Рот существа чуть приоткрылся, обнажая редкие зубы. Серая кожа, много месяцев не видевшая солнца… не видевшая его задолго до перехода в новое состояние… была покрыта красными пятнами и нарывами. В ней постоянно шли какие-то процессы, лопались маленькие язвочки, возникали и пропадали гематомы. Но мышцы под ней были сильными, а не дряблыми. Постоянные ритмичные движения, бесконечные прыжки на месте укрепляли их не хуже тренировок. Да и сама кожа была вдвое толще человеческой, и измененный белок меланин в ней при малейшем облучении ультрафиолетом темнел, превращаясь в непроницаемый экран.
Существо подняло голову и испустило зов.
Оно знало, что тюремщики зова не чувствуют, а значит, это его не выдаст. Младшие собратья отозвались из соседних вольеров. Они уже тоже пришли в себя, стряхнув дремоту, и синхронно повернули головы в одну сторону – на полоску света, показавшуюся из-за открытой двери. Но действовать пока было рано, и они затаились.
– Давайте, твари, выходите. Вы же хотите жрать? И хватит прикидываться паиньками. Я знаю, что вы злобные уроды. Но я вас все равно покормлю. Сегодня у нас в меню овсянка с требухой. Извините, что остыло.
Смысла этих слов существа не поняли, но догадались, что обращаются к ним. Они знали, что внешние так общаются. В мозгах же серокожих созданий центр, отвечающий за речь, использовался совсем для других целей. И по человеческим нейронам и аксонам шел обмен совершенно иными данными.
Высокий внешний зажег маленькое свечение у них над головами и вошел в комнату. В темноте они видели во много раз лучше, чем внешние. Это уже было известно существам. Назначение выключателей они уже тоже усвоили. А еще они запомнили назначение кнопки, на которую нажимал другой внешний, после чего их больно била кусачая искра. Но в этот раз маленьких проводков к их коже никто не прицеплял.
Никто не двинулся с места, когда тюремщик начал разливать по тарелкам еду.
– Да вы там умерли или издеваетесь надо мной?
И в этот момент издалека долетел низкий гул, и все здание вздрогнуло.
– Твою мать!
Где-то зазвенели стекла.
Задребезжала посуда в шкафчике.
Потом была минута передышки. И новый гул и рокот, после которых пошатнулись стены, заходил ходуном пол. С потолка посыпалась пыль.
Лампы мигнули, но не погасли.
«Что случилось?» Существо в клетке – целое из отдельных – не знало. Но почувствовало, что это пугает их тюремщика. А то, что плохо для внешних, чужаков с белой кожей, боящихся темноты, для мы-я-оно было хорошо.
Едкий запах пота выдавал страх и панику чужого, который тревожно озирался, словно колеблясь.
«Пусть убегает».
«Он не должен убежать».
«Да, не должен».
«Другие пусть убегают, а этот нет».
Весь обмен информацией занял сотые доли секунды.
В этот момент здание вздрогнуло в третий раз. Источник гула и грохота теперь находился еще ближе. Вибрация пола усилилась. С потолка посыпались куски известки. Что-то заскрежетало.
Лампы на потолке ярко мигнули и погасли.
Внешний вскрикнул и попятился, выронив черпак. И как раз встал спиной к самой ближней к выходу клетке. Он не мог знать того, что замок расшатан, и «язычок» выбивается любым слабым ударом.
Существо обладало такой силой, что удар получился совсем не слабый. Дверь не только распахнулась, но и чуть не слетела с петель. Внешнего сбило с ног. Раньше, чем он смог подняться хотя бы на четвереньки, на его шее сомкнулись холодные скользкие пальцы. А когда он перестал двигаться, первый подобрал острую штуку, которую внешний принес с собой, и пошел открывать остальные клетки, выпуская своих братьев на свободу.
Стены перестали трястись, и все затихло. Одно за другим, переступая через неподвижное тело, восемь созданий вышли в темный коридор. К кастрюле с бурдой, которую они обычно с удовольствием ели, никто не притронулся. «Эту пищу нельзя трогать, – догадались они. – Ничего, здесь можно найти и другую».
Они выжидали. Шли часы, но никто не пришел. Второй крадучись подошел к окну в наружном коридоре и увидел окрашенное красным свечением. Ощущение рези в глазах мгновенно передалось всем, и они отпрянули, вернулись в логово, где лежал на пороге мертвый чужак. Никто не тревожил их покой, и они спокойно принялись пожирать его. А когда свет угас, они решились снова выглянуть в коридор. Кругом было тихо. Их совершенный слух подсказывал, что во всей этой постройке нет никого, кроме них. И где-то в мозгу каждого зазвенела, как гонг, мысль о том, что все теперь будет по-иному. Гораздо лучше.
Глава 1
Понедельник, утро
Октябрь 2033 г.
поселок Мирный, Московская область
Время не идет ровно. Время – это река. В ней есть свои стремнины и свои тихие заводи. А есть равнинные участки, где даже пейзаж не меняется, пока ты плывешь через года. Вроде какой-то чувак эту мысль уже высказывал. А может, чувиха.
Глядя в потолок, Николай подумал, что сейчас он, должно быть, угодил в болото. Годы проходили, а картину за окном словно приклеили.
Не менялась и комната. Лишь медленно ветшала и дряхлела, как и он. У него появились одышка и радикулит. В комнате медленно отслаивались обои и грозились упасть потолочные плитки.
Лежа в одних подштанниках на продавленном диване, укрытый одеялом без пододеяльника, он подумал, что после девяти часов сна чувствует себя хуже, чем вчера вечером. Видимо, депривация сна на самом деле помогала от депрессии. «Впредь не надо давать себе дрыхнуть так долго», – решил он.
Николай бы сроду не вспомнил, что сегодня особый день, если бы не календарь в телефоне, который услужливо подсказал ему: «С днем рождения!». Была в его смартфоне такая программа. Можно дела не на неделю, а на год распланировать. Давным-давно, купив телефон, он сразу забил туда дни рождения и важные даты всех, кто был ему близок, чтоб не слушать противного брюзжания. Его собственная память была неважная, и ее объема хватало только на рабочие дела.
Потом было забавно получать такие напоминания: поздравь того, поздравь этого…
Потом. После.
Теперь он лежал и удалял их по одному, отправлял в небытие, вспоминая «Ворона» Эдгара По. Батарея уже умирала и совсем не держала заряд, поэтому надо было торопиться. Чтоб потом не клянчить у Васи-дизелиста: «Ну, дай зарядить телефон».
Еще настучит Семенычу, что у Малютина – ку-ку в голове. Что Малютин – псих.
Удаляя имена из телефонного справочника, он вспоминал каждого, посвящая им что-то вроде эпитафии, хоть и не стихотворной.
– Дмитрий Евгеньевич. Начальник отдела продаж.
«Жить в столице, снимать квартиру и обходиться без подработок? Целиком себя посвятить науке? Нет, не в этой жизни. Неважно, студент ты или аспирант. Если, конечно, у тебя нет родителя-олигарха. Вот и приходилось иметь дело с людьми. Ну и редкий сукин сын. Даже для Москвы. Все пакости и придирки помню так, как будто это было вчера. Иди в топку».
– Петр Лаврентьевич.
«Заведующий кафедрой и научный руководитель. С виду весь увлеченный птичками-синичками, но на самом деле думающий только о том, как урвать себе кусок побольше. Зазнавшийся черносотенец, который не стеснялся совсем по-либеральному пялиться на симпатичных студенток в мини. Ну, и где твоя великая империя? И где твои деньги, ставки, турпутевки, квартиры? Катись к рогатому и хвостатому, пусть он тебе устроит all-inclusive».
– Сосед-тезка Колян. Всегда в спортивных штанах, будто девяностые не заканчивались.
«Сколько раз сигнализация на твоем ведре с болтами, именуемом машиной, мешала мне спать? Гори в аду. Надеюсь, там тебе колымагу подыщут».
– Маша. Бывшая. Девиз: не волосы красят женщину, а женщина – волосы.
«Теперь уж точно бывшая, гы-гы. Все твои глупости помню, будто это было вчера, и все подарки, которые ты у меня вытянула шантажом, и все рога, которые наставила с моими, и твоими, и общими друзьями. Я, наверное, в дверь не проходил из-за них, пока не отвалились. Сгинь, испарись».
Так он нажимал на кнопку, отдавая имена одно за другим небу и земле, пока не добрался до последнего.
– Кристина.
Здесь на секунду почувствовал предательское жжение в уголках глаз. Но тут же оно ушло, сменившись злостью.
«Как ты могла. Кто тебя просил ехать на это собеседование? Почему не осталась со мной еще на один день? Дура. Гори со всеми. Все равно я побил твой рекорд в «Angry birds». Спорим, смогу повторить? Пока эта шарманка не отключилась навсегда».
В этот момент дурацкая игра про птичек и свиней показалась ему отличной метафорой человеческой жизни. Разбег, к которому ты не имеешь отношения. Полет, которым ты не управляешь. Вспышка, в которой ты исчезаешь и которую ты не можешь предотвратить. Пустота, которую ты оставляешь после себя.
«А ведь мы чувствовали, – подумал он. – Мы, поколение социальных сетей, обитатели офисных многоэтажных курятников, не представляли себя старыми. Пытались вообразить, как будем водить внуков по парку или сидеть с удочкой над тихой рекой, седые и мудрые, но мы чувствовали, что все закончится иначе. И довольно скоро. Из выпусков новостей, из недосказанностей в речах политиков, из фильмов, песен, компьютерных игр… мы чувствовали. Мы не знали лишь точной даты. Но 2013, 2015 или 2019 – какая разница?»
***
В день, когда ЭТО случилось, он был другим. Живым как минимум. Сейчас он не стал бы гнать на чужом джипе, сшибая ограждения, как в игре GTA, навстречу реке машин, в которых обреченные люди пытались вырваться из обреченной столицы. Убежать от облака, хотя впереди, как он потом узнал, их поджидал все тот же Всадник по имени Смерть.
Сейчас он просто пожал бы плечами. И попытался бы выжить сам, один. А тогда он был на целую жизнь моложе. И гнал вперед, объезжая препятствия, под 160 км в час, выжимая из чужого «Паджеро» все, на что тот был способен. Не жалея ни мотор, ни бампер, ни резину. «Все равно джип чужой, а его владелец лежит под завалом. И отвечать перед судом уже не придется».
Он тогда повернул назад, только доехав до МКАДа.
Кольцо тоже было запружено сплошным потоком машин. Был там даже лимузин. Тогда Николай подумал, что это какой-то богач с понтами или популярный певец. Теперь склонялся к мнению, что это была машина из свадебного кортежа… или кто-то, угнавший машину из проката.
Он понял, что впереди нет ничего живого, когда прикрученный изолентой на приборной панели радиометр показал, что уровень радиации в салоне даст летальную дозу за несколько часов. А ведь он постарался все щели законопатить.
Значит, снаружи – только смерть. И не удивительно, что во всем пейзаже его машина была единственным движущимся объектом.
Он тогда разбил себе нос и бровь во время ударов бампером о чужие авто с мертвыми уже водителями внутри.
Крутой разворот с визгом покрышек – почти как в кино… И такая же гонка в обратном направлении. А потом неделя между жизнью и смертью в каком-то подвале. С постоянной рвотой, температурой под сорок и галлюцинациями, где белесые кровососущие твари тянулись к нему своими хоботками изо всех углов.
Он тогда потерял четверть живого веса, которая так и не вернулась.
***
Еще минут пять Николай со слезящимися глазами развлекал себя игрой, закачанной когда-то в мобильник, нажимая на непослушные клавиши: выстраивал ряды шариков, и они сгорали, когда выпадали одного цвета.
Сгорали.
Он так увлекся этим занятием, что забыл, зачем достал свой «Lenovo» из обувной коробки, где тот лежал, придавленный тяжелым молитвенником и четками, зачем стряхнул с него десятилетнюю пыль.
А ведь он хотел переписать кое-какие заметки с устройства в блокнот. В первые недели после того, как упали бомбы, он, Николай Малютин, тогда работник кафедры биофака МГУ, вел эти дневниковые записульки, чтобы не сойти с ума. Заносил данные погоды: температуру, скорость ветра, влажность; делал хронометраж своих перемещений; протоколировал последствия ядерных ударов для биоценозов: уровни заражения, радиационный фон, летальность. Людей он игнорировал. Понятно, что они умирали. А что им, балет танцевать? Но он писал про популяцию подмосковных ежей и реликтовые березовые рощи. Теперь это казалось ему смешным.
Ежики в тумане… Все они умерли, хотя шерсть и иголки защищают от гамма-лучей получше, чем голая кожа и одежда. Все они сдохли.
Но, наверное, не менее смешным было его нынешнее желание перенести эти записи на бумагу. «Для истории». Кому? Для кого? Закончились все истории.
За окном – толстым, шестикамерным, с закачанным между стеклами то ли аргоном, то ли криптоном, – ветер гонял мертвые листья. Да и стекло, возможно, было не простое, а просвинцованное, как в рентген-кабинете.
Ну, раз сегодня «день варенья», можно позволить себе праздничный завтрак. Он подошел к шкафчику и достал банку тушенки. Открыл ножом, начал ковырять вилкой. Налил из банки немного отстоявшейся очищенной воды с неприятным пластиковым привкусом.
Можно было поесть мясорастительных консервов – перловка с мясом, – но прежде чем плюхнуть содержимое жестянки на сковородку, надо пойти в Клуб, чтобы дали воспользоваться плиткой. В домах Семеныч разрешал только лампочки – электричество берегли.
Двадцать лет прошли – как с куста.
В такие дни было особенно тоскливо. Даже зимой и то веселее – в вихрях снежинок есть иллюзия чужой ледяной жизни. А осенние листья мертвы и иллюстрируют собой власть небытия: выглянули на пару месяцев и уже осыпались. И это при том, что большинство деревьев вовсе не проснулись, а стояли палками, словно скелеты.
«Лучше бы война случилась зимой. Тогда бы их больше выжило».
Радиочувствительность деревьев зимой, в состоянии покоя, в три раза ниже, чем при облучении летом. Он давно не видел ни одного хвойного дерева, и не мудрено – они в десять раз хуже, чем лиственные, переносят облучение. Самые живучие – травы и кустарники. Однако мхи и лишайники могут дать фору даже им. Но вне конкуренции – бактерии, живущие в почве. Даже когда все живое на поверхности гибнет, они, не замечая этого, продолжают свою работу по переработке органики в гумус. Им даже лучше…
Редкие пятна зеленой травы все-таки пробивались в мае-июне, да покрывались листочками клены и березы. Но уже к августу все это чернело и облетало.
В такие октябрьские дни, как сейчас, появлялась ностальгия даже по просыпающимся весной насекомым. Хотя в самих тварях приятного мало – первое время, когда после многолетнего перерыва на стекло вдруг стали садиться, шевеля суставчатыми конечностями, мотыльки типа ночного павлиньего глаза, он вскрикивал. Один раз сел большой бражник. С размахом крыльев, как у воробья. А летом вечерами налетали полчища мух – вялых, потому что температура была низкой, но настырных. Они пытались пробиться к источнику света, к лампочке. Большие, жирные.
Тьфу, пакость. А вот дневных бабочек, пчел или ос он не видел. Зато видел пауков и тараканов. Двухвосток не было – дома-то не деревянные, а из бетона, да еще непростого – специального радиозащитного баритобетона.
Тот, кто спроектировал и построил этот чудо-поселок, должен был быть отмечен государственной премией. Правда, та премия скорее всего была секретной, как и факт назначения поселка.
Когда этот шедевр инженерного дела возвели? Наверное, за пару лет до войны. Странно, что ни один из популярных блоггеров не успел его заметить и сфотографировать. Хотя для этого надо было всего лишь выйти из машины и найти точку на пару метров выше полотна шоссе.
Сами дома были странные, и, когда Малютин их впервые увидел, они вызвали у него ассоциации со страной хоббитов. Или пчелиными сотами. Форма была слишком обтекаемой, слишком приземистой, скругленной. Все они были построены по типовому проекту. Металлические односкатные крыши одного цвета – белого. А теперь даже не узнать, для подготовки космонавтов его построили или в ожидании того, что потом случилось.
Под самыми окнами тянулись, медленно сворачивая в сторону, тусклые секции «трубы». От нее к крыльцу дома Николая шло ответвление.