Ближе к вечеру настроение приподнимается все больше. Приятные сборы и наблюдение за тем, как ребенок ловит по дому бедное четвероногое существо. Периодически слушая задушенный писк и одергивая Илью. Научить-то его не мучить и не обижать тех, кто слабее, я научу. Только это ребенок, и тут все не так просто, как хотелось бы.
— Милый, видишь котику больно. Не нужно так сильно прижимать его. Лучше погладь по шерстке или поиграй с ним. Вон папа принес тебе специальные шарики на веревочках.
Зато теперь в доме будет не так тихо! Вот единственное, что я услышала из уст бывшего мужа, когда тот принес мне эту серую пушинку. Будто кот вместо клоуна теперь будет развлекать нас. Которому три месяца отроду. Хотя он и имеет пафосный документ со всеми прививками и родословной. Очень ценный кадр… Очень.
Задумчиво слоняюсь, успевшая накраситься и надеться к приходу португальца. С легкой тревогой, потому что одному богу известно наведается ли Леша сегодня к нам еще раз. Вроде как должен… Но это вроде как. Стопроцентной гарантии нет, а звонить и спрашивать, значит, попросту провоцировать его на приход. Что нежелательно.
Микель появляется четко к пяти. С охапкой цветов, пакетом с различными экзотическими фруктами, бутылкой дорогого вина и складным обалденным велосипедом. Детским, естественно. Отчего у Ильюши счастья полные штаны. Он подолгу выясняет, что и как с ним делать. Не отходит от гостя ни на шаг и, кажется, несколько расстроен, когда мы уходим почти в половине седьмого в заранее запланированный ресторан.
— А ты подготовилась, — плотоядная улыбка и рука, скользящая мне под юбку. Что останавливается на кружеве чулок и цепляет пальцами подтяжку. — Если ты скажешь, что без белья, я, честное слово, забью на ужин.
— Я не настолько беспечна, на улице все же не май месяц. — Кокетливо бью ладошкой по его настырной руке и, мазнув накрашенными красной помадой губами по его щеке, выскальзываю из лифта. Все же жить на двенадцатом этаже опасно. Потому что длительные подъемы и спуски с похотливыми мужиками напрашиваются на то, чтобы устроить разврат посреди трех зеркал, прямо у железных поручней.
И целый пыточный час, мы как белые люди жуем салаты, вгрызаемся в сочные стейки и заедаем все нежным фруктовым десертом. Но напряжение физически ощущается в каждом движении. Нетерпение выливается долгими, пусть и молчаливыми взглядами. Многообещающими. Слишком много и слишком заманчиво, чтобы рискнуть и продлить удовольствие от качественной еды, наплевав на явные посылы друг друга.
И вот еще не стукнуло даже девяти, а мы едем к отелю. На моей машине. Потому что я не собираюсь оставаться до утра, а в такси чувствую себя чуток неловко. В своем авто куда удобнее. И увереннее. Конечно же. И все так прикольно и классно, пока я не слышу звонящий телефон.
— Лин, тут твой Алексеев пришел, — голос у сестры настороженный. Если судить по интонации, то она растеряна и явно не знает, что делать. — Илья рассказал ему, куда ты ушла, и тот поставил меня в известность о том, что остается с ночевкой. Причем даже ничего слушать не захотел. А на мое возмущение прошипел, что это вообще-то его квартира и он, когда хочет, тогда и приходит, ровно как и остается настолько, насколько посчитает нужным.
Совсем неудивительно, что у меня начинают подрагивать руки от перенапряжения. А ком в горле вообще как родной тут же появляется. Но, собственно, этого и следовало ожидать. Ребенок рассказал все отцу потому, что его никто не просил об этом молчать. Леша пришел потому, что считал, что имеет на это полное право, и запретить ему могу только я, а меня как бы дома нет. Блять… Нет, трижды блять.
— Лиз, я постараюсь пораньше приехать, но ничего не обещаю. Если что-то срочное будет — сразу же звони, ладно?
Бросать Микеля не хочу. Это и некрасиво, и явно лишнее, потому что, если меня не путает мое предчувствие вкупе с интуицией, вряд ли бывший муженек сейчас в хорошем расположении духа, что грозит вылиться в скандал с вытекающими. Причем, сомневаюсь, что вытекающие будут приятными. Очень сомневаюсь. Только вот расслабиться, как я того хотела бы, у меня теперь не выйдет. Тут уж я гарантирую.
— Что-то случилось? — Разумеется, мое состояние становится заметным. Радует лишь то, что он не слышал, что служит тому причиной. Так как о том, что у меня есть хоть и бывший, но муж, я не упоминала ни разу. Вопрос о том, откуда же у меня ребенок, не поднимался. Да и разве кого-то можно сейчас удивить статусом матери-одиночки? По-моему, это явление настолько распространенное, что давно стало чем-то обыденным. Разве что люди советской закалки принимают подобное за нечто нехорошее и постыдное. Но, слава богу, таких мало.
— Да нет, все в порядке. Не заморачивайся, — притвориться спокойной. Натянуть улыбку и унять дрожь в пальцах. Вот, умница. А теперь поднимись в сраный номер и трахни красивого мужика, да так, чтобы он думать забыл о твоих нарисовавшихся затруднениях. Установка понятнее некуда. Разговаривать в собственной же голове с собой же попахивает диагнозом. Но я в каком-то странно разбросанном состоянии, и все, совершенно все мысли настырно утекают в сторону совсем не находящегося рядом мужчины. Увы.
И все вроде сегодня хорошо. Физически. И губы такие же сладкие, и руки такие же требовательные. Я по-прежнему выгибаюсь от ощущений и, не сдерживаясь, выстанываю в голос. Только… Только чего-то упорно не хватает. Мне хорошо, даже замечательно, но как-то не так. И я понимаю, что изменения у меня внутри, что малейшие мысли о Леше сбивают настрой и хочется выскользнуть из постели и уехать. Не потому что Микель плох, а потому что сердце рвется к другому. Слишком сильно рвется. И еще вчера все было иначе. Еще вчера все было лучше… Было ведь. Или же моя болезнь прогрессирует? Неужели, все становится настолько запущено? НАСТОЛЬКО?! Черт.
В полуотрешенности я все же остаюсь до назначенных пяти часов утра. Хотя планировала вернуться раньше, но в последний момент передумала. И с истинным мазохизмом, по-настоящему измываясь над собой, позволила телу насладиться чувственной пыткой. Еще несколько раз. В объятиях нелюбимого, но чуткого и нежного любовника. А почему собственно нет-то? Хрен его знает, когда мне что-либо обломится после отъезда Микеля. И обломится ли вообще. Я даже не говорю о Леше. Его мы не берем как заведомо выигрышный вариант, так как он у нас долбаный кремень и на провокации плюет с высокой колокольни.
Португалец не выглядит недовольным, и кажется, и вовсе не заметил изменение во мне. И либо я хорошая актриса, либо он хреновый наблюдатель. Не знаю. Но меня радует такой итог нашей встречи. А завтра будет последний день перед его отъездом и, если все на самом деле было так, как он планировал, то когда-нибудь, а именно месяца через два все повторится и на куда более долгий срок. Но я не любитель далеко идущих планов и предпочитаю губу особо не раскатывать и жить как получается, а брать то, что дают.
Приезжаю домой в шестом часу. Нервы натянуты на максимум, кажется, еще самую малость — и рванет, исполосовав внутри все в долбаную кашку к чертовой матери. Аккуратно разуваюсь возле дверей. На цыпочках крадусь в гардеробную через зал. Где на диване, чинно развалившись, спит Леша. И без его хмурого взгляда, вечно напряженной челюсти и каменной стойкости… выглядит моложе своих почти тридцати восьми. Ему можно с натяжкой дать чуток за три десятка. А легкая щетина делает его каким-то немного ранимым. И желание подойти и погладить по лицу, после поцеловав соблазнительные губы, зудит в теле. И это после долгих часов энергичного секса. Вы понимаете всю степень моего помешательства? Я только что из постели, у меня гудящие ноги, и мышцы ноют во всем теле. Но стоит мне увидеть ЕГО, как несмотря ни на что, в теле просыпается знакомое томление, и все становится не важно.
Простояв несколько минут в лицезрении, все же отворачиваюсь и проскальзываю в маленькую комнатку. В рекордные сроки переодеваюсь в домашнюю одежду и крадусь в собственную комнату. Где быстренько падаю в постель и благодарю господа бога за то, что сегодня суббота и ребенка не нужно никуда вести. Только вот поспать мне никто не дает. После нескольких часов беспокойного сна меня сразу будит пищащий серый комочек, который каким-то мистическим образом взобрался на кровать, а спустя минут двадцать залетает ураган в лице сына. И я понимаю, что три часа не так уж и плохо, могло быть и хуже…
Еле разлепив глаза, в состоянии полного нестояния тащу свое бренное тело в душ. Надеясь, что след небезызвестной личности простыл. А зря. Едва я захожу на кухню, как натыкаюсь на молчаливо пьющую горячий кофе фигуру. И взгляд такой, что желание залезть под плинтус и притвориться пылью. Или в темный угол, да куда угодно, только бы не отсвечивать и скрыться с его глаз долой.
— Хреново выглядишь. — Проливаю на руку кофе, когда слышу его голос в спину. Игнорируя боль, аккуратно вытираю и пытаюсь собрать себя максимально, чтобы не показать, насколько расшатанное у меня состояние.
— Какой прекрасный комплимент. — Добавить щепотку ехидства, приправить уверенностью и повернуться, чтобы взглянуть на свою погибель. Смогла? Молодец! Это настоящий успех.
— Бессонная ночь? — Знает ведь, что меня не было дома. Знает, кто причина моего отсутствия. Понимает, в отличие от ребенка, что в нашем возрасте дядя и тетя не могут просто гулять за ручку всю ночь.
— С чего ты взял? — Отпиваю, обжигаю язык и небо. И это чуток отрезвляет и придает еще больше храбрости. Потому что карие глаза напротив в настоящей ярости. Тихой такой. Притаившейся. Но оттого не менее устрашающей.
— Тебя ведь не было всю ночь, сомневаюсь, что у тебя было время для сна. Да, Лина? — Допрос? К чему вопрос? Что хочет услышать? Ревнует? Злится? За что и по какому, черт бы его побрал, поводу? Если сам с женой. У самого рыльце в пушку. — Похождения важнее ребенка. Хорошая мать. Хвалю. — А яда-то сколько. Укусил бы — убил бы на месте мгновенно.
— Не понимаю о чем ты, я спала в комнате. Нужно было быть внимательнее. Хороший отец. Хвалю. — Выдержать лицо. Плюнуть в ответ, допить кофе и свалить подальше.
Чтобы после игнорировать полдня неприкрытое недовольство. И выдохнуть свободно только к вечеру, когда он наконец-то уходит. Лиза же, как мышь, незаметной тенью постоянно рядом. Наблюдает и не лезет. Тактика, конечно, прекрасная, только вот мне поддержка очень нужна, а не ее полное безучастие.
— Знаешь, разбирайтесь сами. Вас не поймешь. То ли у вас брачные игры, то ли скоро будет смертельный бой. Я как-то пасс. Мне свекрови хватает по самое горло.
— Микель завтра уезжает. Останешься еще одну ночь? Я вернусь пораньше.
— Уверена, что это хорошая идея? — Не уверена, но я не настолько эгоистка и сука, чтобы бы кидануть приехавшего ко мне издалека человека. Я ценю его затраты. Его внимание. И все происходящее.
— Уверена, что если не пойду, то пожалею. Так устроит?
Только вот сегодняшние сборы какие-то ленивые и без особого желания. Как надобность. Или же сказывается недосып и испорченное настроение с утра пораньше. Сложно сказать. Отвлекает и вызывает улыбку только любимый ребенок, который как юла вертится по квартире, развлекая и себя, и котенка, которому отныне имя — Кусачка, как собаку в излюбленных Фиксиках. Благо питомец у нас женского пола…
И вот я вся внешне отлично выглядящая, а внутри почти до слез разбитая, собираюсь на выход, напоследок глянув в широкое зеркало у входа. Ботфорты с молнией сзади. Кожаная юбка-колокол с широким поясом на талии. Облегающая черная водолазка, без белья под ней и массивный кулон, свисающий ниже груди. Макияж… Нет макияжа, только слегка подкрашенные ресницы и выделенные скулы. Гигиеническая помада и творческий беспорядок на голове.
Хватаю перчатки с комода. Клатч. И в расстегнутом полушубке выхожу из квартиры, резонно решив перед выходом на улицу покурить. Потому что нервничаю, словно делаю что-то неправильно. И какое-то дурное предчувствие копошится под кожей. Настойчиво. Слишком настойчиво, чтобы игнорировать полностью. И никотин что-то не спасает. Совсем не спасает. Скурив одну, а следом другую сигарету, закидываю в рот мятный леденец и вызываю лифт.
Двенадцатый, мать его, этаж. Адово пекло, ей-богу. Благо лифты еще новые, практически идеально вылизанные. Пока спускаюсь, успеваю прокрутить в голове кучу сценариев, по которым будет развиваться сегодняшний вечер и ночь. И даже чуток грустно становится от того, что Микель уезжает. Заинтересованный во мне и уделяющий внимание. Рядом с ним я чувствую себя сексуальной, желанной и женственной. А это хоть чего-то да стоит в моем-то состоянии безнадежно влюбленной дуры, которая не способна справится с собственными убийственными чувствами.
Погруженная в мысли, не улавливаю момент, когда лифт открывается. Опустив голову и глядя под ноги, очнувшись, двигаюсь на выход, влипнув всем телом в чью-то фигуру. А когда поднимаю глаза — каменею на месте. Передо мной Алексеев собственной персоной. Старший, чтоб его. И на лице такой ураган эмоций, что мне хочется провалиться под землю сию же секунду.
Угрожающе двигается на меня. Вталкивает обратно в лифт, ударяет по кнопкам, и я слышу, как сдвигаются спасительные створки. Твою ж мать, блять. Смотреть в разгневанное лицо выше моих сил. Вжимаюсь спиной в стеклянную стенку и замираю как кролик перед удавом.
— Далеко собралась? — шипяще и настолько грубо, что хочется еще сильнее съеживаться. Даже сопротивляться и оправдываться или спорить не рискую. Сжимаю в руке перчатки. Дышу загнанно и слышу, как в висках бьется кровь. Боженька, ты там есть? Спаси и сохрани. Умоляю. Потому что походу смерть моя близится. — Я спрашиваю: далеко собралась? М-м? — Подходит близко-близко, сжимает в руке мой подбородок и заставляет взглянуть ему в лицо.
Даже если бы я могла ответить, вряд ли бы открыла рот. Но собственным захватом он лишает меня такой возможности априори. Я часто видела разные эмоции в его глазах когда-то очень давно. Помню, каким он может быть, когда выходит из себя, и это чуток страшно, но тело, прирученное этим мужчиной, отзывается даже на долбаную грубость. И вроде надо возмущаться и вырываться… Вроде. Надо. Правда?
— Куда же ты, ночная бабочка, снова летишь? А? — Чувствую его дыхание. А внутри так и подколачивает. Ноги непослушные, руки подрагивают. Я не понимаю, к чему все идет. Но одно я знаю точно: он срывается. Вот в этот самый момент Леша срывается с катушек. И я как бы этого хотела и, наверное, хочу. Наверное. Только я все же не понимаю, к чему все идет. К чему? Зачем? Что катализатор? Тот факт, что на меня кто-то позарился?
— Мне больно, — сдавленно шепчу, и хватка на лице слабеет. Только он еще ближе. Буквально вдавливает собой в долбаное зеркало.
— Далеко собралась? Я не слышу ответа.
Упорствует зачем-то, сам все знает, но упорствует. Что ждет в ответ? Подтверждение или опровержение? Мне и без того отвратно до невозможного. Чтобы еще и вслух говорить о собственных планах.
— Да нет, не особо, — хочется нагло, а получается как-то почти равнодушно. Вообще диаметрально противоположно творящемуся внутри.
— Ты никуда не идешь, — чеканит каждое слово как приговор. Вытаскивает за руку из лифта. А я боковым зрением вижу написанное краской число пятнадцать на грязно-кремовой стене.
— Почему? — приподнимаю бровь, решив все же услышать ВСЕ, что он хочет высказать по этому поводу. Не сумев с первого раза, но все же достаю пачку сигарет и закуриваю под его недобрым взглядом. Хоть бы не удавиться дымом. Что вполне возможно.
— Потому что я так сказал.
Весомо. Не спорю. Киваю молча. Затягиваюсь поглубже, пытаюсь усмирить колотящееся сердце. Свидание срывается. Микель завтра уезжает. И это правда то, о чем я сейчас хочу думать? Нет… Леша. Леша. Лешенька. Чего же ты бесишься-то? Если тебе насрать и все в таком же духе. Или взыграла мужская гордость, мол, как так-то выбрали не его? Разве это возможно? Поразительно. Как же я могла так опростоволоситься? Ая-яй.
— Сомнительный аргумент. — Сигарета все же дает каплю смелости. Расстояние в полтора метра между нами позволяет дышать спокойно. Относительно спокойно. — Но если у меня нет выбора, то мне нужно позвонить. Потому что даже ты не заставишь меня вести себя как последняя сука и вынуждать ждать другого человека. — Намек прозрачный. Потому что в нашем случае именно он та самая последняя сука, которая варит меня в этом чертовом ожидании долгие и долгие дни и недели. Намеренно мучая.