— Однако, чем же вы объясняете ваши классические неудачи?
— Не мучьте меня вашими вопросами! Не знаю!
Помолчав минуту, он упрямо добавил:
— А все-таки я верю, что будет и на моей улице праздник!
— От души вам желаю, Виддуп, — улыбнулся человек с фамилией Ларский. — Но… когда же это будет?
— Каждый день может быть. Может случиться в любую секунду. Я уверен, что однажды произведу совершенно фантастическое открытие. Я вознагражу себя за все свои прежние неудачи. И вся печать в Новом Свете будет говорить обо мне.
— Но ведь, кажется, ваши неудачи могли бы уже вас отучить от ваших фантазий!
Виддуп огорченно покачал головой.
— Правда, — заметил он. — Как я начал свою карьеру? Когда я попробовал описать какие-то развалины в Ниневии,[2]) оказалось, что они описаны чуть не за сотню лет до меня. Когда я наткнулся в Египте на таинственную гробницу — после того, как моя газета раздула мою находку, выяснилось, что впервые находка сделана сорок лет до меня и известна всем, кроме меня и моей газеты! Ведь вы знаете, дорогой Ларский, меня после этой истории выгнали из газеты! Я не унывал и продолжал действовать. Но как мне не везет, как не везет! Когда я попытался перелететь на аэроплане от полюса к полюсу, — мой аэроплан разбился через пятнадцать минут после подъема. Я случайно уцелел. И наконец, сейчас! Нет, вы только подумайте! Столько времени я проторчал у себя в Америке и ничего не мог найти подходящего. Америка стала скучна. Я решился совершить это путешествие— и стоило мне выехать из Америки, как там началась революция!
— Д-да, — произнес его собеседник, — невезение в самом деле на редкость.
Виддуп пожал плечами и, оставив Ларского, начал нервно шагать по палубе.
— Больной человек, — тихо прошептал Ларский, подходя к своей жене, сидевшей в стороне и с улыбкой слушавшей весь разговор.
— Бедненький! — сказала она. — Чего он хочет?
— Дурак! — ответил Ларский. — Он ищет сенсаций во что бы то ни стало. Это выродилось у него в какую-то манию. Но все его неудачи похожи на анекдот. К тому же, ему недостает просто элементарных знаний для того, чтобы не влопываться по пустякам. Видишь ли, это просто вырождающийся тип старого американского репортера. Даже в Америке — наиболее отсталой теперь стране — уже переводится этот тип. Не до того. А вот этот — упорствует!
Пассажиры замолчали и в ожидании ужина смотрели за борт парохода. Непомерно расширенный у устья Днепр суживался теперь все больше и больше. Берега его были одеты гранитом, защищавшим прибрежные селения от разливов реки, а реку — от вползания в нее песчаного берега. Пароход приближался к Херсону. В сумерках берега становились синими. Деревья на них темнели черными вышками — и то там, то здесь в невидимых с парохода домиках вспыхивали огоньки.
— Завтра мы увидим знаменитое Запорожье и Днепровскую гидроцентраль, — сказал Ларский, обращаясь к жене. — Свет, который горит в тех домах на берегу, дан днепровской энергией. Право, невозможно представить себе что-либо величественнее этого сооружения, созданного почти семьдесят лет назад! Завтра мы осмотрим его!
Вечером, когда стемнело, навстречу пароходу, поднимавшемуся вверх по Днепру, потянулись огни, которыми заблестел весь берег слева. Над рекой повисли ярко освещенные мосты, по которым ежеминутно пробегали взад и вперед длинные составы поездов. И пароход пристал к первой пристани по Днепру — Херсону.
Виддуп отказался от предложения Ларского сойти на берег и поездить по городу во время стоянки парохода.
— Оставьте меня, — глухо произнес он.
Его оставили в покое, и он был единственным пассажиром, который не воспользовался случаем поразмять ноги на берегу после утомительного и длинного морского перехода.
Он прошел в читальный зал, приблизился к небольшому экрану, нажал кнопку, повернул какой-то рычаг и сел напротив.
Экран передавал ему о последних событиях. Американец нетерпеливо топал ногой, пока перед его глазами проходили картины каких-то плантаций, затем бури на море, каких-то автомобильных гонок и впился в экран лишь тогда, когда он стал передавать о последних событиях в стране, из которой ехал Виддуп.
Да, вот где были сенсации! Вот где они валялись на каждом шагу, и стоило только нагнуться, чтобы поднять их! Убийство американского президента. Неслыханная забастовка на всех заводах, основанных еще сотню лет назад самим Генри Фордом! Мексика во главе революционного объединения всего Нового Света!
А Виддуп, Виддуп… Конечно, его нет там! Всегда, всегда он не там, где должен быть!
— Как не везет, как каторжно не везет! — шептал незадачливый репортер, в отчаянии хватаясь за голову.
II. Случайная находка.
Днепр от Херсона до самого Запорожья был весь как бы в гранитном панцыре, сдавленный, обузданный человеческой волей. Утром, когда инженер Ларский поднялся на палубу, чтобы впервые при дневном свете рассмотреть днепровскую панораму, по берегам потянулись огромные стеклянные корпуса запорожских алюминиевых заводов. Молодой инженер очень хорошо знал, что только создание источника дешевой энергии Днепростроя позволило построить в первой социалистической республике алюминевые заводы таких масштабов. Ведь алюминий потребляет бесконечно много топлива и энергии.
Справа и слева, точно непосредственно вырастая из берега, виднелись новые города, из которых ни одному не могло быть больше семи или восьми десятков лет, ибо всех их вызвало к жизни то прославленное и мощное сооружение, к которому все ближе и ближе подходил пароход «Эпоха», заканчивая свой долгий маршрут из Нью-Йорка в Киев.
Утро вставало розовое, легкое. Солнце наполняло реку ярким сиянием, отчего казалось, что в ней плавают золотые прозрачные круги. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Они почти не отходили от перил, обмениваясь впечатлениями.
Мало кто из них ехал в деловую поездку. Большинство пользовалось этим рейсом, как средством отдыха. И Виддуп был почти единственным человеком, который, вовсе не преследуя цели отдыха, решился ехать в далекую УССР морем и по Днепру, вместо того, чтобы воспользоваться комфортабельной кабинкой пассажирского аэроплана.
Утром он был на палубе, как и все, и с тщетной надеждой смотрел на расстилавшиеся перед его взором берега, которые дышали мирным трудом и спокойной жизнью и не сулили неудачливому репортеру пищи для необыкновенных сенсаций.
Во время завтрака, сидя за табльдотом, Виддуп неожиданно затеял разговор на тему, которая, очевидно, мучила его в последний момент. Потеряв последние надежды на сенсации в области, так сказать, «пространства», он неожиданно стал возлагать их на время.
Отпив несколько глотков кофе, он неожиданно обратился к пожилому соседу, спокойному немцу, севшему на пароход лишь в Одессе.
— Не правда ли, как странно, — сказал он, — невозможно подумать без волнения: еще год, другой — и от двадцатого века не останется и следа!
Немец с удивлением взглянул на него, неопределенно промычал что-то в ответ и недоуменно пожал плечами.
Виддуп смутился. Оставив в покое немца, он обратился к Ларскому:
— Смотрите!
Он вытащил из кармана блокнот, карандаш, вырвал листик бумаги и взволнованно начертил на нем:
— 2001 год!
И с торжествующей улыбкой поднял листик с цифрой над столом.
— Ну и что же? — спросил его Ларский.
— Как что?! — воскликнул американец. — Неужели вас не волнует эта календарная цифра? Ведь это случается только однажды в сто лет! У меня вот такое чувство, что непременно что-то должно случиться, когда меняется век. Подумайте! Сейчас 1999 год. Еще несколько месяцев — и мы уже будем говорить: в прошлом двадцатом веке!
И он обвел торжествующим взглядом сидевших за столом пассажиров, из которых одни с удивлением, другие с улыбкой поглядывали на него.
Увы, он и тут не был понят! Эффект, который он собирался произвести неожиданным напоминанием о конце двадцатого века, не удался, и Виддуп смущенно и молчаливо принялся допивать свой кофе.
Прежде чем завтрак был окончен, сверху раздался чей-то возглас:
— Хортица!
Любопытные поднялись наверх.
Хортица — в самом деле наиболее любо[пыт]тное место из всего, чем богат Днепр.
— О, — воскликнула жена инженера Ларского, — ведь это тот самый остров, который когда-то описывал Гоголь!
— Еще бы, еще бы! Помните Тараса Бульбу?
— Да, но что осталось от прошлого?
Растянувшийся киллометров на пятнадцать в длину, по форме напоминающий гигантскую горбатую рыбу, остров разделял Днепр на два русла. Несколько десятков лет назад только одно из них было судоходно. Некогда зеленый тихий остров, бывший много веков назад Запорожской Сечью — центром казачества Запорожья, ничем, ничем не напоминал о прошлом.
Перед глазами пассажиров поднимался гигантский город, окруженный со всех сторон глубокой рекой. В просторный порт входили океанские пароходы, из которых одни поднимались вверх, другие спускались вниз по течению, отправляясь в путь, только что пройденный пароходом «Эпоха».
Тяжелый мост на быках связывал остров с Запорожьем, раскинувшимся на правом берегу Днепра. Над Днепром, соединяя островной город с береговым, в воздухе тянулась висячая электрическая дорога, и маленький закрытый вагон, подвешенный к эстакаде, весело пробегал над рекой. Пассажиры с палубы смотрели на него, поднимая голову кверху.
Перед глазами пассажиров поднимался гигантский город, окружений совсем сторон глубокой днепровской водой… Тяжелый мост связывал остров с Запорожьем… Над Днепром проходила подвесная электрическая дорога…
Медленно и долго грузная «Эпоха» входила в Хортицкий порт.
Виддуп отказался сойти на берег, как и в Херсоне.
В полдень Ларский с женой и пассажиры вернулись на палубу, и инженер журил американца:
— А вы все еще ждете, что сенсация, как манна небесная, сама свалится вам в рот? Бросьте, искать нужно самому, а не ждать.
— Неправда, — возразил Виддуп обиженно. — Я поеду и посмотрю. Я просто еще не собрался!
И он в самом деле через некоторое время съехал с парохода, наспех попрощавшись с инженером Ларским и его женой, условившись, что он сядет на пароход уже в Кичкасе, до которого доедет из Запорожья автомобилем.
Путь парохода от Хортицкого порта лежал мимо набережной города Запорожья, через большой канал и шлюзовую лестницу возле знаменитой днепровской гидро-электростанции. По шлюзовой лестнице пароходы в этих местах переправлялись в Верхний Днепр, в то огромное водное пространство, которое покрывало бушевавшие и кипевшие когда-то здесь Днепровские пороги.
Пароходы обыкновенно долго задерживались у острова Хортицы, медленно проходили лестницу шлюзового канала и, прежде чем подняться в русло верхнего Днепра, долго простаивали в Кичкасе. И потому не было ничего необычного в желании Виддупа покинуть пароход на день или два. Он так и сделал.
Заперев каюту, он вышел на площадь порта острова Хортицы, сел в маленький вагон висячего электрического трамвая и отправился в Запорожье. Вагон, разделенный на небольшие купэ, поднялся по эстакаде[3]) над островом, затем как бы поплыл над днепровской ширью, усеянною пароходами, бесчисленными катерами, моторными лодками.
Виддуп рассеянно смотрел на всю эту картину, на огромный стеклянный город, расцветший на пятнадцатикилометровом пространстве Хортицы.
Запорожье — старый город, сильно разросшийся на левом берегу Днепра и пригородами своими подступавший к самому Кичкасу, к тому месту, где начинался шлюзовой канал.[4]) Город, сохранивший от старого лишь древнее Запорожское кладбище с могилами последнего воеводы Запорожской Сечи — этот город не интересовал американского репортера.
Равнодушно бродя по его улицам, Виддуп купил номер местной газеты «Красное Запорожье», основанной еще в 1919 году, отыскал справочный отдел и, найдя адрес Исторического музея, направился к нему.
Музей был открыт в год создания Днепростроя, год, с которого, собственно, началась новая эра для всего края. В светлых просторных залах, за стеклянными витринами были выставлены фотографические снимки работ по сооружению днепровской станции, по прорытию канала, по установке машин, перемычек, мостов. Но не это интересовало Виддупа. Он знал, что Днепр, обузданный гигантской плотиной, поднялся в 1931 году на огромную высоту, хлынул на низкие берега, затопил их, похоронил под собой десятки селений, остатки которых и по сей день продолжали разрушаться на его дне.
И Виддуп знал, что в одном из отделений музея кино-лента демонстрирует этот последний день старого Кичкаса, момент разлития Днепра и погребения сорока четырех приднепровских селений. Да, кино успело зафиксировать этот исторический момент, и в музее, правда, лишь по особому разрешению директора, изредка демонстрировался этот замечательный фильм для посетителей.
Но Виддупу не повезло. Он представился директору музея, отрекомендовался специальным корреспондентом американской прессы по Днепру и обратился к нему с просьбой разрешить посмотреть демонстрацию редкого фильма.
Директор был полон любезности, но Виддупу, увы, отказал. Правда, не совсем отказал. Он заявил ему, что демонстрировать фильм сегодня, к сожалению, никак невозможно, так как что-то испортилось в кино-аппарате, и если Виддуп может, то он просит его зайти хотя бы завтра.
Неудачливый репортер равнодушно обошел несколько зал и на несколько минут задержался у одной из витрин, на которой были выставлены крошечные наконечники для скифских стрел. Ему объяснили, что найдены эти наконечники в районе Днепра, главным образом на Кичкасском берегу, еще до того, как Днепр разлился. Наконечники представляли собой позеленевшие от времени медные треугольники, которые скифы прикрепляли к дротикам.
— Поеду в Кичкас, — вдруг решил Виддуп и, выйдя на улицу, сел в автомобиль. Легкая машина пронесла его сначала по центральным улицам Запорожья. На одной из площадей этого огромного шумного города автомобиль спустился в нижнюю подземную улицу, освещенную цепью электрических фонарей, и, когда снова вынырнул наверх, Виддуп увидал себя на берегу Днепра, разлившегося в ширину километра на три. Он был в Кичкасе.
Машина остановилась на площадке, выложенной гранитными плитами, несколько поднятой над местностью, отчего вся панорама отчетливо вырисовывалась отсюда. Вдалеке, на правом, противоположном берегу высилось огромное белое здание днепровской гидро-электростанции. Мощная, как крепость, плотина пересекала Днепр и с одной стороны высоко поднимала его воды, с другой — открывала выходы для нее в нижележащую часть реки.
Днепр был как бы разделен на две неравных части, из которых одна высоко поднималась над другой. Слева от плотины блестела широкими водными ступенями шлюзовая лестница, по которой тяжелые, грузные пароходы медленно поднимались вверх, подолгу выстаивая в шлюзах.
Направо от высокой гранитной площадки, на которой стоял Виддуп, расстилалось необозримое водное пространство. На берегах, туго спеленутых гранитом, были разбросаны многочисленные селения, крестьянские хозяйства, сады, огороды. Виддуп залюбовался картиной, невольно думая о том, что несколько десятилетий назад на месте разлившегося Днепра высились другие селения, цвели другие сады и жили другие люди, память о которых где-то там — под глубоким водным покровом.
Оставив машину на площадке, он побрел вдоль берега, все больше и больше отдаляясь от начала плотины.
Пройдя так два-три километра, он остановился на берегу, покрытом зеленой травой. Он почувствовал, что устал, и прилег на траву отдохнуть. Рука его наткнулась на что-то острое, когда он разлегся и вздумал положить ее под голову. Думая, что острый предмет — камушек, он попробовал нащупать его, чтобы отшвырнуть прочь. Однако, «камушек» не так-то легко было выдернуть из земли. На ощупь он казался маленьким, не толще мизинца.