— Мой… наш сын останется голодным, — напоминаю.
— Можем зайти в любой ресторан по пути к вашему дому, и я собственнолично куплю вам еды, — мстительно и твердо парирует.
Крыть нечем. Предлогов больше нет. И чувство вины понемногу просыпается. Не перед ним. А перед Ильей. Малыш рос без отца, и нам периодами было очень сложно. На вопросы, которые он задал всего пару раз: кто мой папа, где он, — ответа не получал. Я просто трусливо молчала, пряча глаза. И вот… проблема может решиться, наконец. Однако я боюсь того, что эта правда, в самом ее неприглядном виде, может что-то разрушить в хрупком мире ребенка. Я не хочу нанести ему травму. И больше всего на свете не могу себе позволить испортить наши отношения. Надорвать крепкую и безумно прочную связь, что образовалась между нами с самого дня его рождения.
— Лина, без ответов я не уйду. Не заставляй меня тащить тебя по судам, хорошим это не закончится ни для кого из нас. Ты не глупая и сама понимаешь, что я отсужу себе часть опеки. И ты не сможешь никак противостоять этому.
Каждое его слово заставляет хмуриться все сильнее. Хочется спросить, а нахрена тебе это? Иди и живи своей счастливой жизнью, забыв о нас, как о страшном сне. Но я проглатываю почти сорвавшиеся слова.
— Что ты хочешь услышать?
— Почему ты не поставила меня в известность о своей беременности?
— Смысл?
— Я его отец.
— Это ничего не меняет. — Качаю головой. — Мы уже были в разводе, когда я узнала, и мчаться к тебе на всех парах было последним, чего я желала. Тем более что не все было безоблачно в тот период. Лишние проблемы и переживания были ни к чему.
— Ты потому переехала?
— Какое это имеет значение? — Недовольство в моем голосе можно измерять столовыми ложками. — Послушай, лучшим выходом из ситуации будет твой сиюминутный уход, а после полное исчезновение с частичной амнезией. Просто сделай вид, что тебя не было в пиццерии, и живи дальше. Нам ничего от тебя не нужно ни сейчас, ни потом.
— Он мой сын, — упрямство — черта, которая из его характера, пожалуй, даже к пенсии не исчезнет. Это раздражает.
— И что? Леш? Ты жил пять лет без него. И, как я вижу, отлично жил, не горевал и не убивался. Не нужно ничего менять, и я уверяю, что не стоит портить мои отношения с сыном из-за моего укрывательства правды и твои отношения с… — делаю короткую заминку, — женой. Просто живем дальше, как ни в чем не бывало.
— По-твоему, будет лучше, если она наткнется на вас случайно и поймет, кто он? А не понять невозможно; во-первых, она знает, как выглядишь ты, а изменений в твоей внешности попросту нет. Во-вторых, он же похож на меня, как две капли воды. А в-третьих, я не согласен вычеркивать его из своей жизни и не хочу быть для него никем. Я его отец, я хотел от тебя ребенка, я намеренно его делал! И ты не лишишь меня моих же плодов. Не посмеешь.
Вырываю телефон у него из рук. Быстро заношу свой номер в список контактов, подписав «Ангелина». Зачем-то вместо того, чтобы всунуть его в руку, зло просовываю смартфон ему прямо в карман. А после молча цокаю каблуками в сторону дома. Взвинченная, едва сдерживающая истерику и проклинающая все на свете за то, что пошла в долбаную пиццерию.
Почти бегу на пятнадцатисантиметровых шпильках по неровному асфальту подальше от него, сумевшего разбить мое спокойствие в мгновение ока. Разрушить казавшуюся мне каменной стену, будто та из песка. Пять лет упорного труда рухнули за минуты. И он не догоняет. Стоит на том же месте, смотрит неотрывно мне в спину. Даже не оборачиваясь я это знаю. Чувствую! Спустя столько лет. И ощущение, что между лопаток и на затылке уже прожжены дыры. Насквозь. Мог бы — испепелил бы на месте. Уверенный в моей неправоте.
Пугающе. Отвратительно. И горько. Горько от того, что как не пытайся убежать от прошлого, оно настигает, когда не ждешь, врывается в настоящее, казалось бы, устоявшееся и надежное, и показывает, как все зыбко и непостоянно.
А чувства, увы, не имеют с разумом ничего общего. И как бы я не занималась самовнушением, как бы не уверяла себя в обратном, я до сих пор обижена на него. За разрушенное обещание «жить долго и счастливо». За эгоистичное решение завести ребенка, не спрашивая моего согласия, но прекрасно зная, что на аборт я не пойду. За все, что было бы и до, и после.
А в данный момент за чертов выбор, который мне предстоит, а точнее за отсутствие вариантов. За то, что мое будущее снова мутное, и я не представляю, что принесёт мне завтра. Он убил во мне уверенность одним лишь появлением, обернув все с ног на голову.
Зарыться бы, как страус, головой в землю и переждать бурю, но я поднимаюсь на третий этаж. Переодеваюсь и готовлю любимые сыном клецки, стругаю салат из свежих овощей и попутно варю кисель. Успевая отвечать на звонки клиентов и разбить кувшин с водой из-за полученного СМС с незнакомого номера: «Мне нужен номер твоей кредитной карты, за пять лет накопилась приличная сумма алиментов. А также: размер его одежды и обуви, ксерокопия медкарты и свидетельства о рождении, адрес прописки. Справка о твоих доходах. И, собственно, последнее — место, где завтра мой сын будет праздновать свое пятилетие».
========== 2. ==========
Всю ночь мне не удается сомкнуть глаз. Во-первых, нужно закончить праздничный торт, пропитать коржи, сделать любимый сыном крем. Во-вторых, я сижу и леплю из мастики многочисленные фигурки. Это все безумно долго и непросто. И закажи мне кто подобное, я бы сто раз подумала, прежде чем согласилась бы. Но Ильюша… ему отказать я не в силах.
Однако как ни печально, не один лишь торт лишил меня отдыха. Все произошедшее накануне упорно насилует мозг. Перед глазами стоит обновленный образ мужчины, которого я любила. Единственный, которого я действительно любила. И это звучит настолько мелодраматично и пафосно, что от собственных мыслей фыркаю… а после не сдерживаю слез, что мелкими дорожками стекают по щекам и подбородку. Окропляют многострадальную фигурку в моей руке.
Как же получилось так, что из успешной красавицы независящей ни от кого, кроме самой себя, имеющей стабильный заработок и семью под боком вкупе с восхищенными взглядами мужской части населения, я превратилась в мать-одиночку с подорванным здоровьем, едва сводящую концы с концами и позабывшую о личной жизни? Довольствующуюся быстрыми перепихами с малознакомыми личностями в лучшем случае разок в пару месяцев, чтобы просто не сдохнуть от перенапряжения. Почему кто-то-там сверху решил, что подобное — мой путь? А главное, есть ли он, тот самый счастливый конец в моей истории? Или мне суждено состариться в скромной однушке. И стать одной из тех позабытых всеми старух, что доживают свои дни в маленькой комнатушке, ожидая редких визитов выросшего ребенка?
Все же истерю. Все же не могу быть равнодушной к его появлению в моей жизни. Снова. И так горько-горько и безумно хочется курить. Давно забытая тяга к никотину вдруг так навязчиво просыпается, что я, одетая лишь в домашние шорты и футболку, которая измазана разноцветной мастикой, в тапочках, выбегаю на улицу к ларьку через дорогу, чтобы купить пачку сигарет.
Заплаканная, растрепанная с нелепым хвостом на макушке, иду обратно, закурив. Глубоко втянувшись до звездочек перед глазами. Слыша смешки со стороны подростков, что собрались у подъезда. Не желающие становиться серьезными после летних каникул… на дворе ведь только наступил сентябрь, погода хорошая и настроя на учебу у них явно нет.
— Смейтесь-смейтесь, — беззлобно ворчу, — когда-нибудь поймете меня, — с ухмылкой поднимаю на них глаза, полупьяная и отвыкшая от табачного дыма. Валетом поднимаюсь по ступеням, дрожащими руками открываю дверь и последующие три часа до пробуждения сына бессовестно курю в форточку и продолжаю лепить праздничный торт.
Днем мне удается вырвать два часа сна, пока Илья находится в саду. И этого безбожно мало. Организм протестует, и физических сил совершенно нет, но я, собрав себя, размазню, в кучу, решаю последние организационные вопросы. Рисую себе «лицо». Чтобы скрыть припухлость глаз и мешки под ними же… делаю довольно броский макияж. Стягиваю тугой зализанный хвост на макушке, от чего глаза становятся совсем кошачьими. А легкая боль в корнях волос, от напряжения и сильной стяжки, действует отрезвляюще, понемногу отгоняя усталость и помогая сконцентрироваться.
Высокие шпильки как визитная карточка. Брючный костюм молочного цвета, сидящий, как перчатка. Под которым бесшовные стринги и… все. Он настолько сильно облегает тело, что не подразумевает под собой наличие нижнего белья. Зачем надела? Быть может, в надежде, что обломится мне после что-нибудь эдакое. Тело давно просит внимания, которым обделено. И пусть детский праздник — не совсем то место, но отчаявшимся матерям-одиночкам выбирать не приходится.
Кто бы мог подумать, что устроить день рождения пятилетнему ребенку обойдется в копеечку. Благо торт я сделала сама, иначе бы вообще осталась с пустым кошельком. И вот сейчас, сидя за накрытым столом, по правую руку от старшей сестры и по левую от сына, я потягиваю сок через трубочку, потому как приехала сюда на машине, а это не подразумевает даже капли алкоголя. Несмотря на то, что мне бы ну очень хотелось.
К слову. Адрес я вчера Леше таки скинула. Долго думала, сомневалась и разбирала свое решение на плюсы и минусы, но посчитала, что будет совсем по-скотски не сделать шаг ему навстречу. Где-то подсознательно скорее, чем осознанно, надеясь, что они с Ильей найдут общий язык когда-нибудь. Ведь я мать, я люблю его, я отдам все, что имею, но отцом стать я не могу.
Однако, даже понимая, что есть вероятность Лешиного прихода, я неслабо удивляюсь, увидев его на пороге заведения. И не в одиночестве. На его руках восседает, словно воздушное безе, маленькая девочка с милыми кудряшками, обрамляющими личико. Копия мамы, которая стоит по левую руку от Леши. И не будь все и без того вопиюще и по-дебильному, я бы была шокирована ее личностью. Но ведь у нас все не как у нормальных людей. И, несмотря на то, что когда-то очень давно, будто в прошлой жизни, я присутствовала на ее свадьбе, где она взяла явно иную фамилию, совсем не схожую с Алексеевой. Теперь Леша ее муж. Муж Лели. Да-да, той самой. Которая не так уж стройна и соблазнительна стала, но явно растеряла не весь лоск. Похожа на располневшую Агилеру после родов. С премилой вроде как мордашкой, но полными, словно сардельки, ногами и отчасти прикольными, но все же огромными сиськами навыкат.
Пока я увлекаюсь рассматриванием новоприбывших, за столом буквально образовывается звенящая тишина. Будто нас накрывает непроницаемым куполом. Леша смотрит на нашего сына. Илья уставился совершенно недружелюбно в ответ. Моя сестра даже снимает очки и теперь маниакально натирает их до блеска, отказываясь верить в то, что это не галлюцинация. И каждый, от мала до велика, сравнивает двух, похожих фактически до мелочей, людей. И ни у кого не стоит вопрос об их очевидном родстве. Только вот озвучить не хватает храбрости.
А Ильюша потерянно переводит на меня взгляд. Явно не понимая, почему второй день кряду видит этого мужчину. Почему тот заявился на его праздник? Почему все молчат и ТАК смотрят? Нижняя губа начинает мелко подрагивать. Ребенок на грани истерики, обиженно насупился.
— Мама, кто этот дядя, и почему он опять к нам подходит?
Я не знаю, как разрешить ситуацию. Я вижу твердость во взгляде Леши. Бескомпромиссность. Понимаю прекрасно, что он все решил за нас. И теперь врывается как ураган в нашу устоявшуюся жизнь. Разрушает идиллию для матери и сына. Вклинивается в эту интимную, близкую связь.
— Тише, родной, ну ты чего, все хорошо, — пытаюсь успокоить ребенка. Прижимаю его к себе, слыша, как он всхлипывает. Сама еле сдерживаю слезы, беспомощно глядя на бывшего мужа. Буквально умоляя исчезнуть, но он лишь подходит ближе. Усаживает на колени успевшей устроиться за столом Оле их дочь. И направляется к нам.
— Мама, кто это, и почему все так смотрят? — Илья шепчет, громко шмыгая носом, наивно хлопает ресницами и ждет ответа, а у меня язык не поворачивается. Придает решимости лишь то, что данную новость именно я должна преподнести сыну. Только я имею на это стопроцентное право, не он.
— Сыночка, маленький мой, это… — тихо говорю, взяв его лицо в руки, затолкав собственные чувства глубоко-глубоко внутрь и сосредоточившись на его ощущениях. Выставив четкие приоритеты. Есть только он и его личная трагедия. На меня наплевать. Сейчас только он важен, маленький человек, который для меня — центр вселенной. — Это твой папа, Ильюш. — Киваю, заставляя верить в свои слова. Понимаю, что делаю, собственными руками руша наш маленький мир и впуская чужого для сына человека. Незнакомого, но вынужденно объявленного родным. Это страшно.
И весь спектр эмоций растекается, будто черная клякса, на светлом лице ребенка. Он хмурится и теперь уже смотрит на севшего рядом с ним на корточки Лешу. Все молчат. Тотально все. Над столом словно собирается грозовая туча. А на меня разом обваливается многотонная усталость, и мне так хочется просто лечь и уснуть, чтобы все само собой разрешилось за это время, потому как внутренних ресурсов попросту нет, и вопрос как с этим бороться — открытый.
— Папа? — как-то неожиданно боязно спрашивает Илья. А меня пугает пропасть, что образовывается во взгляде его отца. Ошарашивает глубина и сила чувств, которые затапливают кажущиеся совсем черными в данный момент глаза.
Но всего пара минут этого немого диалога между ними. И пусть все так неожиданно для нас всех. Но сын признает отца. Быть может, всему виной подобранный момент. И пусть в пять лет еще сложно осмыслить происходящее и вникнуть в самую суть случившегося, но он не настолько глуп, чтобы не понять, что произошло нечто крайне серьезное и судьбоносное. Илья улыбается, а его отец не скрывает облегчения. Они беседуют о чем-то бессмысленном. Все еще с огромной дистанцией. С невидимой стеной, что стоит между ними. Но ребенка легко отвлечь, и уже вскоре шумное веселье начинается за столом. Дети галдят, хомячат вкусности, а я как была в прострации… так и застряла там. Наблюдаю за происходящим, будто робот отвечаю на вопросы сестры, но смотрю не в глаза, а сквозь нее, вижу не четкие картинки, а словно лишь очертания. Я здесь, но потеряна в собственном теле.
— Ильюш, я пойду, поговорю насчет твоего торта, хорошо? Не теряй меня, — поцеловав в щеку сына, громко хрустнув позвонками, иду в поисках персонала. Проклиная высокие шпильки и сильную боль в пояснице. Недосып и ограниченные средства в кошельке. Проклиная чертову пиццерию и нехотя признавая, что возможно, это наилучший для сына исход. Как бы там ни было, но каждому ребенку нужен и отец, и мать в равной степени. Все явно не настолько плохо, как я себе рисую. Для Ильи. Для его будущего. Но для меня — катастрофа глобального масштаба.
Похожая на тень самой себя, наконец нахожу нужных мне людей. Попросив полчаса до выноса торта, просматриваю пропущенные вызовы на телефоне. Забившись в угол между комнатой персонала и выходом в общий зал. Достаю из сумочки блокнот и начинаю подсчитывать, сколько заработаю на заказах, что висят на ближайшую неделю, и хватит ли этого на оплату квартиры и кучи необходимых мелочей. Понимаю, что снова буду вкалывать как ломовая лошадь, дабы выползти из ямы, в которой оказываюсь, благодаря желанию подарить роскошный праздник для ребенка.
Все в привычных серых тонах, неизменных за прошедшие годы. Вроде и не херово настолько, чтобы жаловаться на черную полосу, но как-то белой совсем не видно. Беспросветность моего существования давит, и я с каждым днем все больше думаю, где же он, мой предел. Когда все, что выпало на долю, доломает меня полностью? И быть может, появление Леши является последней каплей? Какой-то чертовой жирной точкой в написанной кем-то главе моей жизни?
Затяжная депрессия — уже давно привычное состояние, и мне явно пора прекратить витать в собственных нерадужных мыслях, ибо я снова пропускаю момент, когда остаюсь не одна в своем углу.
— Все прошло лучше, чем я ожидал.
Почему нельзя просто сию же секунду провалиться под землю? А? Я и без того как оголенный нерв. Дерганая и загнанная по самое не могу, еще и он появляется, словно контрольный в голову. Сидел бы себе за столом, изображая примерного семьянина, и не трогал меня.