До нас доходили слухи о том, что император Манчжурии проиграл войну и был вынужден пойти на всевозможные уступки, одна из которых заключалась в том, чтобы помочь иностранцам построить дорогу из железа. Но все они казалось настолько фантастичными, что я не придавал им особого значения.
Мандарин с энтузиазмом кивнул.
– Многоуважаемый господин Томпсон прав во всех отношениях. Но не будет ли он благосклонен выслушать один маленький совет?
Усталый англичанин нетерпеливо махнул рукой.
– Некоторые из местных жителей выражают обеспокоенность по поводу предлагаемого пути железной дороги. Видите ли, они думают, что уже проложенные пути блокируют каналы ци в земле. Это плохой фэн-шуй.
– Что за чушь ты несёшь?
– Это похоже на дыхание человека, – сказал мандарин, несколько раз шумно вздохнув, чтобы убедиться, что англичанин его понял. – У земли есть каналы вдоль рек, холмов и древних дорог, которые несут энергию ци. Это то, что способствует достатку деревень, оберегает редких животных, поддерживает местных духов и богов домашнего очага. Не могли бы вы распорядиться немного сдвинуть намеченную линию путей, чтобы следовать рекомендациям мастеров фэн-шуй?
Томпсон закатил глаза.
– Это самая нелепая вещь, которую мне доводилось слышать. Вы хотите, чтобы я отклонился от наиболее оптимального пути для нашей железной дороги, потому что думаете, что ваши божки рассердятся?
У мандарина был страдальческий вид.
– Ну, в тех местах, где уже проложены пути, происходит много плохих вещей: люди разоряются, животные умирают, боги домашнего очага не отвечают на молитвы. И буддийские, и даосские монахи единодушно согласны с тем, что тому виной железная дорога.
Томпсон подошел к Будде и оценивающе посмотрел на него. Я нырнул за статую и сжал руку Янь. Мы затаили дыхание, молясь, чтобы нас не заметили.
– Он всё ещё обладает силой? – спросил Томпсон.
– В этом храме нет служителей на протяжении уже многих лет, – ответил мандарин. – Но этот Будда всё ещё пользуется почтением. Я слышал рассказы сельчан, что обращённые к нему молитвы часто дают результат.
Потом я услышал громкий треск и единый вздох собравшихся в главном зале людей.
– Я только отрубил своей тростью руки этого божка, – сказал Томпсон. – Как вы можете видеть, я не был поражён молнией, и никакая иная беда меня не постигла. И теперь мы знаем, что это всего лишь глиняный идол, набитый соломой и раскрашенный дешёвой краской. Вот поэтому ваш народ и проиграл войну Великобритании. Вы поклоняетесь статуям из грязи, вместо того, чтобы думать о строительстве дорог из железа и изготовления оружия из стали.
Больше вопрос об изменении пути железной дороги не поднимался.
После того, как люди ушли, мы с Янь вышли из-за статуи. Некоторое время мы смотрели на отбитые руки Будды.
– Мир меняется, – сказала Янь. – Гонконг, железные дороги, иностранцы, провода, передающие речь, и механизмы, извергающие дым. Чудес всё больше и больше, сказители в тавернах всё время говорят о них. Я думаю, именно поэтому и уходит древняя магия. Более сильный вид волшебства пришёл ей на смену.
Её голос был бесстрастным и холодным, как поверхность осеннего озера, но я понимал, что она права. Я подумал о том, как мой отец старается сохранить бодрость духа, хотя к нам обращалось всё меньше и меньше клиентов. Я спрашивал себя – а что если время, что я проводил за изучением заклинаний и упражнениями с мечом, было потрачено впустую?
– Что ты собираешься делать? – спросил я, думая о том, каково ей живётся одной в горах, не имея возможности найти пищу, которая поддерживала бы её магию.
– Есть только одна вещь, которую я могу сделать. – Её голос на секунду прервался, а затем стал решительным и дерзким, словно безмятежную гладь озера всколыхнул брошенный камень.
Но тогда она посмотрела на меня, к ней вернулось хладнокровие.
– Есть только одна вещь, которую мы можем сделать. Учиться, чтобы выжить.
***
Железная дорога вскоре стала привычной частью пейзажа – чёрный локомотив, пыхтя паром, пробирался через зелёные рисовые поля, и тянущийся за ним длинный шлейф походил на дракона, спустившегося с далёких, туманных, синих гор. Некоторое время паровоз был удивительным зрелищем, и восхищённые ребятишки неслись вслед за ним вдоль железнодорожных путей, стараясь не отставать.
Но копоть из паровозных труб сначала убила рис на ближних полях, а потом погибли двое детей, игравшие на рельсах и слишком напуганные, чтобы сдвинуться с места. После этого поезд перестал восхищать.
Люди перестали приходить к нам с отцом и просить нашей помощи. Они шли либо к христианским миссионерам, либо к новому учителю, который говорил, что обучался в Сан-Франциско. Молодёжь, наслушавшись разговоров о ярких огнях и хорошо оплачиваемой работе, потянулась из деревни в Гонконг и Кантон. Поля зарастали сорняками. Казалось, что в деревне остались только дети и старики, смирившиеся с новым положением дел. Люди из отдалённых провинций приходили, чтобы разузнать насчёт покупки подешевевшей земли.
Отец проводил дни от рассвета до заката сидя в передней комнате, положив Ласточкин Хвост поперёк колен и неотрывно глядя на дверь, как будто бы сам превратился в статую.
Каждый день, возвращаясь домой с поля, я видел, как в глазах отца на короткий миг вспыхивал отблеск надежды.
– Кто-нибудь говорил о необходимости нашей помощи? – спрашивал он.
– Нет, – отвечал я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро. – Но я уверен, что вскоре объявится прыгающий мертвец. Надо просто немного подождать.
Я старался не смотреть на отца, когда говорил, потому что не хотел видеть, как в его глазах гаснет надежда.
Некоторое время спустя я обнаружил отца висящим на прочной балке в его спальне. Когда я с замершим от горя сердцем снимал его тело, я подумал, что он не слишком отличался от тех, на кого охотился всю свою жизнь – всех их поддерживала древняя магия, которая ушла и больше уже не вернётся, и они не знали, как выжить без этого.
Я сжал в руке Ласточкин Хвост, тяжёлый и тусклый. Я всегда был уверен, что мне суждено стать охотником на демонов, но как быть, если нет больше демонов, нет больше духов? Все наложенные на меч даоистские благословения не смогли спасти моего отца. И, если я застряну здесь, то, возможно, повторю его судьбу.
Я не видел Янь уже шесть лет, с того самого дня, когда мы прятались в храме от железнодорожных топографов. Но сейчас снова вспомнил сказанные ею слова.
Учиться, чтобы выжить.
Я собрал вещи и купил билет на поезд до Гонконга.
***
Стражник-сикх проверил мои документы и жестом разрешил пройти через ворота.
Я задержался на мгновение, чтобы проследовать взглядом вверх по крутому склону горы. Уходящие ввысь железнодорожные пути были похожи на лестницу, ведущую прямо на небо. Это был фуникулёр, трамвайная линия, ведущая на вершину Пика Виктория, где обитали новые хозяева Гонконга, и где запрещено было селиться китайцам.
Но китайцы были достаточно хороши для того, чтобы лопатой закидывать уголь в топки и смазывать механизмы.
Пар клубился вокруг меня, когда я спускался в машинное отделение. За прошедшие пять лет ритмичный грохот поршней и стаккато крутящихся шестерней стали мне привычны, словно звуки собственного дыхания и биения сердца. В их упорядоченной какофонии мне слышалась своеобразная мелодия, звучавшая для меня как звон цимбал и гонгов в увертюре народной оперы. Я проверял давление, наносил герметизирующую смесь на стыки, подтягивал фланцы, заменял изношенные зубчатые колёса в шестерёночных механизмах. Я с головой погрузился в работу, тяжёлую, но приносящую удовлетворение.
Когда моя смена подошла к концу и я вышел из машинного отделения, уже стемнело. В небе сияла полная луна, и я увидел, как очередной заполненный пассажирами трамвайный вагон, приводимый в действие моим двигателем, тянется вверх по склону горы.
– Не позволяйте китайским призракам заполучить вас, – сказала сидевшая в трамвае женщина с яркими светлыми волосами, и её спутники рассмеялись.
Это была ночь Юй Лань, понял я, Фестиваля Духов. Я должен сделать подношение отцу, может быть, купить в Монгкоке пачку ритуальных денег.
– Что значит, ты сегодня больше не работаешь? Мы хотим твоих ласк! – донёсся до меня мужской голос.
– Девушкам вроде тебя не пристало отвечать отказом, – со смехом добавил другой мужчина.
Я повернул голову на голос и увидел китайскую женщину, стоящую неподалёку от трамвайной остановки. Обтягивающий, по западной моде, чонсам и броский макияж красноречиво говорили о её профессии. Два англичанина преградили ей путь. Один попытался обнять её, но девушка отстранилась.
– Пожалуйста. Я очень устала, – сказала она на английском языке. – Может быть, в другой раз.
– Сейчас, не будь дурой, – грубо сказал первый мужчина. – Я не собираюсь тебя уговаривать. Ты сейчас пойдёшь с нами и сделаешь, что должна.
Я подошел к ним.
– Привет. – Мужчины обернулись и посмотрели на меня. – В чём проблемы?
– Не твое дело.
– Ну, полагаю, это мое дело, – сказал я, – вы разговариваете с моей сестрой.
Сомневаюсь, что кто-нибудь из них мне поверил. Но пять лет непрерывной работы с тяжёлыми механизмами сделали моё тело мускулистым; они посмотрели на моё лицо и руки, испачканные машинным маслом, и, вероятно, решили, что не стоит у всех на глазах затевать драку с простым китайским инженером.
Мужчины, бормоча ругательства, отошли, чтобы занять очередь на фуникулёр.
– Спасибо, – сказала Янь.
– Давненько не виделись, – ответил я, оглядывая её. Я проглотил чуть было не сорвавшуюся с губ фразу, что она выглядит хорошо. Вид у неё был неважный. Она выглядела усталой, похудевшей и ослабшей. Резкий запах духов, которыми она пользовалась, раздражал мой нос.
Но я не думал её осуждать. Судить других – непозволительная роскошь для того, кто сам вынужден бороться, чтобы выжить.
– Сегодня ночь Фестиваля Духов, – сказала она. – Я не хочу больше работать. Хочу помянуть свою мать.
– Почему бы нам не совершить приношение вместе? – предложил я.
Мы отправились паромом на Коулун, и дующий над водой ветерок немного её оживил. На пароме она намочила полотенце горячей водой из чайника и стёрла макияж. Я уловил слабый след её естественного запаха, как обычно свежего и прекрасного.
– Ты хорошо выглядишь, – сказал я, поскольку так теперь и было.
На улицах Коулуна мы купили пирожные, фрукты, холодные пельмени, приготовленную на пару курицу, палочки благовоний, жертвенные бумажные деньги и прочие необходимые для ритуала предметы.
– Как охота? – спросил я. Мы вместе рассмеялись.
– Я скучаю по лисе, – сказала Янь. Она рассеянно грызла куриное крылышко. – Однажды, вскоре после нашей прошлой встречи, я почувствовала, что последние остатки магии покинули меня. Я больше не могу перевоплощаться.
– Мне очень жаль, – сказал я, не в состоянии придумать что-нибудь ещё.
– Моя мать приучила меня любить человеческие вещи – еду, одежду, народную оперу, старинные легенды. Но она никогда не была зависимой от них. Когда хотела, она всегда могла преображаться в своё истинное обличье и охотиться. Но теперь, запертая в этом облике, что я могу сделать? У меня нет когтей. У меня нет острых зубов. Я даже не могу быстро бегать. Всё, что у меня теперь осталось – моя красота, то самое, за что вы с отцом убили мою мать. Так что теперь я живу как раз тем, в чём вы когда-то несправедливо обвиняли мою мать. Я соблазняю мужчин ради денег.
– Мой отец тоже умер.
Услышанное, казалось, не слишком её огорчило.
– Что случилось?
– Он, как и ты, чувствовал, что магия нас покидает. Он не мог этого вынести.
– Мне очень жаль. – И я понимал, она не знает, что ещё сказать.
– Ты сказала мне однажды – есть единственное, что мы можем сделать, чтобы выжить. Я должен поблагодарить тебя. Это, возможно, спасло мне жизнь.
– Нам обоим, – ответила она, улыбнувшись. – Но давай больше не будем говорить о себе. Сегодняшний вечер принадлежит призракам.
Мы спустились вниз к гавани и разложили принесённую еду неподалёку от воды, приглашая призраков всех, кого мы любили, прийти и разделить с нами трапезу. Потом мы раскурили палочки благовоний и сожгли в ведре бумажные деньги.
Она смотрела, как пепел сожжённой бумаги поднимается в небо теплом от огня и исчезает среди звезд.
– Как ты думаешь, теперь, когда не нет больше никакой магии, ворота в загробный мир всё ещё открыты для призраков?
Я ответил не сразу. Когда я был юн, я мог расслышать тишайший шорох пальцев призрака, коснувшегося бумажного окна, и умел отличать голос духа от шума ветра. Но теперь мне были привычнее подобный грому стук поршней и оглушительное шипение пара, под сильным напором несущегося через клапаны. Я больше не ощущал себя неотъемлемой частью исчезающего мира моего детства.
– Не знаю, – сказал я. – Полагаю, с призраками происходит то же самое, что и с людьми. Одни поймут, как выживать в мире железных дорог и свистящего пара, другие исчезнут навсегда.
– Но будет ли хоть кто-нибудь из них счастлив? – спросила она.
Ей ещё удавалось меня удивить.
– Я имею в виду, – продолжила она, – вот ты – счастлив? Ты чувствуешь себя счастливым, изо дня в день поддерживая работу механизмов, словно сам являешься всего лишь их деталью? О чём ты мечтаешь?
Я давно уже ни о чём не мечтал. Я позволил себе поддаться очарованию движущихся зубчатых колес и рычагов, беспрестанным звукам ударов металла о металл. Это позволяло мне не вспоминать об отце, о нашей земле, которая так многого лишилась.
– А я мечтаю об охоте в этих джунглях металла и асфальта, – сказала она. – Мечтаю в моём истинном обличье прыгать с балки на карниз, с террасы на крышу, пока не окажусь на самой вершине, пока не смогу зарычать прямо в лицо всем этим людям, считающим, что они вправе мною владеть.
Я увидел как её глаза, ярко заблестевшие на мгновение, вновь потускнели.
– В наши дни, в эпоху пара и электричества, хоть кому-нибудь в этом огромном мегаполисе, кроме тех, кто живёт на Пике, удалось сохранить своё истинное обличье? – спросила она.
Мы просидели в гавани всю ночь, жгли бумажные деньги и ожидали знака, что призраки всё ещё с нами.
***
У жизни в Гонконге была одна странная особенность: казалось, что изо дня в день вокруг ничего не меняется. Но если сравнить то, что изменилось за несколько лет, может показаться, что раньше вы жили совсем в другом мире.
К тому времени, когда мне исполнилось тридцать, новым моделям паровых двигателей требовалось всё меньше угля, и они давали всё больше энергии. Они становились всё более компактными. Улицы наводнили автоматические рикши и безлошадные экипажи, и у большинства людей, кому это было по карману, имелись дома механизмы, которые поддерживали воздух в комнатах прохладным, а пищу в кухонных шкафах холодной, всё это работало на энергии пара.
Я ходил по магазинам и, игнорируя недовольство продавцов, изучал детали новых выставочных моделей. Я пожирал каждую книгу по устройству и эксплуатации паровых двигателей, что мне удавалось найти. Я пытался применять полученные знания для улучшения машин, за которые был ответственным, пробуя новые виды топлива для двигателей и смазочных масел для поршней, регулируя передаточное число. Мне доставляло немалое удовольствие учиться понимать магию машин.
Однажды утром, когда я закончил сложный ремонт сломанного регулятора оборотов, две пары лакированных ботинок остановились на платформе выше меня.
Я поднял глаза. Двое мужчин смотрели на меня сверху вниз.
– Это он, – сказал мой начальник смены.
Второй мужчина, одетый в хрустящий костюм, выглядел скептически настроенным.
– Это ты придумал идею использования большего маховика для старого двигателя?
Я кивнул. Я гордился тем, что мне удавалось выжать из моих машин больше мощности, чем планировали их создатели.