— Вы — директор школы? — повторил он, не дожидаясь приглашения усаживаясь напротив.
— Да, я — директор. А в чем, собственно, дело?
— Я отец (он назвал имя и фамилию ученика старшего класса). Он сказал мне, что вы выгоняете его из школы…
— Не так, не так… Я никого не выгоняю. Я предложил ему забрать документы и перейти в другую школу…
— Да вы знаете? — вскипел посетитель.
— Я знаю. А вот вы знаете? Он сегодня учительницу послал. Вот просто четко и ясно взял — и послал. Она дежурила в раздевалке, маленьких пропускала. Он рванул с ними. Придержала его за руку. Руку выдернул, обернулся, и громко, при народе, — послал.
— Мальчик погорячился, но у вас нет права…
— Какого права? Я никого не выгоняю. Я предложил ему самому забрать документы. Или пусть родители забирают. Вот вы — и заберите.
— Есть Закон об образовании! Я — адвокат! И я заставлю вас уважать его!
— Да, вот он, под стеклом на моем столе, Закон этот. Там про мат ни слова нет. Там сказано, что мы обязаны учить всех до 9-го класса. Девятилетка — обязательна, понимаете? А в старшей школе уже по желанию.
— Мы желаем! И мальчик мой — желает! Ему в институт поступать! Я буду жаловаться на вас в Гороно!
— А что я сделал? Я вас чем-то оскорбил? Что-то нарушил? Я никого никуда не выгоняю. Я предлагаю вам самим подумать… Ну, давайте, как мужчина с мужчиной, по-честному. Вот, вы сейчас пойдете в Гороно. Гороно пришлет комиссию, накажет меня, заставит «исполнять закон», так?
— Так, — кивает он головой. — Именно так. Закон надо исполнять, и я вас заставлю это понимать!
— Но никто же на закон и не покушается! Мы же говорим, как два мужчины, как директор и родитель. Мы с вами обсуждаем проблему…
— …Ага! Вашу проблему!
— Нет, извините, вашу. Мальчик придет завтра в школу. И что? Педагогический коллектив в курсе, что произошло. Как вы думаете, какую оценку поставит ему подруга той учительницы? А какую оценку поставит друг подруги? И еще, как вы думаете, а буду ли я их ругать, если они поставят не ту оценку? Ну? Подумайте, вы же говорили об институте?
— Это, что такое? Это вы угрожаете, что ли?
— Какие угрозы? Кому? К чему? Я вам излагаю… Давайте еще раз, с начала. Ваш сын обматерил учителя. Педагогический коллектив возмущен. Я, как директор, поддерживаю свой коллектив. Я предложил мальчику тихо забрать свои документы. Он прислал вас. Давайте тогда говорить с вами, как-то решать проблему. Но учиться нормально в этой школе он просто не сможет.
— …
— Ну, сами подумайте…
— Та-а-ак… И что вы предлагаете?
— Вы пишете заявление и забираете документы. Относите в любую другую школу. Без двоек лишних, без лишних скандалов и напряжения…
— И все-таки это не правильно…
— А обматерить заслуженного педагога — правильно? Вот, если бы какой-то подонок, извиняюсь, обматерил вашу жену на рабочем месте, а?
— Я понял. Вы не дадите ему учиться.
— Да, мы не дадим ему учиться. И я лично за этим прослежу.
— Вот ведь… — он почти с восхищением крутит головой, поправляя галстук. — А что я жене скажу?
— А все скажите. И что сынок женщину обматерил, и что директор условие поставил, и что вы добровольно забрали документы…
— Ну, давайте бумагу, давайте. Напишу я заявление…
— Да, и еще одно. Имейте в виду, что по всем классам будет объявлено, что вашего сына я именно выгнал. Понимаете?
— Воспитательный, так его, процесс? Понимаю…
Расстаемся почти по-дружески. Он спокойно забирает документы и назавтра во всех классах объявлено, что такого-то выгнали из школы.
Не только учеников, не только…
— Давайте, поговорим с глазу на глаз, — заговорщицки сказал вполголоса, но очень слышно, директор и показал кивком головы завучам на дверь.
Те нехотя, жалея пропустить такой спектакль, вышли.
— Я хотел спросить вас: это что?
— В смысле?
— Вчера вы, как председатель комиссии отдали мне эти работы по русскому языку на подпись. Так?
— Да, все классы проверили, отметки поставили…
— Вы меня подвести хотите? За что вы так ко мне?
— Я не понимаю…
— Вот, смотрите, вы ставите ученику «тройку» и подчеркиваете четыре ошибки. А вот, смотрите, мой карандаш — еще семь ошибок. Как это понимать?
— Позвольте… А, да, пропустили. Давайте я исправлю.
— А вот этого делать нельзя. Вы подписали, комиссия вам поверила — подписала, мне уже отдали. Я почти поверил… Править нельзя. Там стоит отметка и стоят подписи.
— …
— А вот другой ученик. Кстати, тоже из вашего класса. Тут вы поставили «четверку». А на первой же странице, посмотрите…
— Исправить нельзя?
— Нет, конечно! — честно-недоуменно смотрит в глаза директор. — Какие могут быть исправления? Экзаменационная комиссия уже подписала работы! У меня создается впечатление, что меня подставили. Нет?
— Это просто ошибка. Я могу объяснить. Этот ученик — из многодетной семьи…
— Да-да-да… Этот — из многодетной, — кивает медленно директор. — Этот — весь год шел «хорошистом»… А вот эти? — из сейфа достаются еще тетради.
— Эти? Можно?
— Нет, извините. Вы их уже смотрели. Теперь я их посмотрю. Та-а-ак… Грамматика, грамматика, грамматика… Ну, тут вот описка — это ясно. Но тоже не отмечена. Считаю: раз, два, три… Всего семнадцать ошибок. А под работой написано — пять… Как это понимать?
— …
— Что-то надо решать…
— Мне написать заявление?
— Я вам этого не предлагал… Но если вы так решили — удерживать не могу, — скорбно покивал головой директор.
— А-а-а…
— А тетрадки эти полежат у меня в сейфе. На всякий случай. Ну, вы же понимаете?
— Да, мне все понятно.
…
Она выходит с трудовой книжкой в руках. Забегают завучи:
— Ну, что?
— Должен с прискорбием сообщить, девушки… От нас ушла учитель русского и литературы… Опять надо переделывать тарификацию.
— Уже готово!
Форма
— Что это? — удивился директор при виде каких-то тряпок, разбросанных по коридору.
— Это всё девятиклассники. Они так последний экзамен отмечают, балбесы…, — учительница истории пнула тряпки подальше от дверей кабинета, где только что принимала экзамен. — Пиджак бросают, наступают на спину и за рукав рвут. У кого покрепче — так вовсе пополам разрывается. А так-то рукава только… Вон, накидали, оболтусы… Так и ходят потом до вручения свидетельства.
— А у нас формы не было, когда я учился… В костюмах ходили, в пиджаках — простая школа была.
— А девочки?
— Ну, девочки до восьмого в форме, да. В этой, коричневой с белыми фартучками. А потом резко так в обычном стали ходить — мы их даже не узнавали поначалу.
— А эти вот — рвут… Это они празднуют, что из школы уходят. Радуются.
Директор еще долго после экзамена сидел в кабинете, подписывая документы и думая иногда: а вот они в своем восьмом могли бы так же костюмы свои порвать? Выходило, что нет, не могли. Костюм этот был не только для школы, а для всех торжественных случаев. Для театра и кино в том числе. И для походов в гости. И праздники разные. Нет, костюм не рвали.
…
Лето пролетело в отпусках и ремонтах. А уже в августе директор школы получил указание «сверху» о дальнейшей демократизации на школьном уровне. В общем, полагалось создать Совет школы, в котором на равных присутствовали бы ученики, учителя и родители. Надо было придумать Устав школы и утвердить его на общешкольной конференции. А так как ни один зал не мог вместить учеников с родителями, то конференцию надо было провести не со всеми, а только с выбранными по классам делегатам. И значит, надо было еще делегатов избирать, собрания проводить, с родителями в том числе.
Месяц выборов и шума, месяц сбора предложений и запросов… Месяц сочинения устава, когда чуть не каждый день звонки из других школ:
— Ну, ты как? Написал уже? Дай списать! Не жмоться! Пусть у всех одинаково будет!
А еще педсовет, целиком посвященный только предстоящей конференции. А еще шум среди учителей, которым вовсе не хотелось оказаться в меньшинстве при голосовании, и которые хотели идти на конференцию все вместе, и там послушать, что еще новенького предложит директор школы. Во всяком случае, в устав они внесли много своих предложений: и об обязательности посещения уроков (это против прогульщиков), и о курении, и о мате и о поведении…
…
— И последний вопрос, который я хотел бы обсудить на конференции…
Директор, как на уроке, прохаживался перед рядами скамеек, расставленными в спортзале. На них сидели ученики и родители. Учителя как-то кучкой сбились ближе к выходу. Конференция постепенно близилась к концу, успешно избрав Совет школы и утвердив Устав школы. Все вопросы решали голосованием. Школьники вскакивали с места, подпрыгивали, чтобы увидеть, убедиться, что действительно все «по-честному», как и обещал директор, и поднятые руки считают, и их, учеников, мнение учитывают.
Труднее всего было директору. Это как провести весь день в уроках. Только на уроках есть еще время и для письменных работ, и для ответов, а тут — все сам, все на голосе, все на улыбке.
— Последний вопрос: «О форме», — все затихли, прислушиваясь.
— Я должен объяснить свою позицию сначала. Мы тут с учителями разошлись во мнениях. Все считают по-разному. Вот и ученики на конференцию этот вопрос вынесли. Мне кажется, что школьная форма совсем не обязательна. Об этом и хотелось бы посоветоваться…
Взрыв эмоций в зале был таким, что, кажется, даже стекла в огромных окнах спортзала звякнули.
— Да-а-а! — кричали школьники, вытягивая руки верх, как будто уже идет голосование. — Правильно! Не надо форму!
— Форма дисциплинирует! Форма уравнивает! — кричал кто-то из учителей.
— Стоп! — поднял руку директор. — Десять минут на обсуждение. По очереди. От школьников есть? Ну, вот ты, что ли…
— Вы посмотрите на эту форму, — зашумела, поднявшись, старшеклассница. — Она же просто не красивая! Это же антиэстетично! Дети же в школу не хотят из-за формы! Да и не удобная она…
— Понятно. То есть — ты за то, чтобы формы не было?
— Да!
— Так. От учителей?
— Нельзя принимать такой серьезный вопрос второпях. Вы подумайте сами: достаток у людей разный. Это если одни будут ходить бедно одетыми, а другие в коже и шелке — как это будет выглядеть? — старая закалка чувствовалась в каждом движении. — Нет, лично я за форму. Она уравнивает и дисциплинирует. И видно сразу: школьник.
— Нет, не надо, не хотим, — закричали школьники, но на них зашикали старшие, и постепенно шум затих.
— От родителей, пожалуйста…
— Вы понимаете, — поднялась женщина. — Моих тут у вас трое. И вроде правильно говорила учительница. Разница в доходах есть. А вот вы подумали, — повернулась она к учителям, — что мне приходится покупать три комплекта формы. Три комплекта! И еще три комплекта простой одежды, чтобы они могли гулять и в футбол играть чтобы… Вы говорите — неравенство. А что, они в форме во двор пойдут, что ли? Да я из сил выбиваюсь, чтобы их одеть. И тут еще — три комплекта формы.
Директор был поражен. Он не думал, что его подержат как раз малообеспеченные.
— Да, кстати… Вот еще резон. Но давайте вспомним, если говорить о коже и шелке, о вызывающей одежде и прочем — мы же в устав записали, что этого быть не должно — так? С другой стороны, не должно быть и грязной и драной всякой одежды… А джинсы, например, они же удобнее и практичнее — их хоть каждый день стирай. Не то что эта форма… Да и негигиенична она, форма эта… Ну, ладно. Мнения делегатов мы выслушали. Сейчас будем голосовать. И я подозреваю, что это будет голосование пострашнее, чем за устав школы. Так?
— Да-а-а! Ага! Точно! — зашумели опять школьники.
— Тогда мне нужны помощники для подсчета голосов. Будем считать все, чтобы было точно и без претензий.
Распределив завучей, вставших рядом, по секторам, директор опять поднял руку, привлекая внимание зала:
— Итак, у нас есть предложение об отмене школьной формы. Будет два варианта — за это предложение и против. Напоминаю, что отмена школьной формы — это не ее запрещение. Мы не запрещаем форму, а лишь разрешаем носить любую аккуратную и чистую одежду. Так? Ну… Кто за то, чтобы отменить школьную форму?
Над головами вырос лес рук. Кто-то пытался доказать что-то соседям, поднялся шум.
— Считайте, быстрее! Готово? Так быстро? Опустите руки. Теперь: кто против отмены школьной формы?
И снова лес рук. И опять подсчеты и суммирование на бумажке.
— Опустите руки. Отдохните. Мы сейчас посоветуемся.
Но шума не было: все ждали результатов.
— Что там у нас? — вполголоса спросил директор.
— Ну, что-что… А то вы не понимаете? конечно, ваше предложение прошло.
— А как с голосами?
— Да вот так, что выходит, что и учителя некоторые и многие родители за отмену. А уж школьники-то…
— Цифры мне давайте, цифры — для протокола, чтобы потом никаких не было…
— Внимание!
Но все и так молчали.
— За отмену школьной формы проголосовало почти вдвое больше!
— Ур-р-ра-а-а! Йес-с-с-с! Да-да-да!
Крик стоял такой, будто решился самый важный вопрос школьной жизни.
…
А через полгода по весне рваных тряпок по углам школы и, правда, стало гораздо меньше. А потом и вовсе пропала традиция рвать школьную одежду после экзаменов.
Директор — психолог…
— Не вздумай плакать! Я не могу видеть, как плачут девочки!
— Ну, как же… Она мне такое… Мне теперь как же домой? Я домой не пойду-у-у…
— Спокойнее, еще спокойнее…
— Я в Ленинграде познакомилась с парнем… Просто познакомилась! Он с пацанами своими познакомил, в качалку сводил…
— …И что в этом плохого?
— А потом мы переписываться стали. И вот мамка нашла пи-и-и-исьмо-о-о-о…
— Она… Она, что же, прочитала его?
— Да-а-а… И теперь требует, чтобы я ей все письма отдала-а-а… Чтобы она все прочитала и сама убедилась, что ничего не было-о-о… А чему быть? Я там один день была, в Ленинграде!
— …
— Я не могу идти домой. Она меня заставит… Нельзя так… Я же ее уважать не буду… Я не пойду-у-у…
— Стой! Это кто плачет? Это ты плачешь или это я плачу? Прекрати немедленно!
— ….У-у-у… М-м-м….
— Я придумал! Письма — где?
— В-в-вот… Можете даже прочитать. Там НИЧЕГО НЕТ!
— Не буду я их читать. И не дам никому. Вот смотри: заворачиваем твои письма плотно-плотно. Видишь?
— Угу…, — вытирает нос рукой.
— На вот тебе платок пока — потом отдашь…
— Неудобно, — бурчит под нос, глядя исподлобья опухшими глазами.
— Удобно, удобно. Ты смотри. Видишь, завернули? Теперь я пакет проклеиваю и прошиваю. А вот тут ставим мою печать. А чтобы не было сомнений, поставь-ка свою подпись поперек склеек этих…
— Зачем? Я вам верю!
— Я сколько вас учу… Вера — это подмена знания… Верить — хорошо, но знать — лучше. Вот, подпиши. Все? А теперь, гляди, кладу в сейф, в самый низ, и закрываю на ключ. Все. Можешь идти домой спокойно.
— Да-а-а? А мама-а-а…
— А маме скажешь, что письма забрал директор и спрятал в сейф. Так и скажи.
— …
— А пока вот что. Звонок слышишь? Мне на урок пора. Ты посиди у меня здесь. Я закрою дверь на ключ — никто не войдет. Посиди, подыши, отдышись. Я скажу, что отпустил тебя. А потом приду с урока — и ты пойдешь домой. Договорились?
…
За своими письмами она пришла сама через неделю. Спокойная и уверенная.
На урок — не хотим
— …Вот, смотрите!
Завуч втолкнула в кабинет директора двух девочек.
— Восьмой «Г»? — поднял он глаза от расстеленного на столе листа миллиметровки, расчерченного на колонки и испещренного карандашными записями. — Что натворили?
— Уроки идут, а я зашла в туалет к девочкам на третьем этаже. И представьте себе, нет, вы только представьте, что я там обнаружила?