Он стал ее пажом, если не сказать хуже. Ольга училась на втором курсе, на английском отделении. Каким образом он не заметил ее раньше, так и осталось загадкой. Ходили ведь полтора года по одним и тем же коридорам. А некоторых ее одногруппниц он знал даже более чем хорошо.
Ольга милостиво разрешала провожать ее из университета, угощать в буфете на жалкие копейки, выдаваемые матерью, и даже иногда приглашать в кино. При этом ему всегда казалось, что она находится не рядом с ним, а где-то на другой планете. Он лез из кожи вон, стараясь развеселить ее, но Ольга только вежливо улыбалась. При этом он никогда не знал, а слушала ли она его вообще. Он ничего о ней не знал, потому что сама она не рассказывала, а на вопросы отвечала уклончиво.
Он сходил с ума и ревновал Ольгу к каждому столбу. Каждого парня, который смотрел на нее с интересом, - а таких было, разумеется, большинство – хотелось повалить на землю и долго бить ногами. Ольга была отличницей, и он бесконечно изводил себя мыслями о том, каким образом она получает «пятерки» - за знания или как-то по-другому.
Была ли это любовь? Он не знал. Иногда ему казалось, что он ненавидит Ольгу. Настолько ненавидит, что готов убить. Когда он впервые попытался поцеловать ее, Ольга оттолкнула его с брезгливым «прекрати». Он стоял и смотрел на нее, сжав кулаки, стиснув зубы, и все вокруг затягивало багровой пеленой.
- Больше ты меня не увидишь! – сдавленно выкрикнул он и убежал, сопровождаемый ее смехом.
Прошло два дня. Он смотрел на нее издали, но не подходил. А по ночам грыз от отчаянья пальцы и вслух называл ее такими словами, от которых покраснел бы даже пьяный грузчик. На третий ему стало легче, и он даже вздохнул с облегчением. И подумал, что на свете есть и другие девушки. Не такие стервы.
Но на четвертый день Ольга сама подошла к нему.
Она играла с ним, как кошка с мышью. Держала на поводке. Отталкивала, если приближался слишком близко, но натягивала поводок, если пытался уйти. Он не мог понять, почему она так себя с ним ведет. Хотя и догадывался смутно, что играет роль мужских брюк, которые красивая женщина кладет рядом с собой на пляже, чтобы избежать докучных приставаний. Все знали, что Ольга – его девушка, и даже не пытались за ней ухаживать, поскольку было общеизвестно: Олег Смирнов – парень хоть и хилый на вид, но совершенно бешеный. Поэтому лучше ему дорогу не переходить. Никому в голову не могло прийти, что ему так и не удалось ее даже поцеловать, не говоря уже о чем-то большем.
Он совсем забросил учебу и закономерно завалил летнюю сессию. Мать пригрозила прекращением денежного довольства. Да и сам он понимал, что надо как-то выбираться из этого болота. Жить в тусклом, лишенном красок мире было невыносимо. Он в очередной раз решил порвать с Ольгой. Навсегда.
- Как знаешь, - пожала плечами Ольга. – Я, правда, хотела тебя на день рождения пригласить. Но раз так…
- Я приду!
Он тут же прикусил язык, но было поздно. Ольга усмехнулась и продиктовала ему свой адрес.
Ночью ему так и не удалось уснуть. Слабенький, жалкий голосок разума пищал: «Не надо, дурак, не ходи». А кто-то хитрый и лукавый очень уверенно доказывал обратное: «Это шанс, это шаг вперед, ведь раньше она тебя никогда не приглашала к себе домой. Ты будешь идиотом, если не воспользуешься такой возможностью».
Он купил цветы и пошел. Свернул с набережной Обводного канала, запутался в многочисленных Красноармейских улицах, чуть не заблудился в мрачных проходных дворах, с трудом обнаружил нужное парадное, поднялся на третий этаж. Жалкий голосок еще пытался остановить его: «Беги, пока не поздно!», но он дернул плечом и позвонил в дверь.
В квартире гремела музыка, его звонок сразу не услышали, пришлось позвонить снова. Дверь открыла совсем юная девушка в желтом сарафанчике на бретельках. Ее огромные глаза сияли каким-то совершенно неземным светом.
- Вы к Оле? – спросила она. - Проходите.
19.
Я вышел из аэропорта и направился было к стоянке такси, но передумал. Нечего шиковать. Я тут теперь не гость. Как прочие смертные – городским транспортом, пожалуйста. Правда, автобуса я все-таки дожидаться не стал, сел на маршрутку. Потом долго ехал в метро и пытался понять, чем же питерское метро и питерские жители отличаются от пражских аналогов. Внешне – вроде, ничем. Разве что в Праге почище, а здесь станции покрасивее, хотя и не все. Что до людей… Разница определенно была. Я ее чувствовал, только сформулировать никак не мог. Почему-то казалось, что они намного ближе мне, чем пражане. Здесь я был среди хоть и незнакомых, но все же своих. И это было странно. Ну да, моя мать – русская, и я родился в этом городе. Но прожил-то всю жизнь в Праге. И отец мой – чех. Даже если делать скидку на мифический голос крови, почему ее русская составляющая вдруг заговорила громче чешской?
Пока я ехал в метро, прошел дождь. Терпко пахло мокрым тополиным пухом, тонущим в лужах грязными неопрятными комьями. Рваные молочно-белые облака лежали низко, почти на крышах домов. И хотя сумка была довольно тяжелой, я решил дойти до Малого пешком.
Проходя мимо Макдоналдса, я остановился. Безумно захотелось отвратительный холестериновый чизбургер с «деревенской» картошкой и сырным соусом. В самолете кормили какой-то малосъедобной костлявой курицей с рисом, от которой я брезгливо отказался. Конечно, как будущий медик я знаю, что поедание фастфуда – это медленное самоубийство. Но что поделать, если это так вкусно? Иногда я даже подозреваю, что во всю эту пакость подмешивают нечто наркотическое, вызывающее привыкание. А еще – что подавляющее большинство людей любят еду из Макдоналдса, легкую музыку и детективы, хотя и стесняются в этом признаться. И поэтому утверждают, что предпочитают суши, классику и мейнстрим.
Идти в магазин, а потом готовить что-то на бабушкиной кухне мне совсем не улыбалось. В кафе тоже не очень тянуло. А вот в Мак – в самый раз. Я вошел вовнутрь, затолкал сумку под ближайший столик (окружающие посмотрели на меня со страхом, видимо, приняли за террориста) и встал в очередь к кассе. Через несколько минут я уже сидел у окна и макал кусочки нашпигованной канцерогенами картошки в коробочку с сырным соусом.
Разинув пошире рот, чтобы откусить от чизбургера, я посмотрел в окно и застыл, как Щелкунчик. Глядя себе под ноги, в двух метрах от меня шел невысокий сутулый мужчина с торчащими соломой светлыми волосами. Я не видел его лица, но какое-то шестое чувство завопило: «Это он! Хватай! Держи!» Если б я был псом, наверняка шерсть на моем загривке вздыбилась бы боевой щеткой.
Я положил чизбургер на стол и выбежал на улицу. Бросился в одну сторону, в другую. Но бледно-голубое пятно его трикотажной рубашки словно растворилось.
- Не видели, куда мужчина пошел? – спросил я у бабки, которая просила милостыню, прижавшись к стене дома. - Маленький такой, худой, в голубой рубашке.
Ничего не ответив, бабка шарахнулась от меня, как от чумы. Может, мне просто показалось? Может, и не было его?
Я повернул обратно к Макдоналдсу, чтобы забрать сумку и по возможности доесть свой несчастный чизбургер – если, конечно, шустрые уборщики не подобрали его на корм своей собачке. Но в стекляшке творилось что-то странное.
За те десять минут, пока я бегал по проспекту, ее экстренно очистили от посетителей. Народ толпился поодаль, у входа стояли охранники. Видно было, что им очень хочется сделать ноги, но нельзя. Я подошел ближе.
- Стой! – рявкнул охранник. – Отойди отсюда, живо!
- Там моя сумка осталась, - еще не понимая, в чем дело, возразил я.
- Это он! – завопил кто-то из толпы.
Через пару секунд я лежал носом в асфальт с завернутыми за спину руками. Откуда-то с нарастающей громкостью доносилась милицейская сирена.
Все ясно. Не зря я подумал насчет террориста. В каждой шутке, как говорила мама, есть доля… шутки. А все остальное, к сожалению, правда. Хоть я на чеченца и не похож, но мало ли сочувствующих. Пришел, сумку под стол, сел, потом выскочил, как настеганный, сумку бросил. Ясное дело – сейчас все взлетит на воздух. Правда, по логике вещей я должен был как раз вместе с сумкой и взорваться, но вдруг я не настоящий шахид, а просто так, погулять вышел? Вот и доказывай теперь, что не верблюд. Самое обидное будет, если имущество мое расстреляют при помощи специального робота.
Сирена стихла где-то рядом. Меня рывком подняли с асфальта и попытались куда-то тащить, но я резко дернулся и совершенно неожиданно освободился. Молодой милиционер, наверно, мой ровесник, растерялся и дал мне пару секунд форы. Я влетел вовнутрь, отпихнув опешившего охранника, и бросился к столику, за которым сидел.
- Стой! Стрелять буду! – заорали за спиной.
Выстрел действительно раздался, какой-то тихий и совсем не страшный. Но я уже схватил сумку, рванул молнию и вывалил все свое барахло на пол. Постаравшись при этом, чтобы оно разлетелось как можно более показательно. Разумеется, на самом виду оказались белые трусы с рисунком карточных мастей и дыркой на заднице. После этого я отбросил в сторону пустую сумку и демонстративно уселся на стул. Взгляд упал на след от пули, зацепившей край стола. В глазах потемнело.
Подскочивший милиционер со всей дури вмазал мне по уху и снова уложил носом в пол. Чтобы было веселее, на меня свалился фанерный клоун Рональд, подпиравший стенку рядом со столиком.
- Какого черта? – невнятно заорал я.
- Заткнись! – не слишком дружелюбно посоветовали мне. За чем последовал увесистый пинок под ребра. Интересно, удастся ли отстирать после всего этого светлые джинсы и белую рубашку? И о чем я, собственно, думаю?
- Прекрати, - потребовал другой голос, принадлежащий кому-то постарше и посолиднее. Начальственный голос. – Вытащи его из-под этого чучела.
Меня достали из-под Рональда, рывком перевели в вертикальное положение и грубо пихнули на стул. Усердствовал тот самый молодой милиционер, видимо, обиженный моею прыткостью. Мужчина лет сорока в летнем костюме бегло осмотрел мои вещи, задержавшись взглядом на позорных трусах, и подошел ко мне.
- Зачем вы бросили здесь вещи и побежали?
- Знакомого увидел, - буркнул я, потирая ребра. – Вот и побежал. Не догнал.
- Документы ваши.
Я достал паспорт. Открыв его, мужчина – кем бы он там ни был – поморщился, как от зубной боли. Понятное дело, пинать без серьезных оснований иностранного гражданина – это может быть чревато.
- Простите, господин… - он снова посмотрел в паспорт, - господин Кабичек. Примите мои извинения. Конечно, вы можете жаловаться, ваше право. Но постарайтесь понять…
Интересно, а если б у меня был самый обычный российский паспорт? Или вообще никакого? Вряд ли бы кто-то принес мне извинения. Конечно, утверждать наверняка я не мог, но, судя по читанному на интернетовских форумах, со своими гражданами российская милиция особо не церемонится.
Я сделал вид, что вполне даже стараюсь понять, побросал свои вещи комом обратно в сумку и не глядя подписал какую-то бумажку. Возможно, даже свой смертный приговор – но в тот момент мне было как-то все равно. Во всяком случае, уйти мне никто не препятствовал. Я бросил печальный взгляд на недоеденный чизбургер и вышел на улицу.
20.
Он шел по Среднему проспекту и вдруг почувствовал на себе взгляд. Он всегда чувствовал, когда на него смотрят. Это было примерно так же, как если бы кто-то коснулся рукой его обгоревшей на солнце кожи. Не поднимая головы, скосил глаза. Из-за стекла Макдоналдса на него смотрел сын Ольги и Камила. Смотрел, раскрыв рот, до которого так и не донес булку с котлетой.
Узнал, определенно узнал. Да и как мог не запомнить, когда стояли в том дворе, глядя друг другу в глаза. Почему же он все-таки не убил этого щенка? Это ведь было так просто.
Парень сорвался с места, бросив свою котлету, и побежал к выходу. Беги, мальчик, беги.
Он усмехнулся, быстрым шагом зашел за угол и спрятался за выступ подворотни. Так ему был виден проспект, а мальчишка, если пройдет мимо, никак не сможет его заметить. И действительно не заметил. Пролетел мимо, остановился, повертел головой, повернул обратно. Осторожно, прячась за спины прохожих, он пошел за парнем. Тот пробежал в другую сторону, снова остановился, спросил что-то у старухи-побирушки и медленно поплелся обратно к Макдоналдсу.
А дальше начался какой-то непонятный цирк. Похоже, парня, бросившего в кафе свои вещи и удравшего на бешеной скорости, приняли за террориста и изрядно поваляли по земле, пока не разобрались, что к чему. Он стоял в толпе и ждал, чем кончится дело. Парень вышел и поплелся по улице – грязный и растрепанный. Невольно, как привязанный, он пошел следом – до Малого проспекта, где жила Вероника Аркадьевна.
Так вот в чем дело! Этот щенок живет теперь в бабкиной квартире. И что ему здесь надо, спрашивается, почему не живется у себя за границей? Кем там был Камил? Чехом, кажется? Вот и сидели бы у себя в Чехии, а сюда нечему было соваться – ни отцу, ни сыну. Он-то думал, что все, закончилось это дело. Но нет. И как ему жить дальше, зная, что ублюдок Ольги и Камила ходит по тем же самым улицам?
Придется постараться и сделать так, чтобы парень убрался из Питера и больше никогда не возвращался. Может быть, все-таки выследить и прикончить? Но где гарантия, что все получится так же удачно, как и в первый раз?
Его раздирали два противоположных желания. Первое - отправить мальчишку вслед за родителями. Тем более что тот опасен для него – не зря же бросился за ним, оставив и еду, и вещи. Второе – оставить в живых. Не убивать. Почему? Он и сам не знал. И это раздражало, злило, бесило.
Как бы там ни было, он решил, что для начала постарается выяснить, что парень делает в Петербурге и почему не уезжает обратно.
21.
После этой встряски я чувствовал себя потенциальным злодеем, шел, озираясь и ежеминутно ожидая окрика. А уж когда поднимался по лестнице бабушкиного дома – и подавно. Так и казалось, что сейчас откуда-то выскочит взвод бравых милиционеров и арестует меня за проникновение в чужое жилище.
На звук щелкнувшего замка дверь соседней квартиры приоткрылась, над цепочкой показался нос Анны Васильевны. Оглядев меня с ног до головы, она поджала губы и исчезла, даже не поздоровавшись. Вообще, я еще на похоронах и поминках обратил внимание, что она, в отличие от своего мужа, ведет себя по отношению к нам довольно грубо, если не сказать хуже. То ли так она выражала свое отношение к бессердечным людям, бросившим свою маму-тещу-бабушку, то ли надеялась, что бабушка по дружбе завещает ей свою квартиру, но пролетела?
В тесной прихожей пахло пылью. Интересно, в любом жилом помещении так быстро появляется ощущение заброшенности, когда его владелец умирает? Мы были в квартире всего неделю назад, но мне показалось, что сюда никто не заходил по крайне мере полгода. Повсюду пыль, комнатные цветы засохли, тяжелый спертый запах. Впрочем, мама как-то говорила, что во всех старых питерских домах пахнет одинаково – затхло.
Я бросил в кресло свою многострадальную сумку и первым делом открыл форточку в комнате, а потом на кухне. Позвонил в больницу. Медсестра в справочном бодро отрапортовала, что мама по-прежнему в коме, но состояние стабильное. Я спросил, можно ли мне ее увидеть, ну хоть на минутку. Медсестра задумалась, позвонила куда-то по внутреннему телефону и тем же бодрым тоном, навевавшим мысли об армии, ответила, что мне разрешили прийти завтра после обеда.
Конечно, надо было позвонить еще и следователю, но я решил, что на сегодня вполне сыт общением с правоохранительными органами. К тому же начал сомневаться, что на самом деле видел убийцу. Зато я по-прежнему был голоден в самом прозаическом смысле. Делать еще одну попытку поесть в кафе почему-то не хотелось, и я принялся изучать бабушкины запасы.
Холодильник зарос льдом и снегом так, что открыть морозилку мне не удалось. Нечто, бывшее когда-то молочным продуктом, я выбросил в мусорное ведро, зажав нос. Туда же последовало что-то мясное и сморщенные овощи. Когда нос слегка утратил чувствительность и я смог дышать без рвотных спазмов, в холодильнике обнаружились несколько банок консервов и вполне приличные на вид яйца. В кухонных шкафах я нашел макароны, крупы и растительное масло, а кладовка порадовала ящиком картошки и сеткой лука. Кулинар из меня более чем посредственный, но если в доме есть хоть какие-то продукты, с голода все же не умру.