Листовничая глубоко затянулась и раздавила недокуренную папиросу в пепельнице.
– Штурмбанфюрер он. Майор по-нашему. – Она махнула рукой. – Иди давай, плясунья. И кавалера своего от себя далеко не отпускай.
– Хорошо, – пробормотала Ида и поспешно встала.
– Подожди! – окликнула её командирша, когда она уже собиралась выходить. – Ты б с ним роман закрутила, что ли. А то ни богу свечка, ни чёрту кочерга. В койке, да с красивой девахой, мужики до разговоров охочие, много бы мог чего полезного выдать.
Ида вспыхнула. Она смотрела на Листовничую, округлив глаза, и не могла вымолвить ни слова – они просто не шли на язык.
– Да вы за кого… – наконец вернулся к ней дар речи. – За кого вы меня держите?!
– За шпионку, – усмехнулась командирша. – А шпионки никаким способом не брезгуют.
Ида не ответила. Она так резко дёрнула на себя дверь, что чуть было не впечаталась в неё лбом, и пулей вылетела на улицу. Внутри всё горело и полыхало. Гнев, злость, стыд – всё накинулось на неё разом, и принялось душить в своих раскалённых тисках.
Она злилась на Листовничую. Неужели та считала, что Ида способна пойти на такое? Улечься в кровать с оккупантом, целовать его, обнимать, называть любимым? Да никогда! Ни за что! Лучше сразу смерть!
Через полчаса, когда гнев поутих, Ида поняла: командирша была права. Это, конечно, действительно отвратительно – продавать себя ради сведений, но как знать, быть может, они спасут кому-то жизнь? А вдруг они помогут в освобождении Крыма или даже всего СССР? Разве её личная гордость стоит выше судьбы всей страны? Конечно, нет, и она должна пойти на этот шаг – ради себя, ради всех других. Ради победы.
На следующий день, едва только занялся весенний рассвет, к ней прибежал взмыленный, запыхавшийся Димка. Ида ещё спала. Он принялся звонить в дверь – долго, настырно, а когда на звонок никто не ответил, стал громко стучать. Из прихожей донеслись шаркающие шаги и недовольное «да иду, иду!» мамы. Ида нехотя сползла с кровати, сунула ноги в тапочки и накинула на белую ночную рубашку халат.
Димка влетел в квартиру вихрем, чуть было не сбив маму с ног. Глаза его сверкали, русые волосы были взъерошены, серый резаный картуз съехал набок. Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, внутри всё судорожно, до боли сжалось в плохом предчувствии.
– Ида! – завопил Димка, увидев её в проёме двери. – Листовничая!..
Ида подскочила к нему и зажала рот ладонью.
– Не ори! Тихо!
Мама побледнела и, прижав руку к груди, прислонилась спиной к стене. Ида потянула Димку за собой в спальню.
– Идём, там расскажешь.
Димка послушно пошёл за ней. Ида неслышно притворила за ними дверь и порывисто схватила его за руку. Он стащил картуз, нервно пригладил кучерявые волосы, отёр со лба пот и снова нахлобучил его на голову.
– Листовничую немцы арестовали, – наконец выпалил он.
И словно ледяная волна опрокинулась на неё и придавила к земле своей тяжестью. Ида неверяще смотрела на Димку. Ноги вдруг стали ватными, и она опустилась на скрипучий стул у заставленного косметикой и флакончиками духов трельяжа.
– Как арестовали? Откуда ты знаешь?
– Сам видел. Только что.
Ида покачала головой, встала, подошла к окну, но тут же вернулась назад. Новость никак не хотела укладываться в голове, и Ида не хотела ей верить. Она не знала точно, чем грозит им этот арест, но интуитивно чувствовала, что ничем хорошим.
– И что теперь? – едва слышно спросила она и подняла на Димку взгляд. – Что мы будем делать?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Наверное, затаиться нужно…
Ида в задумчивости прикусила губу и уставилась в стену. Мысли завертелись бурным водоворотом, и она никак не могла сосредоточиться. Бежать? Но куда? Сидеть тихо? А если и за ними придут?
– Я к ней как раз шёл, – снова заговорил Димка. – И тут смотрю: её выводят. Вся избитая, в крови, еле ноги тащит. А немцы её ещё и подталкивают…
– А ты что сделал?
– Как что? – удивился Димка. – Спрятался, конечно. За грузовик. Они меня не заметили. Посадили её в машину и увезли куда-то. Я в мастерскую зашёл, а там раскардаш такой, всё раскидано, разбросано. Наверное, искали чего. – Он сел на расправленную кровать, снова стащил картуз и принялся мять его в руках. – Что делать-то будем?
– Это ты у меня спрашиваешь? – вдруг вспылила Ида. – Я-то откуда знаю!
На некоторое время повисла тишина. Ида отчаянно пыталась придумать план действий, но как назло ничего не шло в голову. Только нервы натянулись тугой тетивой.
– Ладно, – вздохнула она. – Пока посмотрим, что дальше будет, а дальше придумаем. Как ты думаешь, Листовничая нас не сдаст?
– Кому? Фашистам? – Димка уверенно помотал головой. – Не. Точно не сдаст. Она не такая.
Вечером они узнали, что командиршу увезли в Симферополь – немцы, видимо, посчитали её главной подпольщицей. Все группы затаились в ожидании, тайные встречи и собрания были отменены. Никто даже не предполагал, кто сдал Листовничую, и знает ли этот человек что-нибудь ещё о феодосийском подполье и его участниках.
Ида с Димкой старались держаться вместе. Он приходил к ней рано утром и уходил за десять минут до комендантского часа. Они не говорили о Листовничей, понимая, что и у стен есть уши, но мысли о ней не выходили у Иды из головы. Что, если она выдаст их? – эту мысль они читали в глазах друг друга, но вслух её никто ни разу не произнёс.
Ида продолжала выступать в кабаре, ходить на свидания. Только теперь она понимала, что такое страх на самом деле, понимала, что прежде никогда не боялась немцев. А теперь в каждом из них видела того, кто вслед за Листовничей арестует и её. Каждый представлял для неё угрозу, и порой она даже боялась что-то говорить – а вдруг выдаст себя неаккуратным словом или взглядом?
Но неделя проходила за неделей, и никто не спешил вести её в комендатуру. Фон Вайц и Зиммель продолжали с той же настойчивостью добиваться её расположения, на выступления, как обычно, набивался полный зал, и каждый день Ида видела всё те же восхищённые взгляды, слышала те же комплименты. Значит, никто не догадывался о ней. Напряжение спало. У неё даже получилось заснуть и проспать всю ночь спокойно, не просыпаясь от каждого шороха.
Со временем возобновилась и деятельность подполья, и тогда они, наконец, узнали, что же случилось с их командиршей – кто-то умудрился выйти на связь с симферопольскими партизанами. Почти два месяца Листовничую держали в конюшне, что служила у нацистов тюрьмой для партизан, подпольщиков и их помощников. Каждый день её водили на допросы в комендатуру, а оттуда выволакивали в бессознательном состоянии. Все, кто видел её, говорили, что она перестала быть похожей на человека: на теле не осталось живого места. Пальцы, руки, нос – всё было переломано, губы превратились в одну сплошную рану, а глаза распухли настолько, что едва ли она могла хоть что-то ими видеть. Волосы сплошь покрылись кровавой коркой.
В конце апреля её расстреляли на глазах у всего города. Ни на одном допросе она так и не произнесла ни единого слова, и немцы просто-напросто устали с ней возиться – всё равно без толку.
Узнав об этом, Ида похолодела. Наверное, только тогда она чётко осознала: всё это не игра, не шутки, а война. Настоящая война, которая ведётся без правил, где ни у кого нет второго шанса, и перед каждым из них стоит только одна общая задача – победить.
Новый командир, высокий плечистый мужчина, обвёл собравшихся перед ним подпольщиков суровым твёрдым взглядом.
– Листовничая отдала свою жизнь за правое дело, – сухо сказал он. – Она отдала её за победу, и для нас она навсегда останется героем. Никогда память о ней не сотрётся из наших сердец. Нам нужна победа. И мы готовы идти на жертвы, чтобы добиться её.
К глазам подступили жаркие слёзы, и Ида позволила им скатиться по щекам, но тут же стёрла дрожащими пальцами. Да, они готовы добиваться победы до последнего, во что бы то ни стало, и если нужно, отдать ради неё свои жизни.
В памяти стали всё чаще всплывать слова Нины Михайловны, что та сказала в их последнюю встречу, и Ида всё твёрже и твёрже убеждалась в том, что соблазнить фон Вайца – это самое незначительное, что она может сделать для страны. Знать бы только точно, какие именно сведения требуются подполью. С этим вопросом она и пошла к командиру, а тот только усмехнулся в ответ:
– Как маленькая. Любые сведения нам нужны. Всё, что ни скажет фашист, всё важно. Всё передавай.
Но собраться с духом у Иды никак не получалось. Стоило ей только взглянуть на фон Вайца, как внутри всё словно переворачивалось. Она просто не представляла себя в его объятиях, не представляла, как правдоподобно притвориться влюблённой, ведь прежде она не отвечала на его ухаживания и не позволяла себя целовать даже в щёку. Фон Вайц же тоже не дурак и, скорее всего, почувствует фальшь – с чего бы ей так внезапно и неожиданно воспылать к нему нежными чувствами? И она снова и снова откладывала это свидание, что пугало её до дрожи – просто не решалась остаться с ним наедине.
В конце концов Ида решила зайти издалека и начать понемногу «сдаваться», уступать якобы его напористости. Когда ей в очередной доставили от него букет роз с открыткой, она написала на её обратной стороне: «Почему-то захотелось передать вам благодарности лично, герр фон Вайц. Ваши розы просто великолепны!» и отдала посыльному. Через пять минут фон Вайц явился лично – взволнованный, с раскрасневшимися щеками и поистине безумной улыбкой. Ида пропустила его в гримёрку и даже предложила чай.
От угощения он отказался и присел на пуфик, буквально пожирая ей взглядом. Ида закинула ногу на ногу и в наигранном изумлении вскинула бровь.
– Я, конечно, не ожидала вашего визита, – начала она, – но я весьма им польщена. И…
– Я вам нравлюсь? – перебил её фон Вайц.
Ида в притворном смущении опустила глаза, ресницы её затрепетали.
– Ну только если совсем чуть-чуть, – с улыбкой сказала она. – Крохотулечку.
Фон Вайц снял фуражку, запустил пятерню в густые волосы и уставился на неё идиотски счастливым взором.
– Я так рад, фройляйн Ида, что даже не могу найти слов. Клянусь вам, я никогда не встречал такой девушки, как вы! Вы самая очаровательная и самая неповторимая! Я бы даже хотел, чтобы вы… – Он запнулся, но тут же продолжил: – Я могу рассчитывать на взаимность?
– Да, – кокетливо ответила Ида. – А теперь, если вы не хотите чай, идите. Мне нужно готовиться.
Он вскочил, сделал несколько широких шагов к двери, но обернулся на пороге.
– Я буду ждать вас у выхода в кабаре после закрытия.
Ида кивнула. Едва только за ним закрылась дверь, как улыбка исчезла с её лица. Ну вот, первый шаг сделан. Сегодня он проводит её, завтра они куда-нибудь сходят, а послезавтра, возможно…
Из коридора донеслись приглушённые голоса. Ида встала, бесшумно подкралась к двери и чуть приоткрыла её. Любые сведения важны, а шпионы не брезгуют никаким, даже самым унизительным способом их разузнать – это Ида выучила навсегда.
Говорили на немецком. Один голос точно принадлежал фон Вайцу, другой Ида узнать не могла, хотя точно уже слышала его прежде. Это был кто-то из постоянных посетителей кабаре.
– Я всё понимаю, что вы, – говорил он, – не горячитесь, фон Вайц. Но я обязан был вас предупредить.
– Вы говорите, что…
– Именно. Вы думаете, что все вокруг слепы, как кроты? Конечно же, нет. – Тихий смешок. – До добра такие шашни не доведут, имейте в виду.
– Кажется, это моё личное дело, – возразил фон Вайц. – И не вам, штандартенфюрер, в нём копаться. Во внеслужебное время и имею право заниматься чем угодно.
– Как вы считаете, не станет ли роман с унтерменшем позорным пятном на вашей блестящей репутации? Я знаю, что эта танцовщица красива. Но вы взрослый человек, и должны понимать, чем эти все ваши похождения могут кончиться.
– Не вам меня учить, – гневно ответил фон Вайц. – Вы бы лучше заткнулись, Айнхольц.
Заскрипел пол, и Ида прикрыла дверь и быстро вернулась к зеркалу. Айнхольц… Айнхольц… Где-то она слышала эту фамилию, вот только где, никак не могла припомнить.
Однажды Димка принёс ей завёрнутые в выцветший линялый платок пистолет и гранату, а на её недоумённый взгляд пояснил:
– А вдруг что? А ты без оружия.
– Где я буду его носить? – спросила Ида, а Димка засмущался так, что уши его заалели подобно макам.
– Ну… у вас, у девушек, полно разных мест… чулки, там… А полезет кто проверять, ты ему по морде хрясь! И сразу обиженной притворяйся.
Ида рассмеялась, но оружие всё-таки взяла, а Димка широко заулыбался и вдруг подмигнул ей – весело, беззаботно, как бывало в прежние времена – и воскликнул:
– Не грусти, Идка! Выгоним немчуру, вот увидишь. Придёт время, и они так получат по загривку, что побоятся ещё хоть раз к нам сунуться! Покатятся отсюда колбаской в свой фатерлянд поганый! А мы ещё и подпинывать будем, чтоб быстрее катились.
– Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет, – пробормотала Ида, рассматривая пистолет. Она впервые держала в руке оружие, и оно немного пугало её.
– Что? – не понял Димка.
– Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет, – громче повторила Ида, положила пистолет на стол и посмотрела ему в глаза. – Александр Невский это сказал, когда Левонский Орден у него мира просил. После того, как проиграл в ледовом побоище.
– А-а-а-а, ну понятно, – протянул Димка и, помявшись, спросил: – А кто такой Александр Невский?
– Дурак ты, – усмехнулась Ида. – Князь это русский. Полководец. Между прочим, очень великий.
– А-а-а-а-а… вот как…
– Он, кстати, тоже с немцами воевал, – вздохнула Ида. – И разбил их. Ладно, ты лучше покажи, как с этим всем обращаться. Я же не знаю.
Димка повеселел и, взяв гранату, принялся охотно инструктировать её:
– Смотри. Это граната. Сперва у неё нужно разогнуть усики, вот они, видишь? Потом, – он положил гранату Иде на ладонь и прижал её пальцы к металлической полоске на корпусе, – нужно прижать рычаг к самой гранате. Поняла
– Поняла, – кивнула Ида.
– Это обязательно нужно делать, – важно сказал Димка. – Чтобы она не взорвалась у тебя в руке. Потом другой рукой выдёргиваешь вот это колечко, – его палец коснулся кольца, что висело над металлической полоской, которую он назвал рычагом, – и кидаешь подальше от себя. Через пару секунд шарахнет так, что головы у всех начисто поотлетают. А ты кинула и беги, поняла?
– Поняла, – снова кивнула Ида. – Ничего сложного.
Вечером, собираясь, как обычно, в кабаре, она засунула гранату в свой ридикюль, к носовым платкам и зеркальцу, а пистолет решила оставить дома. Он был довольно тяжёлым, и нести его в чулке Ида не хотела – он мог запросто прорвать тонкую ткань и выпасть. И ладно, если он выпадет где-нибудь на улице, а если в кабаре, у немцев на глазах? Тогда уж они точно догадаются, кто на самом деле такая обольстительная Фройляйн Шоколад.
Дверь в комнату приоткрылась и в проёме показалась мамина голова.
– Опять в свой бордель собралась? – неодобрительно буркнула она. – И как только тебя совесть ночами не мучит?
– Мучит, мама, мучит, – деланно безразлично ответила Ида, надевая свою любимую шляпку с фиолетовой вуалью и маленьким шёлковым бантом.
Мама поджала губы и вошла в комнату. На Феодосию опустились весенние сумерки и окутали её своим мерцающим покрывалом, в небесах собирались громадные чёрные тучи. Над плоскими крышами домов то и дело сверкала молния, на короткий миг освещая уже опустевшие узкие улочки. «Только бы успеть дойти, не попасть под дождь», – подумала Ида, и мама, словно угадав её мысли, сказала:
– Шаль возьми и зонт. Зябко сегодня, и гроза вон собирается.
Она подошла к окну и плотно задёрнула выцветшие шторы. Когда-то, когда Ида была ещё совсем маленькой, они имели насыщенный бордовый цвет, а теперь казались бледно-красными, почти розовыми. Их, кажется, подарила тётка, мамина сестра, – то ли на чей-то день рождения, то ли на годовщину свадьбы. Ида не помнила. Ни саму тётку, ни праздник, когда та приезжала к ним в гости последний раз.