========== Часть 1. ==========
Впервые так близко я увидела его в таверне, куда пришла за спиртным для бабули. То, как он посмотрел на меня, каким восхищением вспыхнули его синие глаза, не могло не тронуть даже самое жестокое сердце. Моё же, доселе не знавшее любви, вдруг дрогнуло и забилось сильнее. Не подавая виду, что заметила его взгляд, я немного полюбовалась на танцовщицу, пока хозяин таверны наливал мескаль в большую глиняную бутыль. Капитан же смотрел больше не на танец, а на меня, и, в конце концов, его взгляд и улыбка заставили меня улыбнуться в ответ. Он встал и потихоньку прошел между столов, приблизившись ко мне.
— Сеньорита, позвольте проводить вас, — сказал он, заметив, что я собралась уйти.
Было немного страшно, но я зачем-то кивнула. В конце концов, что худого мог сделать мне капитан Энрике Санчес Монастарио, комендант военного гарнизона Лос-Анджелеса? — так успокаивала я себя. По вечернему городу мы шли бок о бок, и капитан расспрашивал меня о том, кто я и откуда. Он не пытался прикоснуться ко мне или обнять, и это немного успокаивало. И как-то так получилось, что я рассказала ему о себе, о том, что зовут меня Оллин, что живу со старенькой больной бабушкой на окраине Лос-Анджелеса, и что мне не так давно исполнилось семнадцать лет. Мы болтали о всяких мелочах, не замечая течения пути и времени, пока не остановились у нашей глиняной хижины. Дальше нашего жилища была лишь пустыня да бесконечное небо в огромных сияющих звездах.
— Здесь мы с бабушкой живем, сеньор капитан, — сказала я, кивая на крошечный дворик с колодцем и хижину — всё наше имение. — Не желаете ли оказать нам честь?
Он задумчиво смотрел на меня и в полутьме его глаза сияли, словно два драгоценных камня.
— Благодарю, сеньорита Оллин. Знаете, поначалу я принял вас за обычную красивую пеонскую девушку, с которой можно приятно провести время. Но наша прогулка дала мне возможность внимательнее присмотреться к вам. Вы не пеонка, я ведь не ошибся?
Я опустила голову, чувствуя, как горят щеки. Был страх и ещё что-то, чего я не понимала. Что-то горячее и душное, словно вышедшее из сердца. Должно быть, я замешкалась с ответом, и капитан воспринял это как нежелание отвечать.
— Вы можете не говорить, — голос его, обычно резкий и отрывистый, вдруг стал глубоким, мягким, — мне это неважно. Знаете, это ведь заметно сразу. Вы не пеонка, вы говорите, как говорят знатные сеньориты, держите себя так, как держат дамы из общества. Кто же вы, сеньорита Оллин? У вас индейское имя, но манеры и речь знатной госпожи.
— Оллин, это ты? — донесся из хижины бабулин голос, и я вцепилась в него, как в возможность прервать тягостное молчание. — Кто там с тобой, дочка?
— Простите меня, сеньор капитан, — глядя в его глаза, я забыла на время, как дышать, — мне пора идти. И вам тоже…
Он кивнул, не сводя глаз с моего лица.
— Я хотел бы знать, где могу увидеть вас снова, — сказал он с обычной солдатской прямотой, и сердце мое оборвалось. Несколько мгновений я обдумывала ответ, потом нашла в себе силы улыбнуться.
— А вам так хочется увидеть меня?
Он кивнул, потом взял мою руку и поднес к губам. И тогда влюбчивая богиня Шочикетсаль видимо, затуманила мой рассудок, потому что я назвала ему место встречи у большого черного камня. Это было скрытое место в скалах, у самой оконечности. Потом капитан ушел, а я пошла в дом, где уже ждала меня бабушка.
— С кем ты была? — спросила она меня без тени неудовольствия. Я присела на край её простой деревянной лежанки, покрытой потертыми шкурами и старой ветошью.
— С капитаном Монастарио, бабуля, — ответила я, ожидая порицания. Но бабушка неожиданно кивнула.
— Я знаю его. Красивый и сильный. Ты принесла мне мескаль?
Я протянула ей бутылку. Как следует приняв на грудь, бабуля с удовлетворенным вздохом откинулась на подушки. Я потянула сбившееся одеяло, укрывая её, поправила подушки и отодвинула коптилку подальше от постели, чтобы бабушка во сне не задела её.
— Он тебе нравится, детка? — спросила бабуля, пытливо взглянув на меня.
Вопрос застал меня врасплох. Я была смущена и растеряна, прежде всего, потому, что не могла дать прямой ответ. Да и неважен он был. Я обняла бабулю, примостившись щекой на её бедре.
— Это не имеет значения. Он — белый воин, мужчина, который недосягаем для меня.
— Это не тебе решать, — отрезала бабуля, и я удивленно взглянула на неё, на её решительное красивое лицо с родовыми татуировками на щеках. — Я многое слышала о капитане Монастарио, он суров и иной раз жесток с людьми, его боятся. Но так же я помню и синеглазого мальчика, который однажды помог твоему отцу и матери.
Должно быть, удивление мое было слишком сильным. Бабушка погладила меня по волосам и снова приложилась к бутылке.
— Тогда мы жили на гасиенде Альмадо, — наконец заговорила она, — что по другую сторону от города и лежит возле перелеска. От неё до города всего-то пять или шесть миль. Твоя мать была беременна тобой, дитя, а я на свою глупую голову решила отправиться в город за кое-каким тряпьем и новыми одеялами, а поскольку было уже поздно, то решила заночевать у подруги. И надо было такому случиться, что именно в ту ночь начались роды. Бедняжка Китлали очень мучилась и кричала так, что было слышно далеко за пределами усадьбы, где она жила с мужем. И твой отец, не зная, чем помочь ей, и не решаясь оставить одну надолго, выбежал из дома. Он увидел на дороге мальчишку, несшего на плече вязанку дров, и попросил его о помощи. Он дал ему единственного коня, что был собственностью семьи, и велел отыскать в городе меня. Тот мальчик был Энрике Монастарио. Он нашел меня и, посадив на коня у себя за спиной, привез на гасиенду. Я успела принять роды, так ты появилась на свет. Мальчика же поутру отец твой отвел в миссию, где тот воспитывался.
Я молчала, пытаясь осознать бабушкины слова. Странное чувство вдруг посетило меня, словно кто-то ласково погладил по самому сердцу. Я вспоминала его синие глаза и белозубую улыбку, и его голос, резкий, сильный, словно удар ножа. Я хотела бы забыть, но не могла.
— Не стыдись, дочка, — ласковая ладонь бабули снова заскользила по моим волосам, — в любви нет, и не может быть ничего позорного, что бы ни думали на этот счет белые люди. Истинная любовь — величайший дар богов.
В ту ночь я почти не спала, раз за разом возвращая в мыслях нашу прогулку. Камень с сердца упал у меня после того, как я поняла, что бабушка — единственный близкий и родной мне человек — не осуждает меня. Быть может, это и дало мне силы сдержать слово, данное капитану, и прийти к заветному месту, где он ждал меня при свете крошечного костерка. Рядом пасся его конь, лениво пощипывая редкую траву.
— Вы все-таки пришли, сеньорита, — улыбнулся Энрике Санчес Монастарио, поднявшись мне навстречу и протянув руку.
Сухо потрескивал костер, и звезды одна за другой зажигались на небе. Я не могла не сравнивать их с сияющим взглядом капитана. Он мог бы пленить и менее черствое сердце. И снова во власти его глаз, улыбки, во власти его голоса я позволила ему поцеловать мою руку и усадить на круглый небольшой камень. А потом мы пекли на костре нарезанные кусочками плоды опунции и говорили обо всем на свете. У бабушки было несколько книг, по которым она обучила меня грамоте, и мы часто обсуждали с ней прочитанное. Больше всего я любила старинные испанские баллады и легенды об отважных рыцарях. К своему удивлению я обнаружила, что, по-видимому, капитан был неплохо знаком со многими из них.
— А помните балладу о влюбленных душах? — спросил он, улыбаясь и подкидывая в костер небольшой шарик перекати-поля. Я кивнула, это была одна из моих любимых.
— Вы могли бы прочесть её для меня? — попросил он.
И я стала читать, как умела. А он слушал, чуть наклонившись вперед и стараясь не упустить ни слова. И когда я дошла до слов «…душа с душой, рука в руке — так шли они сквозь мрак. И был не в силах разлучить их Вековечный Враг…», капитан вдруг вздохнул и перехватил декламацию. Его сильный резкий голос зазвучал, проникая в самое сердце:
…Хоть постарался демон злой влюбленных разлучить,
Но их вела одна любовь, одна святая нить.
И свет влюбленных этих душ горел в безликой мгле,
Их разлучить не мог никто в Аду и на земле…
Он замолчал, сжимая руки и глядя на меня сквозь пламя костра.
— Я никогда не верил, что такое возможно, не верил, что можно так любить, — сказал он, наконец, прерывая затянувшееся молчание. — До тех пор, пока не встретил тебя, Оллин.
Смущенная его словами, я отвела взгляд, но его признание заставило меня снова испытать страх и восторг. Заметив, что я напряжена, капитан улыбнулся и стал декламировать шуточный детский стишок. Я не могла не рассмеяться, так забавно он читал его. Мы беседовали, декламировали стихи и просто молчали, пока не закончилась изрядная кучка хвороста, лежащая возле костра, и небо на востоке не стало сереть. Лишь тогда чары рассеялись, и я поняла, что впервые провела ночь в обществе мужчины.
Как видно, капитан подумал о том же, потому что предложил отвезти меня домой. Но я отказалась от его предложения. Мы стояли возле его коня и смотрели друг на друга. Я не могла ничего сказать, слова застряли вдруг в горле. И сердце прыгало как сумасшедшее в груди. Меня снова охватил отчаянный страх перед тем, что я позволила себе.
— Так скоро, — прошептал Энрике, глядя на меня со странным выражением, — так скоро расставаться!
Моё сердце заныло от его слов. Я заранее страшилась разлуки и тосковала по этому мужчине, но страшилась так же и того, что могло произойти. Я плохо понимала себя и свои чувства, и боялась сделать что-то не так. Менее всего я хотела, чтобы он счел меня распутной и легкомысленной. Я не знала, что делать, как объяснить ему. И тут он шагнул ко мне и обнял, коснувшись губами моих губ. Я в панике отшатнулась, упершись ладонями в его грудь, оттолкнула его и бросилась бежать через заросли.
— Нет, не убегай! — он нагнал меня в три прыжка. На нем не было юбок, которые цеплялись за колючки, а я, как ни старалась, не могла не цепляться за них. Капитан схватил меня, развернул и прижал к себе, зарывшись лицом в мои волосы, выбившиеся из-под слетевшей накидки. Я слышала, как бешено стучит его сердце, и моё сердце тоже колотилось так же сильно. Но самое страшное было в том, что я не могла заставить себя снова оттолкнуть его. Мои руки предали меня, обвившись вокруг его тела, гладя его сильные плечи. Какое-то время мы стояли, обнявшись, словно во власти наваждения.
— Не уходи. Позволь мне видеть тебя хоть иногда, Оллин, — отняв мою голову от своей груди, он посмотрел мне в глаза, — я никогда и никого не просил ни о чем. Но тебя прошу…
Я понимала, с каким трудом даются ему эти слова, и была поражена. Человек, который мог просто взять силой непокорную пеонскую девицу, просил! Сердце мое замерло. Но страх вновь пересилил его желание.
— Я обещала это свидание, — сказала я, медленно, тщательно подбирая слова, — но боюсь, что другие будут не столь просты и приятны. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, сеньор капитан. Вы ведь белый человек, для вас позор даже встречаться со мной, краснокожей метиской. А что делать мне? Что будет со мной, когда вы наиграетесь в любовь? Я понимаю, что мои чувства здесь ничего не значат.
Он молчал, глядя на меня своими синими глазами. Я видела желваки на его щеках, он стискивал зубы, видимо, борясь со своими чувствами. Потом отступил на шаг, выпустив меня из объятий.
— Да… ты права, Оллин. И не права… твои чувства очень много значат. Для меня они значат больше, чем я хотел бы. Иди домой, девочка, и спасибо тебе за лучшую из ночей моей жизни.
Он окинул меня взглядом, от которого у меня на затылке поднялись волосы, затем отвернулся и пошел к своему коню. А я, кое-как высвободив юбки и накидку из цепких когтей кустарника, поплелась домой, словно побитая собака. Не помня себя, я забилась в пристройку-амбар, свернувшись клубком на куче маисовых початков, и проплакала до самого момента, когда услышала бабулин голос. Лишь тогда я вышла, кое-как умыла распухшее лицо холодной водой и принялась готовить завтрак.
Бабушке становилось все хуже. Она была уже стара, и плохо дышала, всё чаще у неё болело сердце. На скудные песо, заработанные продажей маисовых лепешек, я покупала лекарства и настои, но они лишь на время помогали поддерживать её угасающие силы. А однажды случилось так, что я не смогла заработать нужной суммы. Аптекарь, давно уже пытавшийся делать мне грязные намеки, воспрянул духом, когда я пришла к нему просить в долг. Преисполнившись гордости, он с сальной улыбкой объявил, что я могу брать любые лекарства и мази бесплатно, стоит мне лишь быть немного поласковее с ним. Как ни любила я бабушку, вырастившую и воспитавшую меня, даже мысль о том, чтобы прикоснуться к старому мерзавцу, была мне отвратительна. Но он уже сделал шаг ко мне и схватил за плечо. Вне себя я попыталась вырваться, но старик оказался очень силен. Он поволок меня к двери в прилегающее помещение, несмотря на удары, которыми я осыпала его.
— Отпусти её! — от страшного голоса капитана даже у меня по спине потек холодный пот. Что уж говорить о мерзком старикашке, которого едва не хватил удар. Дрожа всем телом, я бросилась к двери и угодила в объятия Энрике. Он прижал меня к себе, гладя по голове. И одни лишь боги ведали, как хотелось мне остаться в них навсегда. Меня била нервная дрожь, но я как-то нашла в себе силы отодвинуться.
— Простите, сеньор капитан, — аптекарь трясся как паралитик, — сеньорита не так поняла…
Энрике посмотрел на него так, что мерзкий старикашка попросту сел посреди магазина, так как колени его ходили ходуном.
— Сейчас ты соберешь всё, что нужно сеньорите, и сложишь в корзину. А потом на коленях попросишь её принять от тебя этот подарок, — медленно и тихо произнес капитан.
Спустя пару минут старый койот уже валялся у меня в ногах. Лекарств, собранных им, хватило почти на две недели.
С капитаном мы виделись лишь изредка, в основном, когда я продавала лепешки на рынке, и всякий раз он смотрел на меня такими глазами, что сердце сжималось от боли и тоски. Он не делал попыток заговорить, но пару раз купил у меня лепешки, заплатив за них двойную цену. Эти деньги помогли продлить бабулины дни.
Бабушка ни о чем не спрашивала. День ото дня она все слабела, и под конец уже даже не могла сама поднять голову от подушки. Денег хватало лишь на молоко для неё, только его она могла пить. Я спала теперь вместе с ней, на её лежанке, просыпаясь от каждого хрипа. И однажды, в самое страшное утро моей жизни она разбудила меня, сжав мою руку.
— Послушай меня, доченька, — сказала она, задыхаясь, — Бог с Черными Крыльями уже стоит у моего изголовья, и я не могу больше скрывать от тебя.
Напуганная, я могла лишь целовать её маленькие сморщенные руки, гладившие мое лицо.
— Под колодезным срубом со стороны дома ты найдешь шкатулку из синего камня. В ней лежит то, что даст тебе новую жизнь, — бабушка с трудом перевела дух, — ты ведь не простая пеонская девчонка. Твоя прабабушка, моя родная мать, была прямым потомком принцессы Ксочитль, одной из жен Завоевателя. Твоя мать была крещена и получила имя Кристабел, которым была наречена и донья Ксочитль, приняв христианскую веру. Один из свитков в шкатулке возводит твою родословную к ней и Завоевателю. Второй же — свидетельство о браке между Кристабел Гонсалес и Родриго де ла Серной, старшим сыном графа Анхеля де ла Серны, испанского гранда и родича королевского дома. Между твоими отцом и матерью, дитя моё. В тот миг, когда станет известно содержимое этих свитков, ты станешь самой завидной невестой и самой знатной дамой в этом богами проклятом месте.
Она сжала мою ладонь в своих слабых пальцах и улыбнулась.
— У него красивые глаза, девочка. У вас будут красивые дети…
Это были её последние слова. Сама не своя, я обняла её и плакала, пока не померкло в глазах. Не знаю, как долго пробыла я в беспамятстве. Затем, очнувшись, принесла воды из колодца и омыла бабушкино тело. Завернув его в почти новое одеяло и оставив на лежанке, омылась сама.