Она скривилась и посмотрела на своего советника, будто бы тот предложил неимоверную дикость.
- Хорошо. Сегодня вечером, его устроит? - она откинулась на спинку трона и посмотрела на советника, будто бы тот мог поменять что-то и отказаться исполнять волю королевы. - Впрочем, мне всё равно. Позови Ивана, я желаю его видеть.
Она вспомнила, как выглядела сегодня утром в отражении - снежно-бледная, до дикости равнодушная и совершенно спокойная. Ей шла эта высокая причёска, шло платье с открытыми плечами, а ещё - тонкий венец, свидетельство власти. Но, впрочем, она выглядела красиво не для жалких мужчин вокруг, не для сплетний, что будут шипеть завистливо ей в спину, а для себя самой. Ведь если она - лучшая, то все они подчинятся. А иначе и быть не может.
И уж точно она не пыталась выглядеть хорошо для Ивана. Когда десять лет назад она, такая же молодая и прекрасная, как и сейчас, - подобрала двенадцатилетнего мальчишку, это было почти смешно. Растрёпанный, испуганный…
Тогда она надеялась, что он будет как пластилин в её руках, податливый и добрый. Но иногда Татьяне казалось, что черты его лица смазывались, показывая разложившиеся губы и глаза, из которых выползают черви. Это из цельных личностей она умела ковать Зло, а из прогнивших уже в детстве ничтожеств просто получала временные орудия.
Но тогда она ещё верила, что сможет хоть в нём отыскать свою любовь. Увы, но Иван - это лишь жалкая пародия на мужчину, равно как и все остальные. Единственное, что она и вправду привязалась к нему; жаль отпускать что-то, во что ты вот уж десятилетие как вкладываешь свои знания, свою душу, свою силу. Но в остальном он был ей не нужен - равно как не нужны все остальные.
- Ваше Величество, - раздался как всегда покорный его голос. - Вы желали меня увидеть…
- Да, мальчик мой, - пусть сейчас они выглядели почти одногодками, Татьяна никак не могла избавиться от этого презрительного обращения. Отчего-то в такие мгновения она чувствовала себя сластолюбивицей, королевой лет шестидесяти, возжелавшей ребёнка - будто бы хоть что-то из этого списка могло быть правдой. - Десять лет я вкладывала в тебя свою силу, свои знания и свою мощь. Пришло время наконец-то отплатить мне должной монетой.
Он смотрел на неё покорно и подобострастно, но порой Гроттер казалось, что тьма плещется в небесного цвета глазах. Отвратительная, скользкая, липкая тьма, она то тянула к ней свои лапы, то отступала в сторону и послушно сдавалась. Всё это было чистой глупостью, разумеется, приступом холодной, неразумной ярости - но кто бы только мог подумать!..
- Как прикажете, моя госпожа.
***
Первый Маршал, думалось ей, будет высоким, статным мужчиной того периода, когда силы уже постепенно отступают. Он был по году рождения на пять лет старше её; она ждала пятидесятипятилетнего генерала с седыми висками и извечно прямой спиной.
Может быть, с другой стороны, она надеялась увидеть юркого колдуна с обманчивой улыбкой на губах. Уже немного постаревшего, но с живыми тёмными глазами, вспыхивающими, когда дело идёт к выгоде, с такими быстрыми, поспешными движениями, когда он взмахивает рукой, будто волшебной палочкой - что это перед её чарами?
Но она не ожидала увидеть молодого мужчину с печатью бессмертия на его ладонях, такой же, как и у самой Татьяны. Гордого и безмерно холодного; в его чёрных глазах плескалось одиночество, но он будто бы перестал испытывать боль от малейшего прикоснования этого неразумного, пустого жала со стороны испуга и боли.
Она видела в нём своё же отражение - вечного лидера, обречённого на тридцать лет бесконечного одиночества и блуждания в холодном неизвестном царстве, пустом и уставшем. Может быть, она должна была ему что-то сказать, как-нибудь прервать его, вот только сейчас всё это - даже одно короткое слово, - не представлялось возможным.
Она смотрела в его глаза и будто бы видела там усталость веков - будто бы сталкивалась с холодным расчётом и пустыми почерневшими мыслями, которые то и дело вспыхивали невообразимо ярко и сильно.
- Ваше Величество, - он коротко склонил голову - на его губах загорелась мягкая, почти юношеская улыбка, не испорченая ни морщинами, ни пошлостью минувших лет.
Она была уверена в том, что он сейчас падет на колени - она собиралась приказать толкнуть его в спину, если он откажется выразить королеве достаточную честь, и она должна была восседать на троне и смотреть на то, как сильные мира сего целуют её туфли.
Но теперь не устояла и поднялась к нему, остановилась напротив, будто бы принимая вызов. Глаза в глаза - он протянул руку и сжал её ладонь, поднёс к своим губам, будто бы она была дамой на балу, а не всесильной королевой.
Его пальцы скользнули по её клейму - она чувствовала, как то пылало сильно-сильно, чувствовала, как заместо крови её сердце начинает перекачивать воду - таял лёд.
Они бы стояли так, пожалуй, бесконечно долго - за спиной раздались шаги, и она увидела краем глаза проклятого Ивана с двумя бокалами вина.
Мужчина бросил лишь на него один короткий, но осмысленный взгляд, скользнул взглядом по ненавистным бокалам - в них будто бы доселе неумело плескался яд.
- Выпьете со мной? - улыбнулся он.
Татьяна была готова кивнуть - ведь ни один яд не подействует на неё. Но он, пусть всё ещё сжимал её руку, смотрел не на неё, да и предлагал тоже не ей - взгляд его был устремлён на проклятого Ивана, замершего, будто бы статуя.
Они одновременно взяли бокалы. Упал на пол поднос - и Татьяна знала, что Первый Маршал был готов пойти на свою смерть ради наказания.
Его рука не вздрогнула. Он сделал несколько глотков и ждал ответного выстрела.
Иван рванулся. Бокал выпал из его рук; он отказывался принять яд.
- Я могу налить ещё… - пробормотал он. - В другом бокале.
- Будьте мужчиной. Умейте принимать вызов, - короткий ответ лишь на мгновение остался непонятным.
Он как-то неумеренно быстро выхватил свой револьвер - уже взведённый, - и нажал на курок, оставляя на полу теперь пятна не только от вина, а и от крови.
***
Остался один день её тридцати лет одиночества. Остался один день его тридцати лет несчастья.
Этот яд действовал на всех. Она знала, что и её бы это убило, знала, что никто не сумел бы пережить то, что она налила в бокал. Пусть она и была готова выпить.
Его бокал был всё ещё наполовину полон, и она взяла его из его рук, вновь перехватила его пальцы, словно пыталась понять, что же такого тёплого было в нём, чтобы льды с её сердца схлынули так быстро, и отпила, чуть больше, чем могла победить.
Они смотрели друг другу в глаза, и холодные взгляды теплели - и жизнь убегала откуда-то. Мёртвый Иван, казалось, переменился за считанные секунды, сменил множество лиц - но не интересовал никого ни он, ни пятна от вина и крови на полу.
- Ещё две минуты, - прошептала она. - Две минуты, и яд нас убьёт.
Он покачал головой.
- Этого ничтожно мало, - за окном вновь наступала ночь. - Ещё две минуты, и мы бы так или иначе потеряли всё, Ваше Величество.
Она не хотела думать о том, что он говорил.
Две минуты - так ничтожно мало. Две минуты - так безмерно много для одного короткого, но страстного поцелуя.
…Они рухнули на землю одновременно - стояли на коленях, чувствуя, как сила и вечность вытекали из их жил. Яд действовал - он сжимал болью сердце, вынуждая его остановиться, - и магия всё ещё отчаянно билась, пытаясь спасти своих жертв.
- Как это глупо, - прошептала она, - умереть от яда, когда остаётся две минуты…
- Милая, - на его губах всё ещё играла мальчишеская улыбка. - Как это глупо, умереть от яда, когда перед нами вот-вот должна была открыться целая вечность.
И под гром оружия, под крики народа вспыхнул дворец. Армии схлестнулись; болью и кровью осыпало не поддающуюся вот уж сотни лет столицу.
Но Таня лишь чувствовала, как её тело превращается в абсолютный свет - и последнее, что запомнила, это касание его губ к своим губам.
…А после воспоминания растворились в пустоте и покинули её тело вместе с жизнью.
========== Эпилог ==========
- Глеб, хватит тратить время на всякую ерунду! - возмутилась девушка. - Ты поможешь мне когда-нибудь, или я опять должна сделать всё сама? Глеб!
- Да иду, иду! - Бейбарсов недовольно оторвался от экрана ноутбука. - Что надо сделать? Таня, мне завтра сдавать роман…
Она недовольно фыркнула. Быть женой писателя - это кошмар. Быть женой писателя, который ещё и в прошлом отнюдь не гумманитарий - это ещё хуже. Она даже открывать его книги опасалась, не зная, что встретит там на следующий раз - кровожадную Русалочку, утащившую в свои сети коварного принца, королеву и маршала, умерших в одно мгновение от яда, когда узрели истинную любовь, убийцу и его несостоявшуюся жертву или, может быть, Рапунцель с ядовитыми косами кровавого цвета.
Так или иначе, за это платили деньги - и немалые, потому девушка и не ругалась обычно на мужа. Но ведь у них в доме генеральная уборка, а она не могла забраться так высоко, в своём-то положении!
- Ну куда ты полезла? - возмутился он, снимая супругу со стола. - Восьмой месяц, Таня! Восьмой месяц! Ты подумала своей головой, - он шутливо щёлкнул её по лбу, притягивая к себе, - о том, что наш будущий ребёнок может не оценить страсть к верхолазанью своей любимой мамочки?
- Повешай мне шторы! Я не собираюсь встречать ребёнка в грязном доме без штор!
- Этот дом не может быть грязным, он ведь новый! - возмутился Глеб. - И только вчера мы вызывали какую-то дамочку из клининговой компании, чтобы ты не надрывалась. А ты перемываешь за нею полы, зачем?!
- Потому что она больше старалась тебя соблазнить, чем тут убрать, - отмахнулась Таня. - И вообще, не перечь жене, делай то, что велено!
Глеб рассмеялся. Повешать шторы было не так уж и трудно - в конце концов, потолки у них не самые высокие на свете. Правда, пришлось всё равно залезать на табурет, но всё лучше, чем жена, прыгающая по подоконникам на восьмом месяце беременности.
…Её взгляд устремился куда-то в окно, такой мечтательный, будто бы заместо обыкновенных просторов частного сектора она видела там что-то без конца волшебное.
- Знаешь, - вздохнула она, - мне иногда кажется, что всё, о чём ты пишешь - чистая правда. Что когда-то давно я летала на огромном контрабасе в небесах, а ты колдовал и выпрыгивал из своей старой-старой ступы…
- Таня, ты музыкант, а не ведьма, запомни это, - он спрыгнул с табурета и вновь обнял жену за талию, утыкаясь носом в её кудрявые рыжие волосы. - И мы уже пришли к выводу, что всё это нравится нам куда больше, чем мои выдуманные истории в моих же книгах.
- Знаешь, сколько людей хотели бы оказаться в мире твоих книг?
- Это ж каких? - хмыкнул Глеб. - В той, где сумасшедший убивает синеглазых блондинок? Или в той, где кровавая Рапунцель порталы в старые миры открывает, чтобы себя саму убить, но не решается? Боги, госпожа Гроттер, да туда никто и ногой не ступит!
Они рассмеялись - оба и почти одновременно, - а после Таня вновь мечтательно посмотрела туда, в далёкое, неизвестное небо. Какие контрабасы, какие чары, если она боялась даже летать на самолётах! Конечно, это не одно и то же, там ты не зависишь от себя самого, и если б она была ведьмой…
Но Гроттер не была ведьмой. И рисковой тоже никогда не была. И вообще, вышла бы замуж, наверное, на своего коллегу-скрипача, что её звал, если б однажды не узрела Бейбарсова, наигрывавшего на гитаре и напевавшего странную, волшебную песню.
Она помнила, как подошла к нему - у него был приятный бархатистый голос, и пальцы так умело перебирали струны, что она аж позавидовала - пусть за плечами и пятнадцать лет учёбы, а после - уже пять или шесть профессиональной карьеры. Контрабасистка - неудобный инструмент едва-едва несла.
Он заметил - понравилась, наверное, - и предложил помочь. Донести эту жуткую махину до дома - почему б и нет?
Она тогда выспрашивала, откуда песня, где научился так играть - кем работает. Тогда он ещё не был писателем; тогда он мог сотворить разве что какую-то научную статью у себя в университете. А напевал - потому что статьи публиковать дорого, а за выступления платят больше, куда больше, чем он способен заработать в своём альма-матер.
А потом как-то закрутилось, завертелось - он заходил за нею с работы, носил её тяжеленный контрабас и слушал её выступления, ни одного не пропустил. Билеты были дорогими, розы - алые, - тоже, но он так и оставался самым верным её слушателем, будто бы студенческая бедность его миновала.
Он, наверное, работал безумно много - но она не входила в список тех, кому обязательно следовало об этом знать. Проблемы с деньгами на неё не переносились, равно как и всё остальное; он умудрялся создавать какую-то смутную атмосферу абсолютного спокойствия вокруг неё.
Разумеется, Таня была не из тех девушек, от которых надо скрывать все проблемы, ибо они “созданы исключительно для любви”. Нет, она умела бороться и побеждать, да и проигрывать тоже умела, она умела работать и умела переживать трудные дни. Просто ему казалось, что омрачать её счастье не стоит, вот и всё. Он берёг её - а она умела это ценить.
Они оба жили в гармонии.
Он как-то незаметно и очень красиво увёл её у того скрипача. Конечно, люди искусства - такое дело; шесть лет назад, когда они только познакомились, Бейбарсов не имел никакого отношения к литературе и к музыке. То, что у него хороший, приятный голос - ничего не значило, равно как и струны его гитары, доставшейся вместе с умением играть от отца.
Они встречались два года “в шутку” и один - “совершенно серьёзно”, а потом он сделал ей предложение, которое никто так и не одобрил - с её стороны, разумеется. У неё были заносчивые дядя, тётя и их дочка, её троюродная сестра, с которой Таня примирилась только с возрастом, когда перестала реагировать на глупые подначивания со стороны девушки. И, конечно же, они не хотели, чтобы она - одна из их “известного, чистого” рода связывалась с каким-то мальчишкой “из подворотни”.
Он не был, конечно же, тем, за кого они его принимали. Отец-военный, мать на какой-то довольно высокой должности в университете, где он же учился. Разумеется, не великие музыканты и не неимоверно богатые бизнесмены, и Тане тогда казалось, что у дяди и тёти просто были на неё другие планы.
Но одного строгого взгляда со стороны Глебова отца, пожалуй, хватило, чтобы тётушка больше не визжала, как недорезанная, а дядюшка сел и умолк. Почему-то его холодных глаз они боялись даже больше, чем командирского тона.
Сейчас, три года спустя, он даже получил генеральское звание.
Но это значения для Тани не имело. Она даже не знала, почему Глеб вдруг начал писать - просто так вышло. Не знала, как его так быстро приняли в печать, как заплатили первый гонорар; он до сих пор не бросил свою работу в университете. Только теперь писательство было “для денег”, а нескончаемые студенты, скорее, для души.
К нему даже ходили подписывать тома - прямо на парах подбирались поближе, слушали, открыв рот, словно его профессия была хоть как-то связана с тем, что он им рассказывал - с теорией квантовых полей и прочим, прочим…
Они переехали в этот дом совсем недавно - ведь беременная женщина должна дышать свежим воздухом. И их неродившийся ребёнок тоже. И Таня всё ещё чувствовала себя предельно счастливой.
- Знаешь, - прошептала она, - мне иногда кажется, что тот мир, что был до встречи с тобой… Он будто бы пластиковый. Выдуманный. Контрабас этот…
Он мягко улыбнулся, обнял её ещё крепче и ничего так и не сказал. Ему, может, тоже так казалось, но эту чудную реальную жизнь мужчина вряд ли променял бы на что-то другое.