— И это взаимно, — уверенно, хрипло, глаза в глаза. Хочу ли я его? Смысл скрывать очевидное? Не сейчас.
— Лишь только потому, что у меня давно не было секса. Просто физика, ничего личного, детка, — последнее как ругательство. А ноги еще шире. А поведение еще откровеннее.
— Лгунья. — Обхватывает лодыжку и медленно проводит рукой до колена. Обжигающе и немного щекотно.
— Нет, просто шлюха, — нагло отвечаю. Не прерывая контакт. — Ты ведь так говорил, да? Что я просто шлюха, которая в вечном поиске члена.
Снова молчит. Или не хочет думать, или не может. Просто встает, держа обе мои ноги и уверенно устраиваясь ровно между. А я кусаю губы, притягиваю еще ближе за ворот рубашки. Просто хочу, чтобы он раскалился добела. Чтобы обезумел от желания и понял, что все будет только так, как я хочу. Или никак.
— Я ревную. — Оправдание?
— Я знаю. — И правда, знаю. Это же очевиднее некуда. Я не с ним, и он бесится. Может, и не любит, но хочет. Так и раньше ведь было. Цепляю его, внешне или по старой привычке. Но он не получает желаемое, и это раздражает.
Расстегиваю пуговица за пуговицей рубашку. Спускаю с плеч. Провожу руками по коже настолько горячей, будто под ней течет лава. Не меньше. По груди, ребрам и к ремню, подцепив пальцами, всего на две фаланги проникаю под пояс брюк. Принес же с собой сменную одежду, но настолько злился, что забил на внешний вид? Или боялся упустить момент, когда я уйду, потому даже на такую мелочь не отвлекался? Идиот.
Сжимает мое лицо рукой. Так, что челюсть отдает легкой болью. Целует-кусает. Жестко. Откровенно облизывает мне губы, кусает подбородок и снова буквально всасывает в себя. Горячо. Страсть, бурлящая в каждом его движении, обжигает. И хочется больше. Хочется его всего и сейчас. Время словно замирает, и я концентрируюсь на движениях языка, пока не начинает недоставать воздуха. Никакой нежности. Все чувственно, но на грани жестокости. Вытряхивает меня из майки. Бросает у собственных ног. Сжимает мою шею рукой, едва ли не душа. А я цепляюсь за нее пальцами, слегка царапаю, якобы сопротивляясь. Вжимает меня в стену этим действием. Затылок холодит кафельная плитка. А он смотрит. И в глазах дозированное, четко выверенное желание. Показывает лишь то, что считает нужным. Но я вижу куда больше. Как разгорается в нем пламя. Как оно сожжет нас, стоит только отпустить себя. И полет будет жестким, болезненным и буквально иссушающим изнутри. Не секс — чертов полет двух тел куда-то в другую вселенную, что движется параллельно нашей. И там все куда проще. Нет отягощающих обстоятельств и рамок. Только я, он и наша чертова пропасть. В которую мы друг друга давным-давно сбросили. Вселенная, где только я, он и никакой игры и тайн. Где оба открыты. Настежь. Потерянные для всех, потерянные друг в друге.
Он слишком давно так меня не целовал. Полжизни уже прошло — не меньше. Только отчаяния куда больше, и оно разбавляет гранулированную запретную, такую порочную и непозволительную для нас любовь. Я угадываю ее в каждом движении. В том, как сильно он сжимает мое горло, где могут остаться отметины. Как вжимается пахом, готовый прорвать одежду, ворваться в мое тело. И знает, что не получит мое «да». Что не впущу. Потому что не согласна окончательно ступить за черту. Осознанно сорвать с петель долбаную дверь, что закрыта для нас. Я не хочу быть любовницей для бывшего мужа. А он в капкане ответственности и ошибок. С нелюбимой, еле останавливая себя, чтобы не изменить с возможно любимой. Сложно сказать стопроцентно — это сейчас момент такой или и правда в нем все еще есть это чувство.
И ведь все так просто. Взять и позволить себе забыться на какие-то пару десятков минут, наплевав на то, что после чувство вины и гребаная совесть задушат. Особенно когда его руки сжимают до синяков мою грудь. А следом, схватив волосы на затылке, заставляет прогнуться, оттягивая до боли. Наказывает за то, что бужу в нем весь этот противоречивый коктейль. А меня заводит. Затапливает. Когда он всасывает кожу на шее. Другой рукой оглаживает бедро, а после срывает чулок с застежки.
— Ты же знаешь, что это рано или поздно случится, — уверенность и дрожь в голосе одновременно. — Что я не железный. Что ты не железная. — Не дает ответить. Затыкает собой. Дышит как после стометровки, на секунду отрываясь и снова целуя. А следом второй чулок сорван. Пояс бесхозно висит.
— Ты меня разоряешь. — Чулки жалко. Дорогие были, между прочим. Не часто я на подобное позволяю себе раскошелиться.
— Куплю тебе новые, — губами по плечу. Лицом утопая в волосах. Прикусывая мочку.
— Жене купи, — шепчу, ерзая. Потираясь о его вздыбленную ширинку.
— Дура, — позволяет стянуть окончательно рубашку. Вжимает в себя — сердце к сердцу, кожа к коже. И да. Это восхитительное ощущение. Просовывает между нами руку, спускается к трусам. Резко дернув в сторону, то ли случайно, то ли намеренно рвет. Не так, как в вульгарных фантазиях, одним четким движением, будто это легко. А лишь с одной стороны, и теперь те, пострадавшие, висят на бедре. Жалко. Но возбуждает до невозможности. Этакое клише.
Ласкает рукой, а я сама двигаюсь в такт его пальцев. Идеально и то, что нужно. А губы уже пульсируют, припухшие от поцелуев, но остановиться смерти подобно. Потому что сладко. И черт его знает, повторится ли снова. Ладно. Черт его знает, КОГДА повторится. В повторе что-то сомнений нет. Пугает. Немного. Обнадеживает. Сильно. И глупо.
Главное не успеть покрыться льдом в ожидании.
Вставляет сразу три пальца до самых костяшек. Распирая изнутри. Мычу в его губы. Насаживаюсь сама, а руки уже расстегивают ремень. Подцепив собачку, пальцы тянут ее вниз, а после резко мешающую ткань к ногам. И уже твердый, гладкий и с потрясающе влажной головкой член ложится мне в руку. Провожу с наслаждением по стволу, очерчиваю каждую бугрящуюся венку кончиками пальцев. Сдерживаясь, чтобы не ввести его в себя. Сжимаю у основания. Дрожу вместе с Лешей всем телом.
Что может быть более отчаянным, чем взаимная дрочка? Что может быть настолько сводящим с ума, как вынужденная дистанция и непреодолимая стена несогласия на что-то более серьезное? Я хочу. Но не могу. Он хочет. Но не давит, ждет. И все так, как у перевозбужденных подростков. Рвано. Дико. На пределе. Когда его пальцы, почти причиняя боль, таранят мое тело, а я крепко сжимаю их внутри и его в своей руке.
Происходящее выжигает изнутри. Клеймит, и я понимаю, что даже секс был бы менее интимен, чем то, что творится в данный момент. Потому что его губы просто везде. Шея. Плечи. Ключицы. Подбородок и щеки. А после с тихим, хриплым полустоном лишая воздуха. И мне кажется, что я или умру, кончая, или задохнусь им.
Упираюсь головкой в клитор. Буквально вдавливаю и хриплю, сдерживая гребаные стоны. Мне так мало нужно сейчас. Так мало… Ноги сводит судорогой и хочется выть в голос от силы ощущений. Быстро-быстро двигаю рукой по стволу. Хочу кончить вместе. Вздрогнуть синхронно. Разделить наслаждение на двоих. И у меня получается. Будто в предсмертной конвульсии выгибаюсь. Чувствуя, как пульсирует все внутри, с какой силой сокращаются мышцы. Вокруг его пальцев, внутри моей хватки, и горячая сперма окропляет тело. Вязкие брызги по животу, и бедрам. По возбужденно торчащему клитору.
— Оближи. — Я понимаю, о чем он. — Сейчас, — не приказ, мольба. Нужда. Упавшая стена во взгляде напротив. Горящие карие глаза. И я поднимаю руку. Вбираю в рот сразу два пальца в белесой жидкости и вылизываю. Как кошка… до последней капли. Все что было. Не упустив ни грамма. Чтобы в тот же миг утонуть в благодарном поцелуе. Разделить с ним это ощущение единения. Словно смешались друг в друге. Оторваться от него и смотреть, как он делает ровно то же самое. Без комплексов. Вылизывая часть меня со своей руки. Бог ты мой… А можно после на репите повторить этот момент? Много раз. Бесконечное количество раз. Потому что это, черт возьми, самое прекрасное из того, что я видела. И будь он проклят, потому что ни разу раньше так не делал.
И эта новизна дает четкое понимание, что пропали мы. И как теперь выпутаться — не знаю. Как справиться со всем. И не потерять то, что дается редко и, похоже, все-таки навсегда, раз даже годы не смогли убить. Как?! Кто там сверху есть? Вы затеяли игру. Теперь помогите. Потому что мне не справиться, да и ему вряд ли тоже.
========== 11. ==========
Проснувшись утром, а точнее ближе к обеду, отмечаю, что Леши и след простыл, а ребенок спокойно пожевал вчерашний салат и сидит с кружкой компота, увлеченно смотря мультики. Сказать, что подобное меня удивляет, значит не сказать ровным счетом ничего. Сонная, лохматая и с чертовски ноющей спиной, стою и взираю на собственное чадо.
— И как давно ты проснулся, вреднитель? — шутливо спрашиваю, но выходит хрипло. Подскакиваю к ребенку и начинаю его щекотать. От чего мы через пару минут переворачиваем верх дном весь диван, валяемся и хохочем. Настроение у Ильюши отличное, я сама на каком-то странном подъеме. Из головы словно испарилось на фиг все. Тотально. Вообще не думается, не страдается, а совесть, помахав ручкой, улеглась в зимнюю спячку. Не иначе.
— Папа сказал, что не нужно тебя будить. Мы позавтракали, и он уехал домой, — пытаясь отдышаться после долгого смеха и баловства, наконец отвечает сын. А я хмыкаю. Ну да, ну да. Домой он уехал, как же. Это же тебе не ночевка в однушке и не среднего качества дрочево в ванной. Господи, свалил и слава богу. Нервам спокойнее и меньше в квартире народа — больше кислорода.
Решаю сделать Илье приятно и, достав необходимые ингредиенты, начинаю замешивать тесто на блинчики. Благо творог остался с недавнего заказа, и пара ложек изюма в моем доме найдется всегда. Уже успев быстро принять душ и вычистив зубы, мурлычу себе под нос какую-то дичь, что застряла в голове, когда я вчера слушала радио. И вот в таком расположении духа меня и застает Кирилл, двери которому любезно открыл ребенок.
— О, у кого-то сегодня натуральная улыбка? Надо же. Тебя кто-то трахнул, или ты просто, наконец, поняла, какая она, «та самая» правильная нога, с которой нужно вставать по утрам? — последнее, разумеется, шепотом, а я в ответ шлепаю его жирной силиконовой лопаточкой прямо по носу, вымазав его начинкой для блинов. Ему повезло, что я еще не начала печь, иначе бы огрела его горячей и точно не такой мягкой штуковиной. — Понятно, походу ты просто неадекват сегодня, дэ? — Усаживается за стол и начинает внаглую выковыривать из творога изюм.
— Эй, ты офигел? Не трогай еду ребенка, увалень, а то выпинаю отсюда и заставлю после жрать кошачьи консервы. — Бью в этот раз лопаточкой по рукам.
— У тебя их нет. Или ты специально для такого случая когда-то затарилась? — приподнимает бровь, а я молча ухмыляюсь. — Да ладно? И что, вкусно? — Боже, меня сейчас к чертям разорвет. Ржу в голос, как истинная истеричка, явно не в состоянии сейчас разлить равномерно тесто по сковороде. Кир же посмеивается, не совсем понимая причину моего настроения.
— Вот и расскажешь, когда сожрешь, — сквозь смех выдавливаю и, уперев руки чуть выше колен, пытаюсь отдышаться. М-да. Что-то совершенно точно нездоровое со мной. Я чему-то так сильно рада? Чему в таком случае? Потому что ноль мыслей по этому поводу. Или у меня, наоборот, слишком плохое настроение, и я бьюсь в некоем подобии истерики, укрывая, словно ширмой, истинные эмоции и чувства? — Ты с каких это пор начал залетать, словно Карлсон, к нам без звонка? Не то чтобы я сейчас чем-то архиважным занята, но правила приличия там и все такое.
— Ой, ты еще мораль прочитай. Мне хватило одной мигеры Алексеевой на сегодня, хоть побудь неадекватной, но мирной. Умоляю. Или по очереди выносите мозг, дни там поделите, я не знаю.
Навостряю уши, аки кошка. Интересно же, что могло случиться в «другой» семье Леши. Настолько, что всем своим видом показываю, насколько я нетерпелива и требую продолжения.
— Что? Мы же не разговариваем о старшем из помета, как ты когда-то сказала. — Прищуриваюсь. Угрожающе подношу к его носу лопаточку. Тот же смешно сводит глаза в кучку, глядя на переносицу. — Ладно. В качестве исключения. — Вздыхает. — Тетя Леля быкует, что он у вас ночует и, собственно, сношается с моим мозгом. Долго, нудно и в несколько подходов. Ей, видите ли, кажется, что он может просто уложить спать сына и вернуться домой. А не лежать с тобой в обнимку. И, мол, ребенок — предлог.
Закатываю глаза едва ли не до затылка. Какой маразм. Хотя…
— И я как раз заезжал к ней по просьбе подвезти, если ошиваюсь недалеко, какую-то-там кашу, ибо Леша не успевал. Вот. Ну и, естественно, встретил его на выходе, почти. Точнее, когда допивал ее не настолько вкусный, как у тебя, чай. — Замолкает сука. Вот в самый явно интересный момент рассказа. Не человек, а задница ей-богу.
— Ну и?.. — поторапливаю, готовая отпинать, а тот улыбается во все тридцать два идеально белых зуба. Мажор.
— И я стал свидетелем мини-скандала в семье Алексеева «Попытка номер три».
Начинаю истерить от названия. Не, ну правда. Это ведь смешно? Попытка номер три. А я была — попытка номер два. А в песне попыток вообще пять. Снова заливаюсь от собственных мыслей хохотом. Кирилл же смотрит и не понимает, что вообще происходит. Ребенок забегает на кухню, удивленно глянув на полусогнувшуюся мать, заглядывает в миску и, увидев творог, довольный сбегает. И мне даже самую малость стыдно. Веду себя реально как сбежавшая из психиатрической клиники. Но черт… По ощущениям, если я сбавлю градус собственного безумия, то меня втянет в такой разрушительный минус, когда можно лишь сдерживать слезы и тонуть в мыслях, вспоминая ночь накануне. После перебирая каждую минуту. Секунду. Ощущение. Движение. Начало, середину, кульминацию. Слова. Позы. Ошибки…
— Лин, все в порядке? — Серьезность карих глаз напротив полосует.
— Более чем, — вру.
— Тогда пеки, будь добра, блины, я хочу есть и чай.
— Наглая рожа, ты же уже пил.
— Это было полтора часа назад.
— Ты столько времени слушал их ругань?
— Да нет, просто заезжал по пути по делам, — отмазывается и уставляется в окно. — Ты видела? Там пиздец, кис. — Заторможено поворачиваюсь. И смотрю в окно. А там… Белое все. Вообще, черт возьми, ВСЕ. Не так, что видны хотя бы окна машин и колеса с пушистой шапкой снега сверху. Тут просто стоят сугробы. Везде. Даже лавочку замело полностью.
— Ни фига себе, — шепотом под нос. Такое зрелище — редкость. Красиво, конечно, необычно, но идти куда-то по такой погоде желания ноль целых, ноль десятых. Хоть и понимаю, что едва дите заметит пушистое обилие за окном, удержать станет нереально.
— Давай-давай, иди, блин, блины блинские свои блинь, и пойдем валяться как дебилы у подъезда. — Скашивает на меня глаза, видя мой полный несогласия взгляд. — Ну а что? Не захочешь добровольно, я еще одного мужика в этой квартире на помощь позову, и тогда у тебя не останется аргументов.
И не осталось ведь. Спустя час, наевшись до отвала горячим лакомством и упившись чаем, меня в четыре руки вытолкали из подъезда и сразу же сгрузили в огромную ближайшую кучу снега. Благо, что я надела кожаные перчатки, какую-то огромную вязаную шапку, а волосы собрала в косу. Ну и догадалась натянуть какой-то массивный пуховик вместо любимой шубки. Да и угги пришлись куда удобнее, чем фирменные сапоги на каблуке. В общем, видок тот еще. Мягко говоря. Это если не брать вообще во внимание то, что на лице из косметики только зимний крем, дабы кожу не стянуло, и гигиеническая помада. Потому как нет ничего отвратительнее шершавых и сухих губ, которые до сих пор немного воспалены после ночного баловства со щетинистым кое-кем.
— Не филонь, женщина, помогай лепить долбаную снежную бабу, или я из тебя ее слеплю. — Получаю снежок в затылок. А после мстительно закидываю ледяную россыпь ему за шиворот. Ибо не фиг.
И вроде все весело, а на душе, будто накипь собралась. И я очень пытаюсь себя максимально отвлечь, но получается все хуже. Даже улыбка любимого сына не отогревает лютый холод, что завывает внутри, похлеще уличного мороза. Почему? Ведь я сама играла с ним, сама начало то, что случилось после… Почему, в таком случае, так сильно штормит? Откуда горечь странной обиды и разочарования отдается противным привкусом во рту? Разве я имею права чего-то ждать? Разве он что-то обещал? Мы вообще едва ли больше пары предложений друг другу сказали, приводя себя в порядок перед сном. И спал он у Ильи в комнате. А я привычно на кухне, в ворохе пледов на псевдоудобной «кровати».