Не менее серьезной представляется нам и другая опасность. Вопрос о реабилитации Сталина не только внутриполитический, но и международный вопрос. Какой-либо шаг в направлении к его реабилитации создал бы угрозу нового раскола в рядах мирового коммунистического движения. На этот раз между нами и компартиями Запада. С их стороны такой шаг был бы расценен, прежде всего, как наша капитуляция перед китайцами, на что коммунисты Запада ни в коем случае не пойдут.
Это – фактор исключительного значения, списывать его со счетов мы также не можем. В дни, когда нам с одной стороны грозят активизирующиеся американские империалисты и западногерманские реваншисты, а с другой – руководители КПК, идти на риск разрыва или хотя бы осложнений с братскими партиями на Западе было бы предельно неразумно.
Чтобы не задерживать Вашего внимания, мы ограничиваемся одним лишь упоминанием о наиболее существенных аргументах, говорящих против какой-либо реабилитации Сталина, – прежде всего об опасности двух расколов. Мы не говорим уже о том, что любой отказ от решений XX съезда настолько осложнил бы международные контакты деятелей нашей культуры, в частности в области борьбы за мир и международное сотрудничество, что под угрозой оказались бы достигнутые результаты.
Мы не могли не написать о том, что думаем. Совершенно ясно, что решение ЦК по этому вопросу не может рассматриваться как обычное решение, принимаемое по ходу работы. В том или ином случае оно будет иметь историческое значение. Мы надеемся, что это будет учтено».
Письмо подписали:
Л.А. Арцимович, академик.
О.Н. Ефремов, главный режиссер театра «Современник».
П.Л. Капица, академик.
В.П. Катаев, писатель.
П.Д. Корин, художник.
М.А. Леонтович, академик.
И.М. Майский, академик.
В.П. Некрасов, писатель.
Б.Н. Неменский, художник.
К.Г. Паустовский, писатель.
Ю.И. Пименов, художник.
М.М. Плисецкая, балерина.
А.А. Попов, артист.
М.М. Ромм, режиссер.
С.Н. Ростовский (Эрнст Генри), писатель.
С.Д. Сказкин, академик.
А.Д. Сахаров, академик.
Б.А. Слуцкий, поэт.
И.М. Смоктуновский, артист.
И.Е. Тамм, академик.
В.Ф. Тендряков, писатель.
Г.А. Товстоногов, режиссер.
М.М. Хуциев, режиссер.
С.А. Чуйков, художник.
К.И. Чуковский, писатель.
Через несколько дней пришло еще одно письмо аналогичного содержания. Его подписали:
A. Агшханов, академик.
Б. Асатауров, член-корреспондент.
B. Дудинцев, писатель.
В. Жданов, академик.
П. Здрадовский, академик.
И. Ильинский, артист.
М. Кнуньянц, академик.
A. Колмогоров, академик.
B. Мурадели, композитор.
И. Никифоров, историк.
C. Смирнов, писатель.
Г. Чухрай, режиссер.
И. Эренбург, писатель.
«Подписанты» могли бы радоваться. На XXIII съезде никакого пересмотра решений о культе личности не произошло. Произошло другое. И не на съезде, а независимо от съезда. Послехрущевское руководство, мало что меняя на верхних, официальных, парадных этажах идеологии, дало понять «местам», что желательно умерить антисталинские настроения, осадить «очернителей» нашей славной истории.
«Деятели интеллигенции» явно переоценили «принципиальную решительность» партии и народа, да и многих представителей интеллигенции. Брежнев понимал это и пользовался этим. В лучшем случае он закрывал глаза на контратаки сталинистов, на то, что значительная часть аппарата ЦК поощряла, поддерживала такие атаки.
Примеров сколько угодно.
Пропустили «сквозь строй» и ошельмовали великолепную, честную книгу А.М. Некрича «1941. 22 июня».
Вновь стали усердно перелицовывать, подгонять под «генералиссимуса» историю Великой Отечественной войны.
* * *
Приступили и к очередному переписыванию истории партии.
Секретарь ЦК КПСС Б.Н. Пономарев, который «курировал» подготовку учебного пособия по истории партии, попросил меня дать оценку проекту программы по курсу истории КПСС. Программа – это значит то, чему и как будут учить студентов.
Приведу несколько выдержек из моих «Замечаний» (они были переданы Пономареву 17 июля).
«Ныне принято говорить о «патриотическом воспитании на героическом прошлом». Причем предполагается, что чем больше мы будем говорить о победах и меньше о поражениях, тем эффективнее будет такое воспитание. К сожалению, это – опасное заблуждение. Скептицизм, нигилизм, неверие в партийные лозунги и программы, – а такая «болезнь» существует, особенно среди молодежи, – вызваны отнюдь не тем, что мы много говорили о теневых сторонах истории КПСС и мало о светлых. Указанная «болезнь» вызвана иными причинами. Молодежь теряет доверие к нам, становится циничной и скептической, когда она видит разрыв между словом и делом, нежелание говорить правду, недоговорки и лицемерие, когда она видит, что каждое крупное изменение в руководстве ЦК КПСС ведет к существенному пересмотру курса истории партии, и каждый раз это делается под лозунгами «объективности» и «научного подхода».
Я вынужден высказать эти самые общие соображения, ибо именно они определяют мою отрицательную оценку проекта программы в целом. Этот документ – шаг назад от тех позиций, которые уже завоевала наша историческая наука. Преподавать такую историю КПСС – значит не воспитывать, а разлагать студентов, подрывать у них веру в партию, в ее возможности и желание правильно оценить пройденный путь во всей его сложности и противоречивости.
Основные пороки проекта программы концентрируются вокруг вопроса о роли и значении И.В. Сталина. На первый взгляд именно здесь авторы проекта демонстрируют свою объективность: вновь появилось имя Сталина, отмечаются его «недостатки», в списке литературы фигурируют его работы. Однако это лишь видимость объективности… Под прикрытием «объективности» в проекте по существу оправдывается вся деятельность И.В. Сталина».
Завершая анализ конкретных сюжетов, который занимает несколько страниц, я пишу: «Проект программы даже не пытается подойти к культу личности как к определенному социально-историческому явлению, общему для многих, если не для всех, социалистических стран. Не ставится вопрос о его причинах, о живучести его последствий, – а ведь без всего этого невозможно научное изучение истории КПСС».
Три заключительных вывода:
«1. С научной точки зрения проект программы по истории КПСС несостоятелен, ибо он искажает историю партии, умалчивает как раз о тех проблемах, которые в последние годы находились в центре внимания историко-партийной науки и всей советской общественности.
2. С политической точки зрения проект программы вреден, ибо он ставит под сомнение искренность и последовательность партии в ее борьбе за преодоление культа личности Сталина и его последствий и может породить неверие в способности и желание партии объективно оценить свою собственную историю.
3. Со всех точек зрения проект программы будет воспринят прогрессивной мировой общественностью (в том числе и у нас, и в большинстве компартий) как попытка возрождения «сталинизма». Об этом, кстати, уже говорилось в ходе обсуждения проекта программы.
Кому это выгодно?»
Чем кончилось дело, не помню. Наверное, нашли какие-то половинчатые решения. В принципе в этом и заключалась «линия»…
* * *
Брежнев, как и Косыгин, только после октябрьского пленума плотно занялся международными делами. И прежде всего – обстановкой в мировой системе социализма. Полемика с китайцами перевернула многие привычные представления. Стали все очевиднее расхождения интересов внутри социалистического содружества. В ряде братских партий усилились националистические тенденции. Мы все чаще стали сталкиваться с критическим отношением к тем или иным акциям СССР, к политике КПСС. Обо всем этом отдел докладывал руководству. Насколько я мог видеть, Брежнев внимательно штудировал наши бумаги (точнее, те, которые преодолевали сито помощников). Для самообразования были очень полезны визиты в братские страны. Даже сквозь плотный протокольный занавес всегда – при желании – можно было разглядеть что-то интересное. Много давали и беседы с коллегами, которые посещали Москву довольно часто.
К концу 1966 года у Брежнева появилась идея обобщить все сделанное, включая и контакты внутри международного коммунистического движения, и доложить пленуму ЦК. Такой пленум был проведен в декабре. Затем было решено на базе доклада («сократить и оживить») создать материал для партийно-советского актива. Работали в Завидове.
В Завидово я попал первый раз. Тогда это было очень скромное охотничье хозяйство Министерства обороны. Я еще застал гостевую книгу, где маршалы и генералы изливали свои охотничьи чувства. Жили все мы в двухэтажном доме улучшенного барачного типа. Малюсенькие комнатки. Только у Брежнева были апартаменты из трех комнат с балконом. Зато был довольно большой «зимний сад» – нечто вроде оранжереи, где росли пальмы, кактусы и прочая экзотика. Там стоял здоровенный стол, за которым мы и собирались для работы.
На первом этаже была столовая (она же – кинозал) и бильярдная.
Новая обстановка подействовала на меня: события каждого дня я записывал на отдельном листочке. Всего их пять: 22–26 декабря. Есть почему-то и листок от 19 декабря. Он посвящен боям вокруг Твардовского и кончается так:
«Атмосфера в литературе все более сгущается. Съезд писателей перенесли с декабря на май, чтобы «подготовиться». Размежевание между, условно говоря, «Новым миром» и «Октябрем» – это отражение борьбы, которая подспудно ведется в обществе. К сожалению, в данное время верх берут охранительные, консервативные силы. Представляю себе название параграфа в «Истории СССР» издания 2066 года: «Неосталинская реакция во второй половине 60-х годов».
Из записи 22-го. Наличная команда: докладчик, Андропов, Пономарев, Александров (помощник докладчика), Загладин и Бовин. Брежнев уехал охотиться. Родился лозунг: «Тактически работать, стратегически отдыхать!»
Ужин с горилкой. Читали стихи. Брежнев много рассказывает. Оказывается, в 1956 году он писал обращение к венгерскому народу от имени Кадара, а потом – отвозил Кадара в Будапешт.
Брежнев не любит сюжетные фильмы. Поэтому после ужина смотрели журналы и очерки.
За подготовку пленума получили по фотоаппарату «Зоркий-10».
Запись 23-го. До обеда Брежнев работает. После едет на охоту. Сидит на вышке и ждет кабана. Пока безрезультатно.
Из рассказов докладчика. С мандатом от Маленкова к ним в соединение прибыл Шолохов. Писать книгу о войне («Они сражались за Родину»). Две недели все было нормально. А потом запил: гармонь, девки и т. д. Резко высказался против тех, кто «ковыряется в истории» (сколько было панфиловцев, был ли залп «Авроры» и др.).
Запись 24-го. Перед входом в «зимний сад» есть небольшая комната, где стоит телевизор плюс стол и несколько стульев. Поскольку я встаю очень рано (5–6 часов), то до завтрака работаю в этой комнате (в своей тесно очень). Неожиданно зашел Брежнев. Попросил рассказать о Мао Цзэдуне.
После могучего обеда катание на тройке. Лошади, снег, машинистки – все как надо. Как-то незаметно, но мы с Вадимом Загладиным выпили за вторую половину дня 5 бутылок коньяка. «Это было явно сверх меры. Я еще порывался работать, хотя следовало бы лечь спать. Кульминация – Андропов ласково уводит меня из кино».
Запись 25-го. Тяжелое утро раскаяния.
Перед завтраком встречаю Андропова.
– Эх вы! Мы-то свои люди, а посмотрели бы на физиономию Пономарева… Советую извиниться перед Леонидом Ильичом.
Я что-то бормочу в ответ.
Разговор с Л.И. – в телевизионной.
– Прошу извинить меня.
– ?
– Я был вчера в кино слишком возбужден.
– Брось ты это. Ерунда. Ну, был веселый. Я это сам люблю.
Андропов обещал «обстоятельно» поговорить в спокойной обстановке, то есть в Москве. Буду ждать…
Обед был назначен в «шалаше». Роскошный деревянный дом в лесу километрах в сорока от Завидова. Камин. Волчьи шкуры. Лакированные пни вместо стульев. Брежнев уложил двух кабанов. Ужин с хоровым пением.
«Сегодняшний день как-то снял неприятный осадок. Но не совсем, конечно».
Запись 26-го. Пономарев и Андропов с утра уехали. Брежнев – на охоту. А мы сидели и до вечера «ловили блох» в тексте.
Писание ответственных документов, тем более в присутствии начальства, создает излишне напряженную, перенасыщенную ответственностью атмосферу. Чтобы уменьшить психологический груз, занимались стихоплетством. В качестве примера – презентация участников.
* * *
Следующий, 1967 год в речевой системе координат был годом юбилейным, годом 50-летия Октября. Но для меня он начинался совсем в другом ключе. Как ни крути, диссертация не помешает. Надо было готовиться к защите. Это означало окончательно распрощаться с бесконечностью и найти тему среди конечных процессов и явлений. Тему подсказала жизнь. Идеологическая пропасть, долгое время разделявшая коммунистов и социал-демократов, стала постепенно сужаться. Причем не социал-демократы превращались в коммунистов, а коммунисты начали двигаться в сторону социал-демократов. Это было интересно. И это было в русле моей работы. Начал собирать материал и старался каждую свободную минуту складывать в диссертационный ящик.
Брежнев стал проявлять интерес к 50-летию где-то, по-моему, в мае. Начало июня встретили на даче Горького. В краткой беседе с Брежневым сымпровизировали примерный план и отправились на природу.
Помешала война на Ближнем Востоке. Разгром израильтянами наших арабских друзей поставил Советский Союз в трудное положение. Срочно был созван пленум ЦК. Диссонансом прозвучало выступление первого секретаря МГК КПСС Николая Григорьевича Егорычева, который выразил сомнение относительно нашей обороноспособности. То есть вторгся в личную епархию генерального секретаря. Егорычева дружно отмутузили и отправили послом в Данию. Ходили разговоры, что за Егорычевым просматривается фигура Шелепина («железного Шурика», как его называли, имея в виду склонность Шелепина к «наведению порядка»).