— А она?
— Она все поняла правильно и говорит: «Деньги — вперед». У Димы не было денег. Была старая финская металлическая монетка в одну марку. Поэтому он разорался: «Деньги — в зад! Что ли ты мне не доверяешь? Я уплачу по результатам, а чтобы у тебя не возникало сомнений, я дам тебе одномарковую монетку».
— А она?
— Она посомневалась, но недолго. На улице было холодно, а тут обещают заплатить. Короче, пошла с ним.
— А он?
— Я к тому и рассказываю. Дима оказался жлоб. Он, когда все кончилось, не только не заплатил, он даже ударил девушку в глаз кулаком и отнял у нее металлическую монетку в одну финскую марку. Представляешь?
— Како-ой жло-об... Уж мы-то с тобой монетку оставили бы. Правда?
Тут подошла очередь тинейджеров, а сразу после них — моя очередь. Окошко паспортистки было зарешечено и располагалось очень неудобно.
Я засунул внутрь свой испорченный паспорт. Он немного напоминал старинную рукопись. Паспортистка его полистала. Она была похожа на Шампольона... вернее, на жену Шампольона, решившую прибраться на столе у мужа.
— Я не понимаю: ваш адрес?
— Моховая 27/29. Там написано.
— Вы считаете, можно разобрать, что здесь написано?
Девушка зацокала клавиатурой. Я всегда удивлялся: как девушки вроде этой умудряются и на клавиатуре что-то выщелкивать, и ногти не сломать?
— Еще раз: какой адрес?
— Моховая 27/29.
— Такого дома нет. По Моховой есть дом 27. И есть 29.
— А дробного нет?
— Нет.
— Понимаете, двадцать семь — это на углу с Пестеля. Дальше идет двадцать девятый. А между ними — мой, дробный, 27/29. Посмотрите хорошенько.
Девушка хорошенько посмотрела на меня, потом посмотрела на монитор и сказала:
— Молодой человек, такого дома в паспортной базе нет. Вспоминайте четче: какой номер?
— Его еще называют «Дом Шлимана». На нем мраморная табличка.
— И что я должна ввести в компьютер? Мраморную табличку?
— Что же мне делать?
— Сходить и как следует рассмотреть номер дома, в котором вы живете.
Я вышел на улицу и поклялся себе, что больше никогда в жизни не поддамся на уговоры жены.
€€€
Утро было тихое, осеннее, прозрачное. Я закурил, постоял и зашагал в сторону Моховой.
Как я и обещал паспортистке, двадцать седьмой дом стоял на углу с Пестеля. Рядом с ним стоял сгнивший ларек «Спортлото» и рос тополь. Дальше по улице имелся и двадцать девятый дом. Красивый, выложенный плиткой, с несколькими балкончиками.
Между ними, как беглый каторжник между конвоирами, втиснулся дом 27/29. Я закурил еще одну сигарету и начал разыскивать табличку с адресом.
Дом, в котором я живу, расположен немного в глубине, а перед ним разбит небольшой садик. Это единственный садик на всей улице Моховой, и поэтому он до уровня ушей забит собачьим дерьмом и пластиковыми стаканчиками.
Цементная горка-слоник. Хобот слоника от времени развалился на несколько серых кусков. Пара деревянных скамеек. Никто и никогда не сидел на сиденьях этих скамеек, все садились исключительно на спинки, а на сиденья ставили грязные ноги.
Вот в таком месте я и живу.
Я обшарил все стены, все закутки. Ничего, кроме старой мраморной таблички, я не нашел. На табличке не было адреса. Там было написано: «Домъ Генриха Шлимана, коммерсанта. Заложенъ 27 марта 1871 года, освященъ 14 февраля 1879 года».
Ниже мраморной имелась покореженная металлическая табличка. Об ее угол местные пьяницы открывали пиво. На ней было написано:
Amos bene?
Para malum!
Homer, Iliada. Cantina XIX.
Может быть, действительно дома с дробью нет, я что-то напутал... но тогда что за номер у дома, в котором я живу? С одной стороны 27, с другой 29. А этот... с садиком?.. блин!
Я плюнул и поехал на работу.
€€€
С работы я решил позвонить отцу.
— Как дела?
— Все хорошо. Спасибо.
— Вообще все? Что, например, у тебя хорошо?
— У знакомого болел зуб, а теперь его вырвали. Больше не болит. Это хорошо.
— Да. Это, пожалуй, хорошо. А еще?
— Еще по каналу «Культура» смотрел передачу про Оскара Уайльда. Тоже хорошо.
— Да?
— А вечером буду смотреть передачу про актера Казакова. Очень интересная передача.
— Да?
— Ты будешь смотреть?
— Ты же знаешь, у меня нет телевизора.
— Знаю. Поэтому ты пропускаешь все самое интересное в жизни.
— Ты не помнишь номер дома, в котором я живу?
— Нет, конечно. Это же ты там живешь.
— Раньше ты тоже здесь жил.
— Это было давно. Мы его никогда не называли кроме как Дом Шлимана.
— Понимаю.
— Зачем тебе?
— Пытаюсь получить в паспортном столе «форму девять». Когда ты въезжал в этот дом, были же у тебя какие-то документы... ордер... что там положено?
— Какие-то были.
— Куда ты их дел?
— Помню, когда я впервые шел смотреть нашу будущую квартиру, агент по недвижимости сказала: вы его сразу узнаете. Над этим домом всегда висит туча. Даже в самый солнечный день.
Я прижал трубку к уху, дотянулся до стола, взял сигареты, прикурил и вернулся в кресло.
— Кто он вообще такой, этот Шлиман?
— Ты не знаешь, кто такой Шлиман?
— А ты знаешь?
— Каждый приличный человек знает, кто такой Шлиман!
— Может, я не очень приличный? И, может, в этом твоя вина? Как думаешь?
— Подумать только! Мой сын не знает, кто такой Шлиман! Ты просто дикий! А еще дружишь с профессорами!
— На самом деле нет. Я не дикий, я домашний. Как кинотеатр. А с профессорами я не дружу уже целую неделю. Ты же знаешь, что произошло...
— Какие у тебя планы на эти выходные?
— На эти — никаких. Я хотел с женой в Финляндию поехать. Но на этих выходных не выйдет. Вообще не знаю, когда выйдет. Паспорт не могу поменять.
— Вот и отлично. Помоги мне в субботу передвинуть шкаф. Поможешь?
Мы договорились, во сколько я подъеду в субботу, и я положил трубку.
За окном лежал все тот же мир, что я видел с утра. Сейчас он казался более приемлемым.
€€€
Вечером я встречал жену у метро. Это вроде нашей семейной традиции. Уже восемь лет подряд я почти каждый вечер встречаю жену у метро.
Если вы не в курсе, то Моховая — это такая улица, с которой можно за десять-пятнадцать минут дошагать до четырех... или даже до пяти станций метро. Очень удобно. Наверное, если в Петербурге есть геометрический центр, то именно в нем я и живу.
Я родился здесь, в центре, здесь нашел себе друзей детства, прожил на Моховой всю жизнь. Друзья повзрослели, разъехались по более благоустроенным городским окраинам, обзавелись автомобилями, стервозными женами, многокомнатными квартирами, а я все еще живу здесь.
Впрочем, не все разъехались и обзавелись. Из четырех моих ближайших приятелей машины сегодня есть только у двоих. Причем одному из них она больше никогда и ни за чем не понадобится.
Со своей тихой улицы я пешком дошагал до «Гостиного Двора». Обычно мы с женой встречались возле выхода из метро на канал Грибоедова и сворачивали к подсвеченному Спасу-на-Крови.
Сегодня какое-то время шли молча. Вообще-то, осень стояла теплая. Но не вечерами. Ветер дул такой сильный, что сигареты выворачивало вместе с зубами. Из-за замерзших облаков торчала рыжая рожа месяца-самца. Жена натянула на пальцы перчатки.
— Возьми меня под руку. Мне холодно. Я взял ее под руку.
— Чем занимался сегодня на работе?
— Придумал скороговорку. Хочешь скажу? «У ежика изжога». Повтори.
— Отстань!
— А-а! Не можешь повторить!
— Жена замерзает, а ты... Я говорила, что ты абсолютно невоспитанный тип?
— Да? А мне казалось, я неплохой парень. Вполне приличный.
— Ты? Приличный?
— Ага. Я. Только я не знаю, кто такой Шлиман. А ты знаешь?
— Шлиман это такой дореволюционный жулик. Натырил где-то древнего золота и выдал его за золото Трои.
— Отличный, кстати, способ отмывать бабки! Откуда у вас столько золота? А я нашел Трою!
— Да. Неплохой.
— Зря он только свой дом не зарегистрировал в паспортном столе. Теперь мне геморрой.
— А вообще, этот Шлиман был типа инженер. Принимал какое-то участие в отводе воды из одного невского протока. Но не в городе, а где-то в области. Не доезжая Колпино.
— Отвел?
— Без понятия. Слушай, я замерзла. Очень холодно.
— Ага.
Иногда дорогу нам перебегали беспризорные собаки. Вы замечали, сколько беспризорных собак в последнее время бродит по улицам? Порвать нас в клочки, на тряпочки собаки не пытались. Возможно, считали своими двуногими друзьями.
Возле Михайловского замка мы на красный свет перебежали Садовую. Замок был пуст, темен, тих. Внутри его притаились привидения. Здесь наверняка повсюду обитали привидения. В Михайловском замке, в котором убили Павла Первого, рядом со Спасом-на-Крови, где взорвали Павлова внука, чуть дальше по Фонтанке, на месте, где гомосексуалисты всадили контрольную пулю в голову Григорию Распутину и где сегодня расположено противное дорогое кафе.
Место, где я живу, битком набито привидениями. А не встречал я их только потому, что на моем мобильном телефоне установлена веселенькая мелодия из кинофильма « Ghost busters ».
— Знаешь, я где-то читал, что в Летнем саду есть такое дерево... тополь-ресничник.
— Что это значит?
— Ты не в курсе? Ресничник - это такая тварь, которая жрет все, до чего может дотянуться. То есть, с одной стороны, это растение, но жрет как животное.
— И чего?
— Короче, этот тополь питается перелетными птицами. Те садятся на ветку и хоп! От птицы остались одни ласты. Причем по виду эта тварь не отличается от обычных тополей. Поэтому найти и спилить его до сих пор не могут.
Жена покосилась на меня и спросила, неужели я опять начал писать свои романы. Слова «писать свои романы» она произносила с таким лицом, будто имела в виду «выковыривать из носа противные козявки».
Мы дошли до Моховой, прошли через садик, свернули в арку и оказались в собственном дворе-колодце. Разом задрали головы. Посмотрели на наши окна.
— Знаешь, холодно, конечно, но... Я рада, что мы прогулялись.
Я промолчал. Жена перевела взгляд с окон на меня. Я хлюпнул носом.
— Сколько окон в нашей спальне?
— В нашей? Одно.
— А в гостиной?
— Два.
— Кроме того, есть по окну в маленькой комнате и прихожей. И на кухне одно, так?
— Так.
— Сколько всего получается?
— Это вопрос?
— Да. Вопрос.
— Всего получается… сейчас... шесть. Правильно?
Она просто кивнула на стену дома. Там было семь окон. Странно, что я никогда не замечал этого раньше.
— И что?
— Ты же видишь. Окон семь.
— Ну семь.
— Откуда берется это лишнее окно?
— Понятия не имею. Я не прорубал.
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Холодно. Пошли домой?
Мы на лифте поднялись домой, я своим ключом отпер дверь, мы разделись, и я пошел в комнату переодеваться, а жена — на кухню — посмотреть, что у нас на ужин.
Вечер прошел как обычно.
Глава 4. ПОСЛЕДНИЙ СКИНХЕД
Он проснулся от того, что послышалось, будто воет собака.
Он, не открывая глаз, лежал в постели и слушал вой внутри собственной головы. Потом встал и умылся. Собака все еще выла. Настроение было ни к черту. Оно не улучшилось, даже когда он вспомнил: сегодня последний день развозки, а с завтрашнего дня он станет работать в офисе.
В контору он подъехал, как и положено, к одиннадцати. Налил себе кофе, сказал телефонисткам: «Привет!», взял пачку квитанций. Ничего необычного, все как вчера, и позавчера... как и каждый день за последние полгода.
Денис работал на почте. Вернее, в службе доставки коммерческой корреспонденции. Знаете, наверное: «Две трети земли покрыто океанами, а все остальное пространство нашей сетью доставки. Позвоните, и спустя несколько часов ваше письмо будет у адресата!»
Он отработал здесь положенные полгода и уходил на повышение. Теперь мотаться по городу будет кто-то другой. Он, Денис, с завтрашнего дня переходит на гораздо лучше оплачиваемую работу в головной офис, а сегодня ему осталось сдать участок следующему бедолаге.
Бедолага уже ждал. Двадцатилетний прыщавец с наголо бритой головой. Черная рубашка, закатанные джинсы, тяжелые ботинки. Заискивающая улыбка. Бе-до-ла-га.
— Денис.
— Леха.
— Работал когда-нибудь на срочной развозке?
— Нет. Я вообще до этого нигде не работал.
— Объясняю. Главное — не щелкать клювом. С утра забираешь почту, до обеда развозишь. После обеда забираешь вторую порцию и теперь уже развозишь ее всю. Понимаешь? Рабочий день ненормированный. Сделал дело — можешь гулять. Не сделал — будешь бегать, пока не развезешь. Понял?
— Мне говорили. Я в курсе.
— Сложного ничего нет. Иногда даже перепадают чаевые. Сегодня я поезжу с тобой, все покажу. С завтрашнего дня будешь ездить один.
— Хорошо. Я понял.
— Вопросы есть?
— Пока нет.
— Появятся еще. Как появятся — спрашивай. Завтра спросить будет не у кого.
— Хорошо.
Они помолчали. Денис маленькими глоточками допивал свой кофе. Парень, морща лоб, соображал, что бы такое ему у опытного товарища спросить. Потом сказал:
— У вас всегда так стучит?
— Стучит?
— Ну да. Как будто барабаны. Где-то далеко.
— Не слышу никаких барабанов. Собаки воют. А барабанов не слышу.
Ровно в одиннадцать-десять они загрузили в служебный «Москвич» первый мешок корреспонденции и выехали из отделения. За руль сел Денис. Просто потому, что раньше это была только его машина и он лучше знал прилегающие районы.
К полудню от большого мешка осталось всего несколько маленьких пакетиков. Денису нравилось то, как четко у него все получалось. Заторы у перекрестков он объезжал проходными дворами, по лестницам взлетал быстрее лифта, с клиентами был предупредителен и вежлив, а рычагом переключения передач вертел так, словно решил проковырять в днище «Москвича» дыру. Напарник смотрел на него восторженными глазами.
— Лихо вы это!
— Да. Я — лих. А ты — лох. Медленно соображаешь!
— Научусь еще. Все-таки первый день. Они помолчали. Денис смотрел только на дорогу, а на тяжелые ботинки и бритую голову парня не смотрел. Но потом все равно спросил:
— А чего бритый? Ты из этих?
— Из каких?
— Не придуривайся.
— Ну из этих. Вы против?
— Мне плевать. Много негров-то убил?
— Нет. Всего одного.
— Следующий заказ где?
— Слушайте, вы действительно не слышите барабанов?
— Я не слышу ответа: где следующий заказ?
Они отвезли большой пакет в Агентство недвижимости, где были стеклянные двери и где дальше порога их не пустил охранник в пиджаке, сам расписавшийся в ведомости о получении, закинули три частных письма с иностранными марками и поехали назад, в отделение. Перекусить и забрать послеобеденную порцию почты.
По дороге Денис научил парня, что если клиенты станут давать ему мелочь, то лучше потратить деньги на то, чтобы купить шоколадку девушкам, сортирующим заказы.
Можно и не покупать. Только в этом случае будь готов сортировать почту сам и до поздней ночи мотаться из конца в конец города.
— Хорошо. Я учту. А вы к чему сказали про негров?
Денис лежал на мешках с ценными бандеролями и курил сигарету. Парень пристроился на коробке рядом.
— Ни к чему.
— Вы не думайте, что я...
— Мне плевать и на негров, и на скинхедов. Вообще плевать, понимаешь?
— Я ведь действительно убил одного.
— Сходи в милицию. Напиши на самого себя заявление.
— Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?
Денис тщательно потушил сигарету и сходил выбросить ее в металлическое ведро.
— Когда мне было пятнадцать лет, я убил собаку.
— Собаку это не то.
— Почему? Ты не любишь негров. Я не люблю собак. Одну я убил. Когда они воют, как сегодня, я бы убил еще нескольких.