- Я знал одного из ваших, он трижды сбежать пытался отсюда. Потом присмирел. За год вылечился, еще полгода его тут продержали удостовериться. Не так давно я встретил его - дочь на будущий год пойдет в школу, жена красавица. И вы тоже сможете снова стать обычными людьми, не ставьте на себе крест, - лектор отпил воды из стеклянного стакана, перевел дыхание. Сегодня он был размерен и спокоен, как сытый кот.
Во втором ряду сидел, опершись локтями в колени, учитель Андрея. Тот самый, которому он почти признался. Тот единственный, кто мог его выдать.
Внутрь словно углей забросили - и стало одновременно тошно, противно и в то же время жарко. Андрей взглядом прожигал его спину, все думал, что нет, показалось, не он это. Не может быть он. Нельзя так над человеком издеваться, чтобы это - и он. Но тот обернулся, заметил взгляд и кивнул, поприветствовав. Угли стали пеплом, Андрей почувствовал, что захлебывается им, поспешил к выходу. Санитарам у дверей, попытавшимся остановить, бросил только: "В туалет", - и был, видимо, так бледен и страшен, что его пропустили.
Долго стоял согнувшись над унитазом, все ждал, когда начнет тошнить, но ничего не выходило. Тошнота, как буря, оставалась внутри, давила на сердце, кружила голову.
У туалета уже ждали санитары - как только нашли? Мелькнула мысль, что, может, глядя на его бледный вид, тоже отпустят, плюнут на это дело, но нет, снова черная комната с широким экраном и фильмы, предназначенные для одного зрителя. Но последние пару недель электрошок чередовали с рвотным, и это как раз был день рвотного. А лучше не становилось. Напротив, словно желудочный сок, полупереваренный завтрак, был тем, что обволакивало боль. А теперь она осталась внутри Андрея одна и должна была того и гляди прожечь ему желудок, живот, и вывалиться тлеть на пол урановым прутом.
Учителя знал исключительно как Павла Семеновича - человека глубоко за тридцать, ближе к сорока. Прямого, строгого, и даже шутил Павел Семенович с каменным выражением лица. В школе его уважали и дети, и учителя. Он как-то умудрялся поддерживать порядок, не повышая голоса. Что могло быть пошлее, чем влюбиться в учителя. Только вот теперь этого чувства любви не было, наоборот, была обида. Андрей мог винить этого человека в том, что оказался здесь.
Когда наступил вечер, комната окрасилась полумраком - еще не включили ночной свет, но уже почти погас дневной. Андрей не мог читать, ничего не мог. Но он всегда с процедур возвращался немного шальным, поэтому никто ничего не заметил. По-прежнему пустовала кровать Эдуарда. Больница гудела на сотни разных голосов - чуть приглушенно, чтобы не мешать друг другу, но никто не кричал, не спорил, как это часто бывало. Наверное, сумерки успокаивали всех.
И именно в это время затишья и глади Павел Семенович показался в дверях палаты и спросил:
- Андрей Саповский тут?
Андрей, словно ребенок, успел завернуться в одеяло, как в кокон, с головой. И в то же время понимал, что бывший учитель не мог не видеть этого.
После паузы послышался голос Саши:
- Неа. Не тут.
И по тону было ясно - Павел Семенович знает, что он врет.
- Скажите, что я хотел поговорить. Если готов, то я в столовой буду.
Андрей не был готов. Никто ни о чем не спрашивал, бывший учитель сразу после этого ушел. А Андрей не выбирался из-под одеяла до самого отбоя. Иногда, как еж, высовывал нос, смотрел на ночное освещение, и снова закрывался.
Тактичности Саши хватило меньше чем на полдня - утром, после подъема, он спросил негромко, настороженно:
- Он сделал тебе что-то? Или пытался?
- Был моим учителем физики, - пожал плечами Андрей. Саша, заправлявший кровать, помедлил, подумал. Решил, что не верит, и уточнил:
- Ты же говорил, что тебе не стыдно.
- Перед собой не стыдно, - быстро нашелся Андрей. Саша был человеком принципиальным. Даже если что-то его и не касалось и безопаснее было бы обойти стороной, он все равно лез туда разобраться. С него сталось бы и морду бывшему учителю набить.
Границы оставались открытыми. Андрей мог бы накопить денег и сбежать в любую страну. Когда он задумывался о случившемся, ему было стыдно перед учителем, словно он, Андрей, своим вопросом предложил ему что-то аморальное. Но не теперь. То, что Павел Семенович сам оказался в клинике, очень сильно меняло восприятие ситуации. Теперь Павел Семенович был не испугавшимся законопослушным гражданином, а человеком, который утопил Андрея, чтобы спасти свою жопу, чтобы не поддаться искушению.
Андрей стал последним приходить в лекторий, выбирать место подальше от знакомого еще по той, прежней жизни. Старался в столовой подсаживаться к Саше с его компанией и следить, чтобы за столом не оставалось пустого места, которое было бы кому занять. А вечера перед отбоем проводил в читальном зале, столовую в это время обходил так, словно там его по-прежнему мог ждать бывший учитель.
***
После процедур Андрей чувствовал себя еще более больным, чем обычно. День после них всегда считался потерянным - больше ничего не хотелось делать, ни к чему не лежала душа.
- Сегодня посиди в библиотеке. Или в кинотеатре, - не отрываясь от книги, посоветовал Саша. Андрей кивнул, потом осознал, что тут не все гладко, переспросил:
- Зачем?
Егор играл в портативную приставку и делал вид, что их тут нет.
- Петр Петрович приедет. Варяжский.
- Кто это? Доктор?
- Политик. Я слышал, как санитары шептались. Он тут раз в год-полтора появляется. Выбирает себе мальчика по вкусу и предлагает поехать с ним.
Смысл доходил не сразу. Андрей, глядя в потолок, переспросил:
- Куда поехать?
- К нему. На ПМЖ, - Саша отложил книгу. - Любит как раз мальчиков младше двадцати. Те, кто с ним уезжает, сюда уже не возвращаются. Я, правда, не интересовался, закапывает он их на заднем дворе, отправляет за границу или к семье.
- А если отказаться? - морщась, как от боли, спросил Андрей. Саша пожал плечами:
- Думаю, все нормально будет. Здесь целая больница тех, кто оказался тут в юном возрасте. С осознанием, что еще вся жизнь впереди. Ты не согласишься - они согласятся. Не слышал, чтобы он тратил время на уговоры или кого-то увозил насильно. Зачем, если тут желающих толпа?.. А ты что же, поехал бы?
- Нет, - устало отозвался Андрей. - Но и в библиотеку не пойду... Тут хотя бы лежать можно.
В тот период пребывания в клинике ему начинало казаться, что всей этой приторной, лживой добротой перед ними как бы извиняются за то, что они призваны быть козлами отпущения. Кто его знает, как там было на воле. Боролся ли кто-то за их права, да и зачем, если они сами себя похоронили? Боролся ли за них кто-то за границей? Быть может, у того видео будут последствия.
А потом понял, что снова ведет себя как "диванный революционер" - ждет, что кто-то придет его спасти, кто-то заступится и что-то сделает за него.
Видимо, задремал. Разбудил его Саша, окликнул шепотом, и Андрей обернулся на кровать Егора - того в палате не было, четвертая так и пустовала. Для чего Саша шептал, от кого скрывался?
Он жестом подозвал к окну, сам встал не напротив, а ближе к стене, чтобы с улицы его сложнее было рассмотреть. Поддавшись этой игре в шпионов, Андрей тоже выглянул осторожно, от подоконника. Во дворе у крыльца стояла дорогая черная машина. К ней катился мужчина, похожий на колобка, в строгом костюме и причесанный гладко, как для репортеров. Он обернулся, подождал кого-то. Водитель открыл дверцу, и колобок вкатился на заднее сидение, тут же отстранился вглубь салона, чтобы уступить место рядом с собой. На это место сел такой же ершистый, раздраженный и совсем не выглядевший довольным Егор. Андрей моргнул, перестал прятаться. Выпрямился и даже помахал вслед, пока Александр глухо смеялся, словно по-прежнему притаился от кого-то.
- Вся жизнь впереди, - кивнул Андрей, глядя, как отъезжает машина.
- Долгая и счастливая, - поддакнул Саша, совсем как мальчишка, хотя в темных волосах уже прогладывалась преждевременная седина.
***
- Чувствовать себя несвободным не то чтобы нормально, но вы ведь и являетесь свободным, Андрей, - психолог выглядела как женщина из порно с доктором, и даже халат так облегал фигуру, что, казалось, шился на заказ. - Свобода и нормальная жизнь - как награда за то, что вы сможете побороть себя. Ну, право, как вас такого к людям выпускать? У вас же брат младший. Не боитесь за него?
- Нет, не боюсь, - Андрей покачал головой, хотя на доктора и не смотрел. Сидел, сцепив руки в замок, опустив плечи. - Вы все к нам относитесь как к потенциальным маньякам или животным, которых надо выдрессировать... Но я не болен. Мы все тут не больны, и во всем мире это было признано уже давно, а мы отчего-то решили вернуться к прошлому. Скоро совсем в каменный век скатимся... Или в монархию.
Рискнул поднять голову - доктор улыбалась идеально накрашенными губами. Казалось, им пластическую операцию делают за счет больницы, потому что отличный внешний вид тоже залог "выздоровления".
- Сумасшедшие тоже не всегда себя таковыми признают, но здоров ли человек, решает доктор. Андрей, вы тут уже четыре месяца, а мы никак не можем начать ваше лечение, потому что вы отказываетесь признавать, что вам нужна помощь.
- Если электрошок, рвотное, необходимость спать с кем-то против своей и ее воли - только начало лечения, то я останусь на этом этапе.
- Жаль, - она сделала пометку в блокноте. - Но вы сами лишаете себя своей же свободы, Андрей.
***
Готовили под новых пациентов пустые койки. Когда Андрей вернулся в палату, ему сначала показалось, что Саша переберется на одну из них - ближе к углу комнаты или к двери, на койку Эдуарда. И спустя несколько секунд понял - Саша собирал вещи.
Саша не должен был находиться здесь, его всегда могли перевести в тюрьму за какие-то провинности, просто придумать дело, по которому готовы были посадить. Поэтому при виде мрачного соседа по палате, при виде коробок Андрей едва не запаниковал от страха за него.
- Куда? - спросил он, словно Саша из его квартиры уезжать собирался. Тот примял вещи, чтобы в коробку поместилось больше, ответил мрачно:
- В другое отделение. Под Таганрогом.
Страх немного отпустил - такая же больница. Это - тоже ад, но не самый центральный его круг.
- Разве у нас мест не хватает? - Андрей перевел взгляд на пустующие койки. Так было не только тут, но в других палатах оставалось трое пациентов минимум. Двоих в палате запрещено оставлять надолго.
- Хватает, - Саша пожал плечами. - Они решили, что мы слишком подружились. Не по правилам. Никогда не задумывался, почему полная больница геев, но никто не ходит тут за ручку?
- Потому что за это и в карцер можно, - пожал плечами Андрей. - Погодите-ка... но они ведь знают, что ты тут не поэтому. И я... я же просто как к другу.
- Все знают, - кивнул Саша, остановился. Осмотрелся, все ли забрал. - Но машина работает. Даже если шестеренки понимают, что происходит, раз дружба запрещена, то... уж извини, под Таганрог. - Вздохнул и продолжил уже бодрее: - Никогда там не был. Я ведь третий год тут. Хоть какая-то смена обстановки, хотя, конечно, шило на мыло.
- Но ведь не тюрьма, - попытался подбодрить Андрей.
- Ага. И ведь не девяностые, - передразнил Саша, рывком поднял нетяжелую коробку, понес к двери. У нее остановился, развернулся сказать напоследок: - Ты хороший человек. Но ты и провел тут всего несколько месяцев. Постарайся, чтобы хоть это в тебе они не сломали. А с мужиками ты или с бабами любиться будешь - это уже вторично.
***
Остаться одному в комнате, в которой кто-то был всегда, оказалось страшно. Словно Андрею снова было пять, и он снова оставался один дома. Всегда включенный свет, стеклянное окошко в двери, из которого было видно все уголки в палате, не давали остаться в полном одиночестве, чтобы позволить себе хотя бы просто пар выпустить, а идти в уединенные комнаты, объявляя медсестре, что надо подрочить, ох как не хотелось.
И все же он оставался в палате. Он запоминал ее такой, пустой. Вспоминал всё, что знал о своих соседях, товарищах по несчастью, и представлял, как они теперь живут, как чувствуют себя. Где-то за границей по-прежнему был цивилизованный мир, казавшийся Андрею сейчас раем.
Когда скрипнула открывшаяся дверь в палату, Андрей воспринял это так, словно это была железная дверь в его квартиру. И будто была она раньше крепко заперта. Павел Семенович остановился, пригвожденный его взглядом, остался мяться в дверях и все никак не мог подобрать слова.
- Слышал, что твой последний сосед съезжает... Говорят, вас заподозрили в...
- Чего надо? - перешел сразу в атаку Андрей. После любви проще всего ненависть. Не надо никого забывать, ничего внутри остужать, просто огонь становится черным, так же жжется, даже еще сильнее.
- Ты ведь знаешь? - У Павла Семеновича опустились плечи, весь он сжался, осунулся, будто удара ждал.
- А я больше никому и не говорил, - подтвердил Андрей.
- Я виноват перед тобой.
- Эй, что тут происходит? - откуда-то из коридора послышался голос санитара, и бывший учитель распахнул дверь, показал, как далеко они друг от друга, залепетал:
- Просто разговариваем.
Андрей вскочил, словно в нем пружина распрямилась. Он собирался прокричать, что этот человек совращает его, склоняет к сексу, заберите его. Отомстить, сдать бывшего учителя, потому что за попытку гомосексуальной связи внутри больницы могли и в карцере запереть. И уж конечно после отбытия наказания бывшего физика отправили бы тоже куда-нибудь в другую лечебницу. В глушь.