опускается всё ниже и ниже, как замирают её очи.
Наконец мне удалось справиться с замком. Но в коридоре никого… Только перевёрнутая шляпа.
Из больничных наблюдений
– Мама, ну что случилось? Почему ты плачешь?
Я сидел в ожидании своей очереди на приём и, совершая мимолётные взгляды, чтобы себя не выдать, следил за старушкой и поддерживающим её сыном.
– Вот так… – успокаивал он, утирая платочком влагу с лица матери.
Женщина скрепила в ладонях дряблые руки и прижала к груди.
– Пойдём посмотрим в окошко, пойдём?
Стыдно признаться, но вместо человеческого существа старушка представлялась мне неким прямоугольником, тяжёлым и монолитным, словно каменная глыба, едва перемещаясь безотрывными шажочками опухших ног, почти полностью укрытых длинной юбкой.
– Смотри, машинки… Мама, ну в чём дело? Ты снова плачешь?
Я мог расслышать жалобное подвывание и тихие всхлипы.
– Давай-ка присядем, а? Осторожно… вот. Видишь, всё хорошо.
Удивительно, но лицо женщины странным образом выглядело совсем по-детски. И глаза – эти наивные ищущие глазёнки – за ними не было никакой мысли.
История отчаяния
Послушайте историю отчаяния, которую рассказала мне ночная тишина.
В одном городе, в одной комнате бытовал одинокий мужчина. Сначала у него умерла мать, потом… потом уже никого. Жену он так и не подыскал. Хотя, признаться, искал довольно странно: выбирал глазами и молчал. До поры, пока женщина, не подозревая, что её нашли, не пропадала из поля зрения. Невинно, как будто ничего и не случилось. Тогда мужчина понимал, что ошибся в своём выборе, и вновь принимался шарить по лицам в поисках той самой. Следует отметить, что вкус мужчины постепенно дешевел, требования смягчались, кандидаток становилось всё больше. За прогулку он мог приметить и разочароваться в десятках. Ну хоть кто-нибудь! Нет. Никто не отвечал взаимностью. Вы спросите, а на что, собственно, было отвечать? От подобного вопроса у мужчины разболелось бы сердце.
Со временем он стал ощущать себя вещью. Сидел как стул, лежал как кровать. Даже симулировал телефонный звонок. Бессмысленно катался по полу, заворачивался в ковёр. Не двигался часами. Пытался не дышать. А как-то раз выкрутил указательный палец и положил в коробку с шурупами. Иногда представлял себя дверью и, стоя в проёме, открывал-закрывал, открывал-закрывал. Когда надоедало – срывался с петель и выбивал стёкла. Так лишился всех своих очков. Пришло к тому, что мужчина решил представиться стеной. Выдолбил нишу и оклеил спину обоями. Он становился частью великого беспросветного целого и не чувствовал более одиночества. Но оно всегда возвращалось вместе с усталостью в ногах. И приносило с собой ненавистное осознание. Я человек. Почему я человек!..
Волочился день, волочилась ночь. На улицах люди шли и проходили. Наконец, мужчина не выдержал и сорвался. Он схватил нож, выбежал из дома и заколол первого же встречного. Никто не заметил. Не заметил! Тогда заколол второго встречного. Выпотрошил третьего… Зарезал всю семью. Горе! Люди шли, люди проходили. Мужчине не оставалось иного.
Какова судьба моя
В неподвижных водах безразличия, во тьме без глаз, во сне без сна я пребывал веками. Обо мне никто не знал и не желал найти. Память не ведала моих следов, нет пути – сплошное поле. Но случилось так, что однажды закричал. Впервые мой крик услышал мир… и я сам услышал! Закончилась непрерывность тишины, теперь известно мне, как её нарушить, как заставить ждать. Вот и власть познал, ещё и минуты от роду нет.
С годами крик мой всё сильней, всё громче. Мир уже страшится. Он чувствует угрозу, он чувствует врага. Мир другой грядёт. И хочет тот всемогущего права. На слово и смысл, на дело и мотив. Хочет истину и ложь. Проникает всюду, изменяет каждую деталь. Чего бы ни коснулся – становится его.
Мир пытается убить другого, самозванца, но не справляется с глубокими корнями. Они в сознании людском и держатся крепко. Тогда мир убивает тех людей, меня убивает. Но крик победить ему не по силам. Его воздух вобрал. И каждый, кто дышит, отныне вдыхает мой дух.
Такова судьба моя: бросить вызов – завоевать – и быть всегда.
Квинтэссенция
Я хочу обрушить на тебя всю невозможную мощь, я хочу почувствовать удар и озариться сенсацией боли – вкусить уничтожающую силу, сломав о тебя руку, дабы часть меня погибла вместе с тобой.
Я хочу настигнуть. Единым стать, забыв о себе, забыв о тебе. Проводником стать, воплощением… самим откровением!
Я и ты, мы оба жертвы. Но мы ещё и причина, мы открытие, мы способ. Жертвенность наша – врата и дорога. Это мы созидаем ваш путь, это мы ведём вас, о великие Силы! И это мы, кто вами правит. Вы без нас взаперти.
Мы – ваша свобода!.. Мы – ваша судьба!
Когда я спал
Таинственный грот. Подземное озеро. Сквозь расщелину подглядывает луна.
У воды разделись ведьмы. Белые, словно плоть их из мела. Но чёрные волосы, красные губы. Ведьмы весело пляшут, ведьмы резвятся.
Я напуган. Повержен рассудок. Сердце в бегах.
Бесятся ведьмы, кричат и стонут. В них забылась природа, в них природа свободна. Неукротимая буря, ненаглядная краса.
Мне страшно. Я возбуждён. Я хочу умереть.
Ведьмы гладят себя, ведьмы смеются. В их глазах пропадает время. В их телах растворяется мир.
Я обречён. Невозможно уйти, невозможно остаться. Ничего за спиной, ничего под ногами. Улыбаются ласково ведьмы. И неодолимо тянут на дно.
Вот последний круг разошёлся… умерла ледяная вода.
Кому мы говорим
– Следующий!
Из кромешной тьмы в свет тусклого прожектора вступил человек. Шаг его был осторожен, будто пол под ним мог провалиться. Человек осмотрелся, но ничего не увидел. Вокруг лишь непроглядная чёрная стена, словно оказался в колодце. Человек прислушался, но ничего не услышал. Тьма поглотила заодно и звуки. Человек открыл было рот, собираясь произнести приветствие, но мрак и тут как тут – похитил все слова.
– Я…
– Знаем-знаем! – внезапно громом отовсюду. – Фридрих Ницше! До вас мы съели Канта… или то был Гегель? – смеха громовой раскат, до боли в ушах. – Вы что-то хотели нам сказать?
– Я…
– О, избавьте нас, пожалуй. Всё мы знаем: и про вас, и про вашу философию… филолог, – смех, смех до крови в ушах. – Филолог, филолог!..
– Я…
– Какой же вы никчёмный, стоите здесь, якаете раз за разом, а больше и сказать-то не в состоянии, – уничижительный голос. – Сверхчеловек? Неудачник! Ха-ха-ха!.. Клоун!
– Ну неправда, – вяло вмешался другой голос, – иногда почитываю перед сном, иногда в метро с телефона… неплохое чтиво.
– Так-так-так, защитник нашёлся, – снова первый голос, – что ж, вам слово.
Во тьме вспыхнуло несколько зажигалок, появились сигаретные огни. Кто-то вскрыл пачку и захрустел сухарями.
– Ну… я только хотел заметить, что он недурно пишет. Это всё.
– И о чём же он недурно пишет, позвольте осведомиться?
– Эмм… о всяких прикольных вещах. Ну, там, о превосходстве арийской расы…
– Боже мой! – взорвался вдруг третий голос. – Что за вздор вы несёте? Перед нами Фридрих Ницше, величайший из когда-либо рождённых. Я вам зубы повыбиваю, когда это дурацкое шоу закончится.
Взволнованный ропот.
– Спокойствие! – вновь первый голос. – Здесь собрались интеллигентные люди, никто никому морды бить не будет. Давайте как-нибудь цивилизованно решим.
– Слабаки, – пренебрежительно бросил третий голос, послышались уходящие шаги. Затем где-то вдалеке хлопнула дверь.
– Так-то лучше, – первый голос, – на чём остановились?..
– На Гитлере, – голос с немецким акцентом.
– Ах да. Гитлер. Адольф. Извините, что перебили вас, вышло досадное недоразумение. Продолжайте, пожалуйста.
– Погодите, – четвертый голос спросонья, – откуда взялся Гитлер? Мы разве не о Канте?..
– Проснулся! – возмущённый первый голос. – Уже съели твоего Канта давно, а после него и Гегеля… Дома спать нужно, устроили чёрт-те что…
– Простите, – спустя всего секунды послышалось тихое посапывание.
– Ладно, хватит голову морочить, мы Гитлера слушаем или как? – снова голос с акцентом.
– Да-да, конечно. Включайте запись.
Треск пластинки.
– Deutsches Volk, Nationalsozialisten, Nationalsozialistinnen, meine Volksgenossen. Nur der Jahreswechsel veranlaßt mich heute, zu Ihnen, meine deutschen Volksgenossen und Volksgenossinnen, zu sprechen…
– Стоп! Стоп!.. Я не понимаю немецкого, что за бред? – недовольный пятый голос.
– Тихо! – голос с акцентом.
– …Die Zeit hat von mir mehr als Reden gefordert…
– Да вырубите вы это наконец!
– Всё-всё, выключаю, – голос с акцентом явно удовлетворён.
– А который уже час? – озабоченный шестой голос, определённо женский. – Мне к стоматологу на три часа.
– Я устал, – седьмой, зевая.
– Заканчивайте, – восьмой.
Затухли огни сигарет, прекратился хруст.
– Хорошо, господа. Кто за то, чтобы закончить?
Долгое молчание, непосильная тяжесть.
– Единогласно!
Погас слабый прожектор. Вдруг приближаются со всех сторон!..
Человек отчаянно вскрикнул, поборолся немного и смолк.
Вот разрывается одежда. Череда неясных звуков. Ленивое чавканье. Отрыжка. Чмоканье, облизывание пальцев.
Вздох. Конец.
Крах
Однажды я проснулся. И болезненным льдом ощутил себя таким же, как люди вокруг. Сколько дней прошло, сколько месяцев, лет – сколько лет сознание моё плескалось во лжи, сердце билось напрасно, а плоды деяний пренебрегали правилами и пользой? Кем был я вначале, кем являлся сперва? Разве не искривил нарочно свой путь, разве не притворился слепцом? Но теперь я прозрел – и вижу своё место, тесное местечко на нескончаемой лавке.
Утратив мгновенно годами воображаемую ценность в себе, улетучилась она и из моих творений. Явились они в истинном – остывшем свете.