Охотничья Луна
Она стояла на песчаном высоком покрытом сумерками раннего утра косогоре. Крутом косогоре, уходящим вниз к самой реке. Она стояла и смотрела в ночь. На свет желтеющей в небе Луны. Она не спускала взгляда с бликующей яркими переливами красок ночной воды. И самой прибрежной кромки берега. Слышно было, как в тишине встающего еще сумеречного утра плескалась волнами вода. Где вдали в темноте ухал филин, и стрекотали ночные сверчки. Мимо волчицы в ночном небе пронеслись, друг за другом, две летучие мыши. Рассекая ночной холодный воздух, они улетели на ту сторону Березены. Там внизу у самой кромки воды были люди. Двое отец и сын. Они приплыли с другого противоположного реки берега, видимо, с ночевки на речных островах. Они суетились у деревянной самодельной лодки и выгружали снасти и ведра. Там была рыба. Улов был удачен. И было много рыбы для всей деревни и для отряда, скрывающегося в лесах возле их деревни партизан. Этим утром было поразительно тихо. Не было, даже всполохов от разрывов бомб и снарядов. Там впереди на линии фронта. Медленно розовел горизонт. Но, ночная тень еще лежала на склоне высокого косогора. И ее не было видно здесь, наверху уходящего прямо к быстрой реке высокого откоса. Она пришла из своего леса. Оттуда с топи родных ее болот за деревней. Пришла выбрать себе очередную жертву. После спячки и затишья в этих краях. Она, вновь пришла с болот в облике серого большого волка. И хотела плоти и крови. Этой, именно ночью она рыскала по округе в высоком бурьяне. Но, не было, ни животных, ни людей. И голод не давал волчице покоя. Она проснулась. Проснулась, чтобы, снова утолить голод, снова в периоды летнего полнолуния. Периоды, когда просыпается ее природа, и оживают болота. Когда люди боятся, даже рядом проходить возле ее леса. Она выбирала каждый раз себе жертву. И порой подолгу ее отслеживала. Но сегодня ей было все равно, лишь бы утолить свой дикий вечный кровожадный голод. Волчица пришла из своего мира и ее не касалась война. Которая, шла уже четвертый год в этих краях. Она, вообще ничего не знала об этом мире, а только питалась им, время от времени, пополняя себя, свежей, чьей-либо кровью и плотью. И это, было то, что ей было этой ночью нужно. Она жила давно уже возле этого селения, и также давно жила здесь ее лесная мать и отец. Ее лесной народ. Просыпаясь по весне от зимней спячки. И охотясь на всех, кого поймает. Она жила в своем собственном мире. Жила уже много веков. Время от времени, утоляя свой голод. И уходя в долгую новую зимнюю спячку. Чтобы проснуться лет через десять и снова начать свою охоту.
* * *
Четвертый год шла война. И было крайне нелегко. Особенно в большой прифронтовой деревне, где остались в основном один, лишь старики да старухи. Вот уже четвертый год в деревне стояла хорошо потрепанная Советской армией танковая дивизия вермахта и немецкий пехотный корпус. Вот уже четвертый год деревня страдала от засилья немцев и пригретой ими разношерстной мрази. Было здесь, наверное, как уже под этим небом принято и по природе своей положено, где война, там были всегда и предатели родины, естественно из местных уродов. Недобитков раскулаченных местных кулаков. И просто, беглых дезертиров и преступников. И также, как и положено на войне, был всегда голод. Поля выгорели от пожара войны, и не было зерна. Жили на одну картошку, что собирали со своих огородов. И то не всегда. Часть еды забирали немцы. Голодали все и особенно дети. Стоял Июнь 1944 года. Вот Всеволод Артюхов и его одиннадцати летний сын Павел в очередной раз кормили партизан рыбой. Втихаря по ночам, выезжая за реку и рыбача. Пока все складывалось удачно. И вот они разгружались, в темноте на самом берегу реки, вытащив лодку на песок и пересыпая рыбу в ведра с лодки. Они не знали, что за ними наблюдают. Наблюдают и не один, а сразу двое. Большая серая волчица, стоящая на самом верху косогора. Прямо над ними в темноте ночи. И один из местных предателей полицаев, спрятавшихся в высокой траве. И сумевший, выследить отца и сына. Эта мразь по кличке Жаба, давно следила за Всеволодом. И точила на него зуб. Они как-то закусились друг на друга по приходу еще фашистов в их деревню при грабежах местных селян немцами. Просто, Всеволод Жабе набил рожу. И с той поры, став местным полицаем, эта тварь рыла под этого сельского мужика. И вот, он выследил кто кормил втайне от немцев партизан и всю деревню рыбой, порой дичью пойманную на капканы. И убитую на охоте за рекой в лесу. Жаба вынюхал, даже когда Всеволод ездил на телеге с лошадью далеко в лес. И, знал по какой именно тропе. Он долго и упорно следил за охотником и рыбаком Всеволодом Артюховым и его сыном Павлом. Он следил в темноте и видел все. Как и видела его и тех двоих большая серая волчица. Полицай готовился сообщить в местную военную войсковую комендатуру деревни. И тихо начал отходить в сторону, почти ползком в сторону болот Волчьего хутора. Он пошел, именно по той окраинной далекой стороне деревни, где местные жители в этот период, даже белым днем, боялись показываться. Жаба, хотя был из сельских местных, как впрочем, не все прибившиеся здесь предатели Родины к этой Белорусской деревне, но он никогда не вдавался из-за своего скудоумия мышления и невежества в местные сельские легенды и страхи. Ему был крайне далек старинный фольклор своих односельчан. Он не знал сейчас, по чьей земле ступала его в сапоге полицая нога. И он старался незаметно смыться по пролеску в еще стоявшей утренней темноте краем болота. В обход склона горы, на которой стояла деревня. И прийти с другой стороны села, прямо в комендатуру. Как раз под утро и с рассветом. Было четыре утра. И светало медленно и довольно долго. И пользуясь этим, Жаба решил обойти быстро, почти бегом пологую склонами гору. И оказаться сразу прямиком в комендатуре с доносом на Всеволода. Он, пригибаясь, почти ползком, двинул вприпрыжку к лесу, а волчица смотрела, как замелькали в темноте его сапоги и, оставив отца с сыном, бросилась вдогонку за Жабой. Она, наконец-то определилась, кто ей, сегодня, станет утренней пищей. Она сегодня выбрала себе цель. Жаба зря побежал, как раз это его поспешное в темноте раннего утра бегство и привлекло ее внимание. К тому же, она поняла, в какую сторону эта мразь понеслась. Жаба понесся как раз в сторону Волчьего хутора. Трех очень старых заброшенных бревенчатых домов сложенных из уже почерневших от долгого времени бревен. С невысокой плетеной из прутьев оградой. И стоящих посреди болотной топи, глубоко в лесу из сосен и берез. Туда путь любому, кто близко подходил к краю болота был заказан. Еще никто не возвращался живым с тех болот. Либо тонул, либо его участь была стать пищей серой болотной волчице. В этом месте не жил никто. Не было ни зверей, ни птиц. Только вороны жили наверху стоящих в черной топи болот. Громко каркая на всю округу. Этот хутор был давно пустым и заброшенным. Так казалось непосвященному. Он стоял в глубине самого леса. По сторонам его были практически непроходимые болота, уходящие глубоко, даже в сам лес.
Там много было буреломов из поваленных сосенок и березняка. И места те считались дикими и страшными для самих недалеко живущих от этого хутора селян. Туда никто совершенно, и давно уже не ходил. Считая эти районы колдовскими. Ими даже пугали сельских детей. Всякими живущими в тех районах лешими и ведьмами. Особенно волками. И видимо, неспроста. Вот и сейчас по следам Жабы крадучись мчалась большая настоящая серая волчица. Ее освещала яркая в небе утреннем Луна. Желтым своим светом, освещая и сам лес, который становился все гуще и непроходимей. Жаба уже и не замечал торопясь, что бежал по болотной мутной воде, шлепая своими сапогами. Он несся по окраине болот, мелькая между березняком и сосенками, огибая селение. Зря полицай Жаба рассчитывал проскочить этот непроходимый лесной район. Он затормозил его продвижение. Жаба стал вязнуть ногами в топи среди деревьев, почти у самого берега болота. Высокая трава путалась вокруг его солдатских сапог. И по черной полицая шинели с белой повязкой на рукаве «На службе у Вермахта», хлестали густые лесные кусты болотных высоких растений. Жаба знал, что здесь не водились даже партизаны. Они обосновались, где-то в лесу на противоположной стороне деревни, но не здесь. Это место было гиблым. И даже их не могло быть здесь. Но, его это не волновало. Главное он был в безопасности. И, мог, добежать до самой комендатуры, не боясь, быть пойманным как предатель. Жаба был из местных. И был законченной сволочью, почти с рождения. С самого детства, он отличался своей распущенностью и жестокостью. Жаба был еще лишен любого вида совести и как таковой чести. Это была, просто, типичная мразь, которой было полно везде. И путь его был, если бы не война, только в тюрьму. Он был еще и вором и спекулянтом. Как его в свое время не замело районное ОГПУ, тоже не ясно. Проглядели. Когда началась война, он сумел схорониться от призыва. И вот теперь, продал Родину за немецкий аусвайс и немецкие марки. И был готов, ухлопать собственную мать за эти марки или кого угодно еще, если оберполковник Гюнтер Когель прикажет. Гюнтер Когель был командиром стоящего вместе с танковой дивизией СС майора Зигфрида Вальтера, своего моторизированного пехотного полка, как раз в Снежнице. Так величали заполненную танками и пехотой немцев белорусскую оккупированную уже второй военный год деревню. Благо мать Ерофея Лесюка, так звали по жизни и по документам Жабу, не дожила до того момента когда ее родной сынок выкормыш, станет предателем своего народа и Родины. Она умерла еще до начала войны. И была похоронена на деревенском кладбище. У Жабы были и сотоварищи теперь по оружию. Полицаи Хлыст, Дрыка и Прыщ. Такие же под стать Жабе мрази и недобитки и предатели Родины.
У каждого из них была своя судьба. Один свалил с Советской Армии при окружении. И шлялся по лесам, пока не вырулил к Снежнице. И прижился, здесь познакомившись с Жабой. Звали его Егор Мирошников по документам, а теперь Хлыст. Хлыст был главным в их отряде деревенских полицаев. И подчинялся местной, теперь военной комендатуре и самому оберполковнику Гюнтеру Когелю. И его личному адъютанту гаупштунбанфюреру Ергину Вальтраубу. Он имел некоторый боевой уже военный опыт. Вот и был поставлен Когелем за главного над полицаями. Второй кореш Жабы был по кличке Дрыка. Тоже, беглый окруженец и солдат из штрафников. С темным неизвестным прошлым. Самый мутный тип из всех в их отряде «На службе у Вермахта». О нем никто ничего до конца не знал. Даже сами полицаи, посему не очень ему доверяли.
Хоть, он и был в подчинении Хлыста. И Хлыст гонял его по всем дырам и норам, всегда на побегушках. Чем Дрыка был всегда недоволен. Но, часто он был один, сам по себе. И когда была возможность отклониться от службы, он куда-то исчезал из деревни. И тайком, но про это никто не знал на его же, наверное, счастье. Третьим был полицай по прозвищу Прыщ. Откровенный преступник, с которым Жаба больше всех контачил. И грабил селян при возможности. Беглый зек из разбомбленного на железке далеко отсюда самолетами немцев поезда. Тюремного эшелона везшего зеков на восток. Он долго шастал, тоже по лесам. И выбрел на деревню. И прятался на чердаках одного покинутого сельского дома. Водил дружбу с некоей Любавой Дрониной, дамой легкого поведения на деревне. Вдовой. И, она помогала ему дожить до начала войны и прихода немцев в деревню. Тут у Прыща расправились крылья. И, он зажил семейной жизнью с этой Любавой в отнятом у местной селянки Варвары Семиной доме. У которой, муж в это время был на фронте. Матери с несколькими малолетними детьми. Выгнав их в наглую, под стволом винтовки на улицу. Благо Семину с ее маленькими детьми приютили соседи ее подруга селянка Пелагея Зимина. У которой тоже были дети. А то бы замерзла в первый же год войны с ними тут же в деревне в лютую зиму. И вот, лучший кореш Прыща, полицай Жаба бежал по берегу болота. И окраине в темноте леса. Сверкая в густых ранних сумерках мокрыми в грязи и болотной траве подошвами солдатских сапог. Мелькая среди сосенок вперемешку с березняком черной шинелью полицая. И черной немецкой кепке с козырьком. Его нарукавная повязка РОА мелькала среди этих деревьев в темноте белым глазным бельмом. И привлекала, как и его запах поддонка и предателя ту бегущую осторожно за ним большую серую голодную волчицу. Молодую, поджарую от голода волчицу.
Вышедшею на одиночную свою, ночную охоту. И не отстающую от него ни на шаг. Она готовилась к нападению. Она шла по пятам Жабы. И полицай, пока не замечал своего утреннего в летней июньской темноте раннего утра преследователя. Все свершилось на самих уже болотах, когда Жаба уже, почти поравнялся с Волчьим хутором, откуда пришла эта волчица. Он сам не заметил, как в темноте залез в прибрежную трясину возле трех березок. Он провалился ногами в яму. И его засосало. Уронив винтовку в болотную грязь, Жаба начал барахтаться в зыбкой болотной жиже. И его засасывало синее и сильнее. Он уже утонул по пояс, когда спохватился, что застрял со своим поганым доносом. И что, может сдохнуть здесь.
— Помогите! — заорал на весь лес Жаба — Кто-нибудь, помогите! Он тонул все сильнее и сильнее. Он вцепился в ствол березы, когда уже по самую грудь погрузился в трясину. И в этот момент рядом с ним появилась волчица. Она встала над ним. И зарычала, оскалив пасть. Освещаемая желтым светом охотничьей Луны, она на полусогнутых лапах и с взъерошенной в безумном бешенстве кровавого пиршества серой шерстью, подползла к перекошенному ужасом лицу перепуганного полицая. Она готовилась к утреннему завтраку. Жаба заорал еще сильнее — Спасите! Он орал перепуганный уже не болотом, а тем, кто стоял над ним.
— Люди, добрые! Помогите! — он орал как полоумный на всю окраину болота. Он обделался от жуткого гибельного страха, весь снизу. И, прямо в топкой жижи, утопая помимо грязи еще и в собственном дерьме.
— Дрыка! Хлыст! Прыщ! Помогите! — он орал, верезжа как свинья. Волчица бросилась на Жабу. И схватила открытой оскаленной пастью. Здоровенными клыками его прямо за его лицо. И вырвала его, почти все до самых костей. Вместе с носом и даже с глазами. Она проглотила то, что вырвала. И принялась глодать его полицая череп. А он еще орал на весь лес. И его крик разносился по всему болоту до самого Волчьего хутора. Волчица перешла с его головы на его плечи и руки. И пока то, что от него осталось, тонуло в болоте, она отгрызла этой преступной мрази руки. И потащила их с собой, через Волчий хутор в своей зубастой пасти до стоящего в березняке отдельного на болоте дома, обнесенного плетеной оградой. Заскочив по высоким ступенькам из тесаных и уже старых досок в тот дом, она там затихла. И исчезла в его глубине и темноте за закрывшейся за ней входной дверью.
Секретное задание
— Товарищ, лейтенант! Товарищ, лейтенант! — кричал Васек, сын гвардейского истребительного авиаполка, уходящему в разведывательное полетное задание лейтенанту Дмитрию Арсентьеву. Он вместе со своим командиром и капитаном Сергеем Аникановым должны были обследовать с воздуха район деревни Снежницы и подступы к ней. Высмотреть танки и все, что возможно. И нанести это в полете на полетную карту. Сделать аэрофотосъемку. На Яке-3 капитана Аниканова стояла фотокамера. Дело было рискованное как впрочем, и вся война, но задача должна была быть выполнена. Нужно было еще с рассветом вылететь. И сделать эту работу, до появления над деревней охотников. Мессеров F-4, вражеского авиаполка, стоящего в селении Смиловичи. В нескольких километрах от Снежницы за линией фронта, со стороны Минска, как и та деревня от их авиаполка по другую сторону фронта под освобожденным Могилевом. Нужно было пересечь линию фронта с противником над самой речкой Березиной. И оказаться с рассветом над объектом фотосъемки. Это было задание, полученное лично от своего командира авиаполка полковника Захарченко. Были получены секретные карты и фотоаппаратура, подвешенная на ведущий самолет капитана Аниканова. И вот, они оба шли к своим боевым самолетам, после получения этого задания от командира летного полка полковника Ивлева.
— Товарищ, лейтенант! Товарищ, лейтенант! — кричал и бежал следом Васек — Вы далеко летите, дядя Дима!
— Военная тайна, Васек — ответил мальчишке Дмитрий.
— Понимаю, дядя Дима! — Васек понимающе ответил Арсентьеву. Он бежал следом за ним до самого самолета. И остановился, недалеко провожая лейтенанта. Он этот мальчишка, был сиротой войны. И был подобран летной частью из сожженной фашистами подмосковной деревни. Васек уже был как свой в этом полку. И всем был как родной сын, как и Дмитрию Арсентьеву. Здесь в военной Белоруссии Васек, вот так каждый раз провожал в полет каждого летчика этой части. Иногда, даже помогая, таща за кем-нибудь, парашют в своих еще слабеньких мальчишеских руках. Арсентьев его жалел больше всех. И не позволял делать этого. И нес свой парашют сам в своих руках, хотя Васек просил ему помочь перед полетом. Он любил детей, а детей войны, чуть ли не нянчил на своих руках, как сирот. Потому, что сам был сиротой. Став таковым еще задолго до войны. Вкусив всю радость и горе детского детдомовского одиночества.
Иногда над ним посмеивались в части, как над мамкой с ребенком. Они с Васьком были неразлучной парой. То гоняли мяч по аэродрому, то лежали в тени под замаскированным в пролеске здесь же истребителем. Арсеньтеву сейчас было всего двадцать восемь. Да, и его командир, капитан Аниканов был чуть его старше года на два. Оба совсем молодых летчика своей военной истребительной части, под освобожденным Могилевом, почти у самого Днепра. Воевавшей, теперь с фашистами в Белоруссии с весны 1944 года. Васек был хорошим мальчишкой, вот только война отняла у пацана родителей. Через деревню прокатились фашисткие танки. И следом пехотная часть немцев. И Васек остался один, из выживших, потому как от деревни ничего не осталось. И всех просто перебили. Деревня его Лепневка и так была небольшой. И стояла как раз на пути фашистов, у дороги, по которой ехали их танки. Вот и не стало его деревни. И родных и его селян. По деревни мальчишки, позже проходила линия фронта. То туда, то сюда, шло наступление. В итоге на том месте, где она стояла, ни осталось, ни одного дома. И даже намека на деревню.