Щеки отличались свѣжестью, крѣпкій подбородокъ былъ тщательно выбритъ, каріе глаза, не утратившіе еще блеска, имѣли обычное пріятное и ласковое выраженіе.
Утренній англійскій костюмъ сидѣлъ на князѣ превосходно и весьма шелъ къ нему.
Князь проснулся, какъ и всегда, съ первымъ ударомъ девяти, облился холодной водой, полчаса дѣлалъ гимнастику и упражненія съ тяжелыми гирями. Потомъ онъ съѣлъ, у себя въ спальнѣ, кусокъ кроваваго ростбифа, выпилъ стаканъ портеру и занялся туалетомъ. Ровно въ половинѣ одиннадцатаго вышелъ онъ въ кабинетъ и началъ провѣрку часовъ.
До сихъ поръ все шло по давно ужъ заведенному порядку. Послѣ провѣрки часовъ надо было подойти къ столу, пробѣжать полученныя письма, а затѣмъ сѣсть въ качалку, закурить сигару; и, наскоро проглядѣвъ русскую газету, приняться за «Times» и «Figaro». Князь подошелъ къ столу, прочелъ три-четыре неинтересныхъ полученныхъ письма, но въ качалку не сѣлъ, сигары не закурилъ, газетъ не тронулъ.
Онъ большими шагами своихъ длинныхъ ногъ измѣрялъ кабинетъ во всѣхъ направленіяхъ.
Ему пришло въ голову, что сегодня «засѣданіе». Онъ ужъ пропустилъ одно и непремѣнно слѣдовало бы поѣхать. Но онъ чувствовалъ себя не въ силахъ встрѣтиться съ людьми, которые хоть и не будутъ, разумѣется, ничего спрашивать, но непремѣнно будутъ глядѣть на него съ тайнымъ злорадствомъ. Вѣдь, люди,-- думалъ онъ не безъ нѣкотораго основанія,-- какія бы хорошія и высокія слова ни говорили, всегда какъ-то невольно рады несчастію, бѣдѣ ближняго...
Его же бѣда особенно ужасна тѣмъ, что надъ ней позволительно посмѣяться. Его дочь не умерла, она жива, она только, напилась публично пьяной, безчинствовала, а потомъ убѣжала, убѣжала ночью къ любовнику!.. Его дочь!!
Онъ поблѣднѣлъ, и глаза его потеряли свое пріятное выраженіе, расширились, показали бѣлокъ, испещренный тонкими, яркими жилками. Онъ сжалъ большіе, сильные кулаки и, кажется, появись передъ нимъ Ninette, онъ бы уложилъ ее на мѣстѣ. Но Ninette не было, и онъ, себя не помня, хватилъ кулакомъ по массивному столу съ мраморной верхней доскою.
Боль заставила его очнуться. Онъ растеръ руку и сразу почти успокоился, однако, все же продолжая нервно шагать по комнатѣ.
Онъ опять задавалъ себѣ остающійся безъ отвѣта вопросъ: какимъ это образомъ могла съ нимъ случиться подобная гадость? Все шло такъ хорошо, каждый годъ приносилъ что-нибудь пріятное, такъ или иначе подвигалъ впередъ, вверхъ. Отъ него не требовалось никогда никакихъ заботъ, хлопотъ, напряженія. Все дѣлалось само собою, мягко, незамѣтно, вытекало одно изъ другого.
Такъ было съ самаго дѣтства, проведеннаго въ обширномъ родительскомъ домѣ среди родныхъ, сверстниковъ и сверстницъ среди неутомительныхъ занятій языками и различныхъ дѣтскихъ увеселеній.
Потомъ наступили школьные годы. Сразу переходъ былъ чувствителенъ; но это скоро обошлось. Въ заведеніи было очень недурно, уроками не утомляли, экзамены не представляли особенной трудности, такъ какъ и начальство, и наставники помогали всѣми мѣрами. А на старшемъ курсѣ ученіе отошло совсѣмъ на задній планъ. Блестящая молодежь пробилась на волю и жадно вкушала отъ всякихъ запретныхъ плодовъ.
Правда, нѣсколько товарищей работали усидчиво; но это были юноши, уже сознавшіе, что имъ придется своею головой прокладывать себѣ дорогу, или честолюбцы.
Князь не чувствовалъ въ себѣ «такого» честолюбія и очень хорошо зналъ, что папа, мама, дяденьки, тетеньки и ихъ друзья, и безъ всякихъ съ его стороны усидчивыхъ занятій, доставятъ ему въ свое время все, что надо для безпечальнаго, почетнаго существованія.
Такъ оно, конечно, и случилось. Князь, по своему рожденію, родству и связямъ, принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, блестящую карьеру которыхъ легко и подробно можно начертать въ минуту ихъ рожденія, не прибѣгая къ гороскопу. Едва сойдя со школьной скамьи, онъ получилъ уже все, чего одни добиваются десять-двѣнадцать лѣтъ и чего другіе никогда не могутъ добиться. Все это давалось не ему, а его отцу, дядямъ, теткамъ, которыхъ нельзя было обидѣть.
Въ тридцать лѣтъ, занимая очень видное и притомъ ничуть не отвѣтственное, не требующее никакихъ знаній, даже никакихъ занятій служебное положеніе и получивъ послѣ отца отличное состояніе, князь женился на красивой дѣвушкѣ изъ своего круга.
Это было счастливое супружество. Княгиня Катерина Петровна оказалась именно такой женой, о какой онъ только и могъ мечтать.
Въ первые годы они испытывали другъ къ другу значительное влеченіе, потомъ незамѣтно, мало-по-малу, охладѣли и остались навсегда друзьями. Княгиня требовала отъ мужа только того, чего онъ не могъ не дать и безъ всякихъ требованій. Ninette сказала Аникѣеву истинную правду -- ея мать любила въ жизни, охладѣвъ къ мужу, только одно: приличія.
Князь былъ тоже воплощеніемъ приличнаго свѣтскаго человѣка. Съ женой онъ былъ всегда безупреченъ, продупредителенъ и вѣжливъ до послѣдней степени. Онъ сгорѣлъ бы со стыда если-бъ она увидѣла его неодѣтымъ и непричесаннымъ. Когда они выѣзжали вмѣстѣ или принимали у себя -- на нихъ пріятно было смотрѣть.
Въ свободные часы князь посѣщалъ хорошенькую и скромную молодую особу, живущую въ отдѣланной имъ премиленькой квартирѣ. Эта особа, обыкновенно, года черезъ два-три, замѣнялась новою въ томъ же родѣ и вкусѣ, и тогда князю приходилось отдѣлывать новую квартиру. Кромѣ того онъ каждый годъ уѣзжалъ на три мѣсяца заграницу «на родину» -- какъ говорилъ онъ, подразумѣвая Парижъ и Лондонъ. Тамъ онъ велъ жизнь очень-очень веселую, настолько веселую, что возвращался каждый разъ сильно осунувшимся и какъ-то полинявшимъ.
Даже хорошенькая и скромная молодая особа смущалась такой перемѣной. Но князь увѣрялъ всѣхъ, что это дѣйствіе минеральныхъ водъ, отъ которыхъ человѣкъ въ первое время всегда худѣетъ и кажется утомленнымъ.
Онъ начиналъ вести строго регулярную жизнь, обливался холодной водою, занимался гимнастикой и всякими физическими упражненіями, ѣлъ на тощакъ почти сырой ростбифъ, и пилъ портеръ. Мѣсяца черезъ три онъ принималъ свой обычный, достаточно цвѣтущій видъ и объяснялъ:
-- Вотъ видите... c'est chaque fois la même chose: въ первое время я отъ нихъ чувствую утомленіе и худѣю, а потомъ -- приливъ силъ, здоровья, свѣжести! О, безъ моихъ минеральныхъ водъ я бы пропалъ... я живу ими!..
Не было никакого основанія не вѣрить словамъ его. Не вѣрила имъ только княгиня. Она знала очень многое, но относилась къ тому, что знала -- снисходительно. Князь былъ остороженъ, скроменъ, не нарушалъ приличій. Преслѣдовать же его упреками, поднимать цѣлыя исторіи -- она считала не только безполезнымъ и глупымъ, но прежде всего неприличнымъ.
За такіе взгляды мужъ признавалъ ее умнѣйшей женщиной, искренно уважалъ ее и, въ свою очередь, никогда не позволялъ себѣ вмѣшиваться въ ея дѣла.
Словомъ, это было самое примѣрное, счастливое супружество. Такимъ оно и считалось въ петербургскомъ «свѣтѣ».
Подросла Ninette, ей представилась приличная партія. Князь разсчитывалъ, справивъ свадьбу, ѣхать въ свой обычный отпускъ на «родину». Все шло какъ по маслу,-- и вдругъ такая бѣда! Ninette, эта милая синеглазая дѣвочка, чуть не вчера еще игравшая въ куклы, всегда такая скромная, почти ребенокъ, оказалась испорченной, безсовѣстной, развратной дѣвченкой и опозорила его передъ цѣлымъ свѣтомъ!
Да когда-жъ она поспѣла такъ испортиться и развратиться, откуда это взялось? при такомъ надзорѣ, при такой умной матери, только и думающей о приличіяхъ!
Этого понять было нельзя... это былъ какой-то бредъ...
Бѣшенство опять подступило къ сердцу князя.
«Фу! даже въ голову кровь кидается... такъ и стучитъ:» -- подумалъ онъ и сдѣлалъ нѣсколько гимнастическихъ движеній для отвлеченія крови отъ головы.
II.
-- Ты здѣсь, мой другъ?-- послышался у двери печальный голосъ.
Князь поспѣшилъ отпахнулъ портьеру и съ привычной почтительностью пропустилъ жену въ кабинетъ.
Она никогда не входила сюда въ это время, и вообще они обыкновенно не встрѣчались до завтрака, то есть до двухъ часовъ. Но за эти ужасные дни всѣ ихъ привычки были нарушены, они то и дѣло искали другъ друга, чтобы въ сотый разъ повторять однѣ и тѣ же фразы, восклицанія, а то и просто, чтобы только почувствовать себя вмѣстѣ. Они тщетно искали одинъ въ другомъ поддержки, какой-нибудь новой мысли, откровенія.
Давно уже разъединенные, они снова теперь тѣсно сошлись, благодаря общей бѣдѣ, на нихъ обрушившейся...
Войдя въ кабинетъ мужа, княгиня медленно прошла къ дивану, присѣла на край его и опустила голову съ видомъ глубокой безнадежности.
При вечернемъ освѣщеніи она была очень красива и казалась моложавой. Но днемъ, особенно на этомъ уже яркомъ весеннемъ солнцѣ, прямо ударявшемъ въ высокія окна кабинета, отъ кажущейся моложавости не оставалось и слѣда. Это была почти совсѣмъ увядшая блондинка съ желтоватымъ цвѣтомъ лица и блѣдными губами. Вокругъ ея все еще прекрасныхъ синихъ глазъ собрались мелкія морщинки. Такія же морщины образовывались на лбу и возлѣ угловъ рта.
Къ тому же за эти дни княгиня сразу постарѣла и осунулась, какъ послѣ долгой, жестокой болѣзни. Если ея мужъ былъ пораженъ и доходилъ то до бѣшенства, то до отчаянья,-- она была, дѣйствительно, уничтожена, убита.
Онъ все же могъ отвлекаться отъ своей бѣды, забывать ее на нѣсколько минутъ, могъ то и дѣло возвращаться къ своимъ обычнымъ мыслямъ, чувствамъ, привычкамъ, заниматься своимъ туалетомъ, гимнастикой, ѣсть, пить и спать.
Княгиня почти не спала, не пила и не ѣла. Она не знала, умыта ли она, одѣта, причесана. Она не понимала, что такое ей говорятъ, но отвѣчала на обращаемые къ ней вопросы.
Можетъ быть, она, по временамъ, и испытывала къ своей хорошенькой дочери что-нибудь подобное материнскому чувству, но, во всякомъ случаѣ, теперь это чувство замѣнилось жестокой злобой, почти ненавистью.
-- У меня нѣтъ больше дочери!-- говорила она мужу и навѣщавшимъ ее близкимъ роднымъ, и въ ея устахъ это была не фраза.
Дочь безсовѣстно и безжалостно разбила все, что она признавала единственнымъ богатствомъ какъ своего, такъ и всякаго существованія, насмѣялась надъ ея святыней, уничтожила все зданіе, созданное ею трудами цѣлой жизни.
Теперь она посрамлена, уничтожена, обезчещена на вѣкъ, она -- непрощавшая другимъ ни малѣйшаго отклоненія отъ кодекса свѣтскихъ приличій, неумолимо строгая ко всѣмъ безъ исключенія. Съ нею случился такой позоръ, какого никогда не могло случиться ни съ кѣмъ изъ осуждаемыхъ и презираемыхъ ею. Да, она убита, она чувствуетъ, что убита совсѣмъ, навсегда, и ее убила дочь! Какая же это дочь?! Это смертельный ея врагъ, преступница, матереубійца... У нея нѣтъ дочери!
Если бы можно было, она собственноручно подписала бы ея приговоръ, засадила бы ее на вѣкъ въ монастырь, въ тюрьму, куда угодно, чтобы только о ней больше не было и помина.
А между тѣмъ необходимо думать о ней постоянно, только о ней и думать, необходимо найти ее, вернуть...
Что же будетъ потомъ? Княгиня не знала этого, да и не задавала себѣ такого вопроса.
-- У тебя что-нибудь новое?-- мрачно спросилъ князь, наклоняясь и цѣлуя блѣдную, холодную руку жены.
-- Ахъ, къ несчастію, ничего новаго, ничего хорошаго!-- съ глубокимъ вздохомъ отвѣтила она.-- Вотъ, слушай... сейчасъ принесли... это письмо отъ брата Николая Петровича.
Она развернула листокъ почтовой бумаги и читала:
«Самые тщательные розыски, порученные надежному, лучшему въ Петербургѣ сыщику, не привели ни къ чему. Тогда, передъ вечеромъ, N.. дѣйствительно, была въ квартирѣ А. По крайней мѣрѣ, описаніе ея примѣтъ, сдѣланное дворникомъ, впустившимъ ее за отсутствіемъ швейцара, вполнѣ подходитъ. Она провела въ квартирѣ А. около часу, затѣмъ вышла одна, и дворникъ видѣлъ, какъ она почти бѣжала по улицѣ. Послѣ того она въ квартиру А. не возвращалась. Самъ же онъ здѣсь, уходитъ и приходитъ, ночуетъ дома. По всѣмъ участкамъ дано знать; но до сихъ поръ ее нигдѣ не нашли. Я начинаю сильно склоняться къ тому мнѣнію, что ея совсѣмъ нѣтъ въ Петербургѣ, что она куда-нибудь уѣхала»...
-- Вотъ!-- настоящимъ трагическимъ тономъ воскликнула княгиня, складывая письмо.
Князь густо покраснѣлъ, схватился за голову и тотчасъ же сдѣлалъ нѣсколько отвлекающихъ кровь гимнастическихъ движеній.
-- Къ чему жъ эти распоряженія по участкамъ, эти сыщики, если до сихъ поръ могли узнать только то, что намъ и безъ нихъ извѣстно!-- воскликнулъ онъ.-- Да въ Лондонѣ или въ Парижѣ ее давно бы къ намъ привели, а этого... негодяя арестовали!
-- Я думаю, его можно арестовать и здѣсь, тебѣ стоитъ только заѣхать къ кому слѣдуетъ,-- сказала княгиня.-- Конечно, онъ одинъ только и знаетъ, гдѣ она теперь. Но, вѣдь, мы и такъ опозорены на весь совѣтъ. И такъ весь городъ говоритъ о насъ, смѣется надъ нами...
Князь отвѣтилъ только новыми гимнастическими движеніями; онъ вертѣлъ руками во всѣ стороны, изгибая спину, и, наконецъ, сталъ крутить головою.
Княгиня не обращала на все это никакого вниманія и продолжала:
-- Это ужасно, что ты проговорился брату, Что ты все разсказалъ ему... Какъ будто ты его не знаешь! Онъ добрый человѣкъ, но, вѣдь, совсѣмъ не умѣетъ держать языкъ за зубами... Я увѣрена, что онъ ѣздитъ по всему городу и всѣмъ разсказываетъ о тайныхъ дѣйствіяхъ сыщиковъ... Боже мой! Боже мой! И вотъ, несмотря на весь этотъ срамъ,-- никакихъ извѣстій!
-- Послушай, Катринъ,-- вдругъ перебилъ ее князь:-- а, что если этотъ... музыкантъ тамъ, что-ли... тутъ не причемъ?
Она съ изумленіемъ подняла глаза и посмотрѣла на мужа.
-- Не причемъ, когда она посылала Машу въ адресный столъ за его адресомъ и когда справка адреснаго стола у меня? Не причемъ, когда изъ письма брата видно, что она была у него, какъ мы и предполагали?..
-- У меня просто мысли путаются... я самъ не знаю, что думаю и что говорю,-- такъ кровь приливаетъ въ голову! Того и гляди еще -- ударъ!
Онъ не только завертѣлъ руками, но сталъ даже присѣдать, держась на носкахъ и стараясь не потерять равновѣсія.
Княгиня отвернулась. Она только теперь обратила вниманіе на его упражненія и нашла ихъ не только неумѣстными, но и крайне неприличными. Ну, что, если-бы кто-нибудь, хотя бы лакей, увидѣлъ его за такимъ шутовскимъ занятіемъ, въ такихъ позахъ, да вдобавокъ еще въ подобные дни и минуты!..
-- Однако, надо же какъ-нибудь дѣйствовать!-- проговорила она.-- Вѣдь, мы въ безысходномъ положеніи!
-- Я тоже думаю, что въ безысходномъ,-- отвѣтилъ князь, переставая присѣдать.
Кровь у него отлила отъ головы, мысли прояснились, и онъ значительно успокоился.
-- Такъ какъ положеніе наше безысходно,-- продолжалъ онъ:-- значитъ, изъ него нельзя искать исхода, котораго нѣтъ. Я согласенъ съ тобою, мои другъ, что братъ Николай Петровичъ напрасно все это поднялъ, всѣ эти розыски... Для насъ одно спасеніе, время. Единственное, что я могъ придумать... вотъ сейчасъ это пришло въ голову... мы должны не медля собраться и уѣхать съ Кэтъ изъ Петербурга... въ деревню, заграницу, все равно, куда хочешь...
-- А что-жъ ее... такъ и оставить на свободѣ... чтобъ она по городу разъѣзжала... съ этимъ... чтобъ на нее всѣ пальцами показывали и ежеминутно топтали въ грязь наше имя?..
-- Оно и такъ въ грязи... больше загрязнить нельзя,-- глухимъ голосомъ и сдвигая брови прошепталъ князь.-- Подумай сама... ну, хорошо, отыщутъ ее, привезутъ къ намъ... что-жъ мы будемъ съ нею дѣлать?! Убить ее, что ли, держать въ запертой комнатѣ, везти ее? Куда? Водить ее за собою на привязи, глядѣть на нее?! Я не могу себѣ представить, что-жъ это такое будетъ!
-- И я тоже не могу себѣ представить!-- начиная дрожать и совсѣмъ зеленѣя, воскликнула княгиня.-- Главное же... вѣдь, у насъ Кэтъ... Вѣдь, я не могу допустить, чтобъ онѣ хоть минуту были вмѣстѣ, подъ однимъ кровомъ...
-- Вотъ видишь! Значитъ, я правъ, значитъ, остается только одно, и пусть она пропадаетъ...
-- Однако...
Княгиня не договорила. Портьера зашевелилась, и въ кабинетъ вошла пожилая дама, въ шляпкѣ, съ румянымь круглымъ лицомъ и съ довольно рѣшительнымъ видомъ. На дамѣ было надѣто скромное черное платье, вовсе не моднаго фасона, а излишнія округлости ея маленькой, почти шарообразной фигуры скрывались подъ черной шалью, заколотой у краснаго двойного подбородка старинной мозаиковой брошкой.
Несмотря, однако, на этотъ незатѣйливый, старомодный костюмъ, на маленькую и круглую свою фигуру, на красное лицо, заплывшіе глаза и короткій носъ, вошедшая дама чѣмъ-то неуловимымъ производила впечатлѣніе именно настоящей дамы, барыни, привыкшей внушать къ себѣ почтеніе и даже его заслуживающей.