Филиппова Евдокия
"В надежде, неведении и радости направлялись они к гаваням юга"
Хорхе Луис Борхес.
Предисловие к книге
Марселя Швоба "Крестовый поход детей"
"...шли мужи и девы, юноши и старцы,
и всё это были простолюдины"
Монах-хронист
о Крестовом походе детей 1212 года
По заросшему хвойным лесом холму с пролысиной на верхушке, погромыхивая на выбоинах колёсами, поднималась повозка. Осенний ветер нещадно трепал хламиду возницы, а тяжёлое серое небо висело так низко над землей, что ему приходилось всматриваться, чтобы разглядеть дорогу.
В такой пасмурный день и без того мрачный лес да тёмные каменные глыбы по обочинам смотрели ещё угрюмее. Галаш то и дело понукал чагравую лошадку, торопясь засветло взобраться на холм и увидеть, наконец, трёхъярусную колокольню монастыря Святой Девы Марии, служившую ориентиром в пути и конечной целью.
Вниз по холму к Оболони уходил овечий выгон, по которому бестолково разбрелось стадо, а на дне долины, у лесистого берега Днепра, виднелась высокая звонница и ломаные изгибы монастырских построек.
За два года, что настоятель назначил его возницей, Галаш хорошо изучил каждый камень на этой дороге и отлично знал, где нужно свернуть, чтобы не сгинуть в глубоких яругах Киевских предместий. Время от времени Галаш поправлял охапку соломы под корчагой с пивом, опасаясь, как бы огромный сосуд не скатился с повозки, и улыбался, вспоминая дочку сельского пивовара.
За крутым поворотом возле старой надломленной молнией сосны, Галаш заметил путника. В прихрамывающей походке и в том, как он опирался на посох, чувствовалась усталость, дорога поднималась всё время в гору, и идти по ней было нелегко.
Когда повозка поравнялась с прохожим, Галаш придержал лошадь.
Остановился и путник.
Это был немолодой человек в потрёпанном плаще, накинутом на широкие плечи. Он кивком приветствовал возницу.
- Куда идёшь, добрый человек? - спросил Галаш.
- В монастырь, - ответил путник, вставляя посох в землю и пряча руки в полы плаща. - Слыхал я о доминиканской обители на Оболони.
- За холмом она и есть. Садись, подвезу. Туда еду, - радуясь попутчику, предложил Галаш. - Помолиться или, может, насовсем решил?
- Там видно будет, - ответил странник, садясь в повозку и укладывая рядом посох.
- А звать тебя как? - приветливо поинтересовался Галаш, дёргая вожжи.
- Отец знает моё имя, - уклончиво ответил пришелец. - А ты называй Паломником.
На востоке горизонт угрожающе загородили тучи.
- Дождь, - сказал Галаш, когда ему на руку упала первая крупная капля...
...Смеркалось. Только что кончился ливень. Настоятель шёл по тропинке, выложенной грубо обтёсанными серыми камнями. В ветвях шумел ветер, а на куполе церкви Святой Девы Марии жалобно скрипел крест.
Отец Максимилиан поднял голову. На фоне бледного неба отчётливо выделялась тёмная осиновая крыша и две остроконечные башенки храма. В сумерках они приобретали странную причудливую форму, к тому же откуда-то взялась птица - чёрная, как сама башня, на которой она сидела, задрав к небу уродливую голову с огромным клювом и скрестив за спиной несоразмерно огромные крылья.
- Святая Дева Мария, Матерь Божья, защити нас, пошли святых Ангелов, чтобы отогнали бы врага рода людского, - прошептал отец Максимилиан, безотчётно пугаясь странного существа.
Слова молитвы прервал горластый петух, вечерним криком возвестив о чьей-то скорой смерти. Отец Максимилиан осенил себя крестным знамением и торопливо ступил на порог храма. На мгновенье задержавшись возле караульного помещения, он взглянул вниз, где после пяти крутых ступенек находился вход в крипту. Дверь была приоткрыта. Отметив непорядок, настоятель покачал головой, но отвлекаться на его устранение не стал, и, обхватив обеими руками наперсный крест, направился прямиком к алтарю.
У аналоя отец Максимилиан преклонил колени. Деревянный пол капризно скрипнул под его грузным телом. Вздохнув, священник закрыл глаза и направил взор глубоко внутрь себя, туда, где он обычно видел Бога...
Тихая молитва полетела по храму:
- Deus coeli, Deus terrae, Deus Angelorum... Ты Создатель всего видимого и невидимого, и царствию Твоему не будет конца: смиренно пред величием славы Твоей молю, да благоволишь освободить меня властию Своею от всяческого обладания духов адских, от козней их, от обманов и нечестия....
Неожиданно резкое круговое движение воздуха по наосу заставило настоятеля открыть глаза. Свечи ярко вспыхнули, язычки пламени задёргались, затрещали, "заплакал" воск. Чьи-то глухие шаги и шорох одежды заставили священника обернуться на потемневшую от копоти дверь исповедальни.
Позднее появление прихожанина вывело его из молитвенного состояния. Какому-то грешнику понадобилось срочно покаяться...
Отец Максимилиан нехотя поднялся.
Он вошёл в тесную кабинку и сел на скамью, сложив руки на животе, слишком туго обтянутом белым хабитом. Свет от свечей проникал сквозь решётку и бледными пятнами ложился на его морщинистые ладони. Отец Максимилиан тяжело вздохнул и смежил веки, снова погружаясь в себя.
- Сколько времени прошло со дня последней исповеди, дитя моё? - строго спросил священник.
Но глубокий низкий голос и страшные слова вывели его из самосозерцания.
- Я принял демона, святой отец.
Настоятель открыл глаза. По спине пробежал холодок.
- Которого из семи, сын мой? Был ли это Асмодей, разлагающий душу похотью? Валефор, подбивающий к воровству? Бельфегор - повелитель праздности, Велиар - демон лжи, или же гнев, очерняющий сердце...
- Вы не поняли, святой отец, - перебил гость. - Этот демон так же телесен, как вы или я.
- Какой бы грех ты ни совершил, Бог простит его, если ты пройдёшь обряд очищения, пропоёшь триста псалмов, будешь поститься и вернёшься в лоно церкви... - принялся наставлять отец Максимилиан.
Но грешник прервал заботливые речи старика:
- Для меня нет возвращения в лоно церкви. Слишком поздно.
С каждым словом, доносившимся из-за решётки, в душу старого исповедника проникал страх перед чем-то необъяснимым, отличным от всего, что он знал, отличным от его Бога.
- Тогда зачем ты явился сюда, сын мой? - вымолвил священник, сдерживая дрожь в голосе.
- Я пришёл не исповедаться, а спросить! Спросить человека, некогда давшего мне кров и надежду, единственного, кто искренне любил меня...
Сердце отца Максимилиана отчего-то тоскливо заныло.
- Я желаю помочь, сын мой. Ещё не поздно всё изменить. Усердная молитва творит чудеса...
- Не глупите, святой отец, - возразил грешник. - Я старый крестоносец. Всю жизнь я носился по выжженной пустыне, защищая паломников, ел один хлеб, пил только воду и каждый день усердно молился! Меч и плащ - вот всё, чем я владел, но мне того хватало, ибо я был свободен духом. Но сегодня я спрашиваю вас: было это служением ближнему или служением себе? Я жертвовал собой во благо христиан или приносил всех остальных им в жертву? Все мы, так или иначе, до поры находимся между двумя служениями. Но рано или поздно наступает день, когда нам приходится выбирать.
Странный гость глубоко вздохнул...
- Я сделал свой выбор, и в благодарность за заслуги получил от моего покровителя землю, замок, власть и много денег. Я вкусил всё, что даёт богатство - грехи, страсти - и пресытился этим! Молитвы забыты, и осталось одно желание - продлить эту жизнь со всеми её пороками. Иногда голос Всевышнего пробивался сквозь иные голоса, сквозь ночные кошмары. Порой меня грызла совесть, и однажды стало страшно, как никогда прежде. Но было уже слишком поздно. Невозможно отказаться от клятвы. Она подчиняла моё тело через бешеную боль. Я слышал, как трещат мои кости в объятиях зверя, а разум пылает от ледяного прикосновения скользкого раздвоенного языка. Он душил меня в темноте. И одной страшной ночью я умер полусгнившим стариком на ложе со шлюхой...
Тот, кто сидел с другой стороны, приблизил лицо к решётке. Из-под капюшона на отца Максимилиана глянули тёмные глаза без единого намёка на искру света.
- Посмотрите на меня, святой отец! Видите, кем я стал?
Крестоносец скинул капюшон. Перед отцом Максимилианом застыло лицо - смуглое, с заострёнными чертами, широкими скулами и выдающимся вперед подбородком, с тёмными провалами глазниц под нависающими бровями. Лоб пересекали четыре борозды, похожие на шрамы от когтей крупного хищника. На решётку легла шестипалая ладонь.
- Так послушайте, через что мне пришлось пройти!
Отец Максимилиан отпрянул к стене.
- Какой бы порок ни осквернил твою душу, боль твоя очистила её...- пролепетал настоятель, желая поскорее выпроводить грешника.
Уголок рта пришельца подрагивал. В глубоко посаженных глазах мелькнуло нетерпение.
- Помните мальчика-сироту, которого вы приютили много лет назад? Как и других сирот. А помните, что было потом? Помните, как во имя Христа вы отправляли нас в ад...
...Тридцать тысяч детей под Вандомом, десять тысяч пришли из Германии. Босые, с непокрытыми головами, на холщовых рубахах нашиты матерчатые кресты. Звонкие голоса юных крестоносцев, распевающих гимны во славу своего Бога, взлетали над пёстрыми флагами с ликом Спасителя. Мы были чисты и бескорыстны в отличие от взрослых рыцарей. Мне было одиннадцать. Стефану, нашему вождю, тринадцать. Кто-то погиб во время перехода через Альпы. Кому-то повезло, им удалось вернуться домой из Марселя. Но я пошёл до конца. Все тяготы походной жизни: голод, жажда, болезни, сотни лиг пешком, и море... Море, которое не расступилось перед нами! Два марсельских купца, Гийом и Гуго, посадили нас на корабли. Семь кораблей, по семьсот человек на каждом, отчалили от французского берега. Два из них затонули вместе со всеми, кто плыл на них. Остальных купцы продали работорговцам в Египте. Я был там, под Дамиеттой, в 1219 году от Рождества Христова! Почти год мы осаждали крепость. Это случилось во время штурма башни, контролировавшей доступ в Нил. Мы стояли лагерем на левом берегу. Усталость, зной, орды сарацинов - это был настоящий ад, но я запер страх на дне сердца, представляя, как рыцари в сияющих доспехах встанут на страже Гроба Господня. И вот, когда суда крестоносцев уже вошли в дельту... Мгновенная вспышка! А потом всё померкло. И явился Он. Во всём ужасном блеске и великолепии, сверкая доспехами и рогатым шлемом, с холодной усмешкой на тёмном прекрасном лике. Это был Он, отец Максимилиан! И Он посвятил меня огненным мечом, укоротив мне левую ногу. Это был Завет через адскую ослепляющую боль, это была моя клятва. А потом... озарение! Опьянённый болью, в ужасном рогатом лике я узнал самого себя! И я принял! Во имя новой судьбы, начертанной Его сильной рукой, во имя нового рождения. Принял его, как сын принимает отца. Как когда-то принял вас, отец Максимилиан. Но вы, мой отец, предали меня...
В голосе звучали боль и угроза.
- Любовь... Сладкая сказка, рассказанная любящими губами. Любовь, одна и та же, но такая разная. Сколько боли, сколько страданий! Мне предназначено было многократно умирать на алтаре чужого вожделения в руках адских бестий. Теперь я страшен и силен, потому что в моем сердце нет любви. И так намного проще. Вся моя любовь к ближним оказалась мартовским снегом, который, растаяв, превратился в мерзкую жижу. Злоба поселилась в сердце, и серой крысой прогрызла его. Слышите, как отвратительно она пищит, высунув окровавленную морду?!
Отец Максимилиан едва сдерживал слёзы:
- Отступник, еретик, противник, оставь дом Божий именем Христа...
- О нет, святой отец, я спрашиваю вас: а если носящий тьму в душе и печать демона на челе, чует, как из-за решётки исповедальни веет смрадом и разложением вместо аромата святости? Если видит войну и бесчинство, порочность, вседозволенность, похоть порочных "благодетелей", если слышит крики и видит слёзы святых "грешников", и желает уничтожить всю эту мерзость? Что же тогда зло, святой отец?! Если, делая шаг вниз, в пустоту, одновременно делаешь шаг вверх...
По щекам священника ползли слёзы. Он видел! Замирая, видел он адское пламя в глазах великого грешника, чей голос гремел внутри черепа раскатами грома.
- ...Я искал вас. Как собака шёл я по вашему следу от Тулузы, откуда вы с другими "псами Господа" во главе с Яцеком Одровонжем двинулись во владения Киевского князя. Это был мой поход. Великий крестовый поход! За детей, которых вы предали. И вот я нашёл вас здесь, в этом монастыре. И, да взойдут семена детей пустоты, первой жертвой станете вы, отец Максимилиан. Но перед тем, как ваша кровь смоет ложь преступлений, я в последний раз спрашиваю: узнаёте ли вы меня? Вы без запинки назвали имена демонов ада, но вспомните ли имя ребёнка, которого когда-то крестили? Теперь моё имя не более чем надгробная надпись. Зато в ней так мало спорного. Так назовите его! Я помилую вас и погибну сам, если вспомните...
Сердце отца Максимилиана защемило.
- ...ну же, вспомни, отец! Ведь ты так любил меня! И я тебя любил...
Священник отчётливо представил холодную ночь, мальчика-язычника у порога храма...
Вспомнил маленького пришельца в лоне святой церкви. Сколько бы молитв не произносили его детские губы, сколько бы часов он не проводил за изучением священных текстов, он так и остался пришельцем. Он вспомнил особое свойство мальчика замечать ложь в неискренних молитвах, чуять обман в речах проповедников, видеть похотливый огонёк в глазах прихожан. Всегда внутри себя, словно искал там что-то, всё больше погружаясь в собственную инаковость.
Светлые шелковистые волосы, нежная кожа и тёмные глаза, из глубин которых взирала тьма. Отец Максимилиан так часто смотрел в них, что однажды там, в их холодной глубине, где обычно его ожидало Божественное откровение, он обнаружил Дьявола. И тогда он отослал его от себя.
- Бог охраняет своих крещёных рабов огненной оболочкой, и демоны, видя праведника, не могут к нему подступиться, ибо сгорят, - бормотал отец Максимилиан, целуя крест, но губы, прижатые к символу веры, предательски дрожали.
- А если крещёный согрешил? - возразил грешник. - Преступил закон и заповедь Божью? Тогда и Божьей защиты он лишается, и ангелы уходят от него, и подступают демоны. Прислушайтесь, отец Максимилиан, вы уже слышите их шёпот? Они уже видят вас, и видят всё, что видите вы. Чувствуете привкус безумия? Отец, скорее, через мгновение мы не узнаем друг друга! Умоляю, скорее!
- Не помню, не помню, - лепетал отец Максимилиан, сползая со скамьи и торопливо открывая дверь исповедальни. - За что, за что, за что...
- За тьму в твоих глазах, - ответило рогатое существо с бездонно-чёрными глазами, вставшее перед ним.
Отец Максимилиан рухнул на пол и на четвереньках пополз к алтарю. Последние метры ему пришлось ползти на животе, потому что внутренности разрывала жестокая боль. Возле аналоя он судорожно схватил крест, и, бормоча молитву, с трудом поднял голову.
Сверху, с закопчённой алтарной перегородки, на него смотрело суровое лицо Спасителя.
- Господи, не покидай меня, защити! Господи, - зашептал он.
Но позади уже слышалась тяжёлая поступь.
На храм словно обрушился смерч, сминая и круша купол. Стены содрогнулись, сбрасывая с подставок богослужебную утварь. Но вместо звука падающих на пол чаш для причастия, подсвечников, зажженных свечей, слышался свист ураганного кружения. Всё поднялось в воздух, в чаше вскипела, расплёскиваясь через край, святая вода.
- Отче наш... - забормотал священник, вращая глазами вслед за дьявольской круговертью.
- О, нет, - ухмыльнулся крестоносец. - Это мой Отец, мой! Князь летающих вещей!
Под куполом храма раздались раскаты громоподобного хохота.
Отец Максимилиан пополз к выходу. Но внезапно сильнейший порыв воздуха потушил все до единой свечи, водрузив в храме многозначительное молчание.
Священник замер. Он знал, кого ему предстоит увидеть.