— Что с тобой? — спросил красавчик Витя, забыв о новой фуражке.
— В чем дело? — сказал умный Миша.
И даже глупый Ванечка, хотя ничего не сказал, но приподнял на кровати свое могучее тело и участливо поглядел на Петю.
— Ой, ребятушки! — проговорил Петя растерянно и удивленно. — Ой, ребятушки-братцы!
И он рассказал, что на экзамене по химии познакомился с девушкой, что такой красавицы мы никогда не видели — ни в кино, ни на картинках, ни в жизни: она так стройна и легка, что всё время стараешься не дышать, чтобы она не переломилась и не улетела. И она не ходит по земле, как все другие девушки на свете, а скользит по воздуху, не касаясь земли подметками. А голос у нее такой певучий и мягкий, что стоит ей произнести самое простое слово, ну хотя бы «здравствуйте» или «до свидания», — и кажется, будто раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно. А в глаза ей просто невозможно глядеть — голова кружится как у пьяного и земля плывет под ногами.
Ну и посмеялись мы над своим дружком! Откуда могла появиться такая красавица в нашей школе, где мы всех красавиц знали наперечет и среди них не было ни одной, которая уже не разбила бы сердце красавчика Вити? А если бы вдруг и появилась такая красавица, так за что бы она полюбила нашего долговязого, нашего большеухого, нашего скромника Петю Коржика?
Парень он, правда, хоть куда: и работает неплохо, и в шахматы играет, и школу скоро кончит, но кавалер самый никудышный. Восемнадцать лет на свете прожил, а танцевать так и не научился. И галстук завязать как следует не умеет. И подбородок всегда в чернилах. И главное — девушек боится. Как только незнакомую девушку увидит — поскорей в сторону. А если в сторону никак нельзя, так тут такое с нашим беднягой творится, что смотреть жалко: идет рядом с девушкой, слова не вымолвит, только глазами нам знаки подает: погибаю, мол, не покидайте!
Уж мы его учили-учили, — и все вместе и порознь. Красавчик Витя весь свой опыт ему передал — ничего не утаил. Умный Миша целую лекцию прочитал — научно доказал, что девушка, по существу, ничем не отличается от парня. Не помогло.
И как же он мог познакомиться с такой красавицей, да еще на экзамене по химии?
— Всё ясно, — сказал умный Миша. — Когда человек влюбляется, контроль рассудка ослабевает и явления внешнего мира могут отражаться в сознании с некоторыми искажениями. — И он поправил очки на своем ученом носике, похожем на маленькую кнопочку.
А красавчик Витя, комкая в руках новую фуражку, взволнованно убеждал:
— Уж поверь мне, уж мне ли не знать? Нет таких, чтобы земли не касались подметками! Соврал ты, Петя Коржик!
А Петя клянется, что он нисколько не соврал, и всё так и есть, как он говорит.
— Постойте, ребята, — сказал умный Миша. — Ясно одно: мы должны сами увидеть эту красавицу и решить — действительно ли она так красива, как нас уверяет Петя Коржик, или же он просто жалкий влюбленный, и слова его не заслуживают никакого доверия!
Сначала Петя Коржик ни за что не хотел назвать ее имени, но когда умный Миша сказал, что в таком случае он будет считать разговор исчерпанным и лучше займется изучением английского языка, бедняга сдался..
— Пожалуйста! — сказал он. — Глаша Парфенова! Угол бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд. Там дом строится. Там она работает.
На следующий день, сразу после работы, наспех умывшись, мы вскочили на велосипеды и среди потока автомобилей, автобусов и троллейбусов помчались к переулку Светлых Надежд.
Пети Коржика с нами не было. Он пошел в парикмахерскую подстричь свои космы, потому что вечером должен был встретиться с Глашей Парфеновой в парке культуры и отдыха.
На углу бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд действительно строился дом. Он был обнесен лесами, будто клеткой, и на разных этажах работали девушки в красных платочках и синих брюках.
Мы соскочили с велосипедов, задрали кверху головы; и, хотя нас толкали прохожие, мы стояли и разглядывали девушек, надеясь увидеть среди них ту, которая так поразила воображение Пети Коржика.
Но девушки были как девушки, не лучше и не хуже всех других девушек на свете: и все они касались подметками дощатого настила лесов; и каждой можно было поглядеть в глаза — голова не кружилась. Не было среди них ни особых красавиц, ни особых дурнушек, кроме, впрочем, одной — неуклюжей толстушки в мальчиковых ботинках, которая топала так, что доски под ней гнулись и грохотали, будто кто-то бросал на них булыжники.
Она проходила на высоте третьего этажа с ведром и кистью в руках и напевала таким голосом, что прохожие, которым даже в голову не могло прийти, что этот голос принадлежит девушке, говорили: «Уж если не могут исправить громкоговоритель, так лучше бы выключили его совсем».
— Эй ты! — закричал красавчик Витя. — Пожалей, пожалуйста, наши барабанные перепонки!
Услышав это, она перегнулась через перила, и мы увидели такие добродушно-веселые щелочки глаз и столько веснушек на несоразмерно маленьком носике, похожем на озорную морковку, что нам стало весело, как в цирке.
— Чего рты разинули, бездельники! — закричала толстушка. — А ну, марш отсюда, а не то я вас разделаю, как вот эту стену! — И она обмакнула кисть в ведерко с зеленой краской.
— Постой! Постой! — захчахал руками красавчик Витя. — Скажи, где тут работает Глаша Парфенова?
— А зачем вам Глаша Парфенова? — спросила она. — Зачем она вам, бездельникам, понадобилась? Я — Глаша Парфенова!
— Ты… Глаша Парфенова?
— Это… Глаша Парфенова?
— Она… Глаша Парфенова?
— Я— Глаша Парфенова!
Мы так и покатились со смеху. А Глаша Парфенова, глядя на нас, стала смеяться тоже. И смеялась она так, что доски под ней ходили ходуном и зеленая краска выплескивалась из ведерка и капала на белый верх новенькой морской фуражки красавчика Вити.
Всю дорогу мы хохотали. Ну и разыграл нас наш тихоня и скромник! И кто бы мог подумать, что он способен выкинуть такую штуку?
Когда мы вернулись, Петя Коржик был уже дома. В парикмахерской его подстригли, побрызгали одеколоном, галстук был завязан по всем правилам. Петя сидел всё над той же тетрадью, но решал, как видно, такую задачу, какой нет ни в одной школьной программе.
— Были у нее? — спросил он с тревогой. — Видели?
— Ой, были! — хохотал красавчик Витя.
— Ой, видели! — покатывался умный Миша.
А Петя чуть не плакал.
— Может, вы приняли за нее другую, — говорил он в отчаянии. — Может, там у них две Глаши Парфеновы?.. Пойдемте со мной, вы увидите сами, что я не приврал ни слова, что такой, как она, нет ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.
И мы пошли вместе с Петей на свидание.
Свидание было назначено в парке культуры и отдыха, за музыкальной раковиной. Там, возле пруда, стоит одинокая скамейка, на которой вырезано сорок три мужских имени, и сорок три женских имени, и сорок три сердца, пронзенных сорока тремя стрелами.
Петя Коржик сел на скамью, а мы устроились на берегу пруда, свесив ноги с обрыва к белым кувшинкам, лежавшим на громадных листьях, и отсюда, сквозь деревья, нам отлично была видна скамейка и на ней наш дружок, тревожно всматривающийся в даль дорожки.
Мы заметили девушку почти в тот же момент, что и Петя. Он поднялся ей навстречу и быстро обернулся в нашу сторону, как бы желая сказать: «Ну, смотрите!»
И мы смотрели.
Нет, он не был обманщиком, наш тихий и скромный Петя Коржик. Всё так и было, как он говорил. Мы отлично видели прекрасную Глашу. Ее маленькие ножки не ступали по земле, а скользили над ней, не касаясь земли подметками. И была она так стройна и легка, что малейший ветерок, казалось, мог подхватить ее и понести вдоль дорожки. А глаза… Поглядел в них красавчик Витя — и зашатался как пьяный, и схватился за куст, чтобы не скатиться с обрыва в воду.
— Здравствуй, — сказала она ошалевшему от счастья и робости Пете. — Ты давно уже здесь?
Разве она сказала «здравствуй»? Разве она спросила — давно ли он уже здесь? А нам показалось, что где-то раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно.
— Видишь? — спросил красавчик Витя и схватил за руку умного Мишу.
— Не может быть, — прошептал умный Миша, который умел объяснить всё на свете.
А глупый Ванечка вздохнул и ничего не сказал.
Петя взял Глашу за руку и повел ее к скамье. Он шел, пошатываясь от счастья.
— Глаша! — говорил Петя Коржик, задыхаясь от любви и нежности. — Глаша! Я забыл твою тетрадку по химии. Я забыл ее, Глаша, я не захватил ее с собою, но я верну ее, Глаша, завтра же верну ее, твою тетрадку по химии… — Так он вел ее по дорожке и всё говорил и говорил о своей любви, а когда заглядывал ей в глаза, то пошатывался как пьяный.
Мы вернулись в нашу комнату, к нашим книгам и футбольным таблицам, к нашим бутсам и фотографиям, и молча разделись, и молча легли в свои постели, и молча лежали с открытыми глазами, строгие, счастливые и торжественные.
Красавчик Витя размышлял: «Наверное, до сих пор мое сердце еще вовсе не разбивалось вдребезги, и только сегодня оно действительно разбилось вдребезги, и больше мне ничего не надо: ни галстуков, ни кино, ни велосипеда!»
И всю ночь ему снилась прекрасная Глаша.
Умный Миша размышлял: «Первый раз я не могу объяснить чего-то, а если я не могу объяснить чего-то, то, может быть, я не могу объяснить ничего. Но если я не могу объяснить ничего, то что ж удивительного в том, что я не могу объяснить чего-то?..»
И всю ночь ему тоже снилась прекрасная Глаша.
Глупый Ванечка размышлял: «Должно быть, и Витя и Миша не спят, а думают о прекрасной Глаше. Но думай не думай — ничего от этого не изменится.
Так лучше я не буду думать о прекрасной Глаше, а буду спать, потому что зачем же не спать, когда можно спать?»
Но и он не мог заснуть, потому что всё время думал о том, как бы не думать о прекрасной Глаше.
Но утро освежает разум, и мы сообразили, что здесь что-то не так.
— Чудо! — сказал красавчик Витя.
— Преломление лучей, — сказал умный Миша, и, надевая на свою заспанную кнопочку очки, он добавил уверенно: — Не может быть одна и та же девушка такой дурнушкой днем и такой прекрасной вечером. Ясно — мы ошиблись. Или днем ошиблись, или вечером.
И чтобы проверить себя, каждый из нас решил снова пойти поглядеть на прекрасную Глашу.
Весь день мы думали о ней, и всё напоминало о ней: и тонкая струйка питьевой воды в цехе, и соловьиный свист станков, и слишком сосредоточенный вид друзей, и та чуть заметная улыбка, которая время от времени мелькала по лицу Пети Коржика.
После работы было еще собрание с такой обширной повесткой дня, словно за один вечер мы должны были решить все вопросы, которые волновали, волнуют и будут волновать человечество. И умный Миша не выступал на этом собрании, он не задавал вопросов, и не внес ни одного предложения, и все удивлялись, предполагая, что он заболел.
А как только собрание кончилось, он раньше всех помчался к проходной, прокричав нам, что ему в другую сторону, что он очень спешит, что он потерял очки, что у него лекция, что он нашел очки, что всего хорошего… И через секунду его велосипед уже нырнул в толчею улицы.
И красавчик Витя, как оказалось, спешил, — и тоже в другую сторону.
И глупый Ванечка, выйдя за ворота, подумал минутку и сказал:
— Ну что ж, раз все спешат в другую сторону, так и я поспешу в другую сторону.
Только Петя Коржик сказал, что он никуда не спешит, и он пожал руки друзьям, которые помчались в разные стороны.
Но через десять минут наши велосипеды чуть было не столкнулись у светофора. Сначала мы попытались спрятаться друг от друга за троллейбусами, автобусами и трамваями, потом расхохотались и, когда красный свет светофора сменился зеленым, поехали гуськом среди множества красных огоньков, гнавшихся один за другим по широкой улице.
Девушек на лесах уже не было. Сторож, сидевший у ворот, указал дом, где жили строители. Все семь этажей были освещены. Сто сорок окон раскрыты настежь. Ветер колыхал сто сорок занавесок. Сто сорок абажуров разной окраски цвели в комнатах. И в одной из комнат второго этажа мы увидели Глашу Парфенову.
Она стояла возле окна, сердитая и толстенькая. В одной ее руке было зеркало, а в другой — новая шапочка.
Это была чудесная шапочка, с цветочками и листиками, яркими и свежими, будто они росли в лесу. Но как только эту шапочку надела Глаша, цветочки сразу как бы завяли и выцвели, а листики свернулись сухими серыми трубочками, и чудесная шапочка стала похожа на старую кастрюльку, надетую на пенек озорными мальчишками.
И Глаша заплакала.
Она стояла возле окна с нелепой кастрюлькой на голове, размазывая по веснушкам слезы.
Бедная девушка! Бедная дурнушка Глаша!
А мы стояли на другой стороне улицы, опираясь на свои понурые велосипеды.
Как мог так обманываться наш несчастный, наш наивный, наш влюбленный Петя Коржик? И мы сами, всю ночь и весь день думавшие о прекрасной Глаше? Или правда, что лунный свет может ввести в такое заблуждение?
Умный Миша снял очки, протер их, надел опять и снова снял, чтобы протереть, и он не сказал ни слова. И красавчик Витя ничего не сказал. И глупый Ванечка тоже.
А дурнушка Глаша между тем плакала у окна, не замечая Пети Коржика.
Он был еще далеко, но мы уже увидели его.
— Держись, Петя! Мужайся, дружок! — бодро крикнул ему красавчик Витя. — Вот она, твоя прекрасная Глаша!
— Не расстраивайся, сейчас я тебе всё объясню! — не очень уверенно закричал умный Миша.
А глупый Ванечка вздохнул и сказал:
— Хе!
И это могло означать что угодно.
Но Петя Коржик, наверное, даже не услышал наших возгласов.
— Глаша! — крикнул он, как только приблизился к ее дому.
И Глаша увидела Петю Коржика.
И едва она увидела его, как произошло чудо, какое может быть только в сказках для маленьких детей, для глупых детей, которые еще не знают ни физики, ни логики, ни диалектики.
В окне, как в раме, стояла Глаша Парфенова. Она была так стройна, что хотелось задержать дыхание, чтобы она не переломилась и не улетела. А в глаза ее нельзя было заглянуть — кружилась голова и земля плыла под ногами.
— Здравствуй, Петя! — сказала она, и нам показалась, что раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно. — Здравствуй, Петя! — сказала она и вышла на балкон, и мы увидели, что ее туфельки не касались балкона подметками.
Нет, он не обманул нас, наш честный, наш скромный дружок. Прекраснее Глаши Парфеновой не было девушки в городе. Таких мы не видели ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.
И мы поняли, что нам открыты далеко не все тайны мира и пожинать плоды своей мудрости еще рано.
Неудовлетворенные желания
Это очень странное происшествие. Оно произошло на кладбище. Поздней ночью. Один из участников этого происшествия — живой, красивый парень. Другой — покойник, лежавший в могиле.
Живой парень работал на нашем заводе.
У него были широкие плечи, светлые волосы, прекрасное здоровье и отлично сшитый костюм.
Премии за хорошую работу он получал каждый месяц, регулярно, как зарплату; в кино ходил два раза в неделю, не пропуская ни одного нового фильма; по количеству галстуков занимал первое, а по плаванию вольным стилем — второе место на заводе; и ухаживал за красавицей Маней Пальчик, в которую были влюблены шесть офицеров, пять инженеров, четыре студента, три слесаря, два ремесленника и один председатель завкома.
И некоторые из нас завидовали живому, здоровому и красивому парню.
Но сам он считал себя несчастным, потому что имел много неудовлетворенных желаний.
Он желал купить мотоцикл, жениться на Мане Пальчик, сниматься в кино, стать чемпионом мира по плаванию. И еще у него было столько разных желаний, что даже не перечислить.
Все эти желания не давали ему покоя.
Когда он приходил в Дом культуры — широкоплечий, здоровый, красивый, в отлично сшитом костюме и ярком галстуке, — то становился к стене, скрещивал на груди руки; и, видя, что шесть офицеров, пять инженеров, четыре студента, три слесаря, два ремесленника и один председатель завкома танцуют, смеются и шутят с красавицей Маней Пальчик, он спрашивал у кого-нибудь, кто оказывался рядом: