— Ишь ты! — всё более удивляется солдат. Парнишка своей смелостью ему явно нравится, и он уже беззлобно, с любопытством спрашивает: — А что у тебя болит?
— В груди дыхания нет и булькает что-то. Сказывают, не то третий беркулёз, не то пророк сердца.
Белогвардеец захохотал.
— Ой, не могу! Ой, уморил! — заливался он басовито и заразительно, со всхлипом. — Пророк, говоришь? Ха-ха-ха! Булькает? Ха-ха! Беркулёз!..
Киря спокойно выжидал, когда белогвардеец вдоволь нахохочется, и думал: «Ага, проняло! Теперь пропустишь, пропустишь!»
Наконец солдат успокоился, а Киря обиженно поджал губы и проговорил:
— Хорошо вам, дяденька, смеяться, когда вы вон как бык здоровый, а мне-то каково? Ещё тошнее стало.
— «Тошнее, тошнее», — добродушно заговорил белогвардеец. — Знаю, что любая болезнь не в радость. Я ведь, брат, раньше по медицинской части служил. Санитаром. Всякие болезни видел… — И он перешёл на наставительный тон: — Сам виноват. Чем по больницам бегать, давно бы уже вылечился. Если у тебя порок сердца, а не пророк, как ты говоришь, так и пил бы настойку стародубки. Корешки валерьянки тоже хорошо помогают. А если что другое, то опять же всякие травки и корешки от этого есть. А учёные микстуры — это тьфу, шарлатанство!
Киря в знак согласия кивал головой, а когда солдат кончил, спросил:
— А мне и надо знать, что у меня в груди. Капитан Ипатов тоже, как вы, говорит: «Сходи к доктору, узнай, какая болезнь, потом травками и корешками вылечишься, а лекарства сейчас не достанешь, и не в пользу оно».
— Верно говорит капитан. Видать, человек понимающий.
— Так я пойду, дяденька, узнаю у доктора. А потом, может, вы мне скажете что пить? — вопросительно уставился на солдата Киря.
— Ну что ж, иди, раз такое дело, — разрешил белогвардеец. — А посоветовать я могу. Я в этом деле мастак. У меня ещё мать-покойница всю деревню травами лечила и мне по наследству передала.
Киря не торопясь поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. Здесь ему повезло. Он быстро разыскал больничную сестру Трунтову. Она переставляла со стола в шкаф какие-то баночки, склянки и в комнате была одна.
Киря торопливо рассказал, зачем послал его Игнат Владимирович Громов.
Внимательно выслушав, сестра полушёпотом сообщила:
— Степан лежит один, в угловой комнате. Окно выходит во двор. Его можно выкрасть. Завтра ночью дежурит военнопленный чех, фельдшер. Мы с ним всё приготовим. В полночь приезжайте. Сигнал: два стука в окно. Так и передай Игнату Владимировичу, а сейчас иди, как бы не задержали.
Киря быстро шмыгнул из комнаты. Когда спускался с крыльца, знакомый часовой-белогвардеец спросил:
— Ну как? Что-то быстро.
Киря обиженно скривил губы.
— Прогнали. Доктор не захотел смотреть, говорит: и без тебя больных хватает.
— Да-а, — сочувственно покачал головой белогвардеец. — Верно, вчера раненых доставили. Партизаны напали. А всё-таки зря доктор не посмотрел, парень ты хороший. Но ты не расстраивайся. Пей стародубку или корешки валерьянки употребляй. Поможет.
— Спасибо, дяденька. Попробую, — сказал Киря и, не оглядываясь, зашагал прочь от больницы.
* * *
В полночь к берегу около Каменской больницы пристала лодка. Из неё выпрыгнули и скрылись за обвалом трое: Егор Корнеев, Илья Чеукин и Киря Баев. Они-то и были посланы командиром отряда освободить Степана Топтыгина.
— Ну, давай! — толкнул в бок Кирю Егор Корнеев, и подросток исчез в темноте.
Тишина. Только глухо бьются речные волны о берег да где-то невдалеке тявкает собачонка. От томительного беспокойного ожидания и оттого, что невыносимо хочется курить, Корнееву с Чеукиным кажется, что Киря долго не возвращается, хотя ушёл он не больше десяти минут назад. Уж не случилось ли чего? Но вот с обрыва посыпалась земля, и к ним спрыгнул Киря.
— Ну как? — спрашивают оба разом.
— Кругом никого, а часовой дремлет у крыльца. Прошёл мимо — он даже голову не поднял.
— Тогда вперёд! — тихо скомандовал Корнеев.
Три едва приметные в темноте фигурки проследовали к больнице. Припадая к стене, они бесшумно проскользнули во двор к угловому окну. Корнеев дважды негромко стукнул в стекло.
Тотчас же открылась створка, и в окне показалась голова фельдшера-чеха.
— Кто бывай? — спросил он.
— Свои.
— Принимайте, товарищ. Быстрее!
На подоконнике появились ручки носилок. Корнеев принял носилки, в которых лежал Топтыгин, и вытянул наружу. Их подхватил Чеукин.
Окно захлопнулось. Партизаны почти бегом двинулись к берегу. Вскоре от него бесшумно отплыла лодка. Перед утром Степан Топтыгин был в отряде Громова на заимке Кондаурова.
* * *
Отряд Громова готовился к выступлению. Однако плохо, очень плохо было с боеприпасами. И тогда решили организовать сбор патронов по деревням среди подпольщиков и надёжных людей — бывших фронтовиков.
Игнат Владимирович Громов послал партизан Проню Поставнева и Кирю Баева в село Поперечное за револьверными патронами, хранившимися у одного из подпольщиков. В село они приехали, когда во многих домах уже погасли огни: крестьяне спать ложились рано, керосин купить было трудно, поэтому жгли его экономно. Однако в доме, куда им надо было явиться, ставни почему-то были не закрыты и ярко светились окна. Поставнев не доехал до знакомой избушки, привязал лошадь к чужой ограде и сказал Кире:
— Сходи-ка, Кирюха, загляни к Петру в окошко, не беляки ли, случаем, у него.
Киря соскочил с телеги и направился к дому подпольщика. Вернулся быстро, зашептал:
— В самом деле беляки. Самогонку пьют за столом.
— Что же теперь делать? — в задумчивости проговорил Поставнев.
— А вы, дядя Прокопий, езжайте назад, а я тут останусь, — заметил Киря. — Может, удастся патроны взять, да и поразведаю, сколько в деревне беляков.
Поставнев поколебался, а затем решил:
— Ладно, оставайся.
— Только карабин мой возьмите, а мне наган дайте, — попросил Киря.
— На, и гранату получи, может, пригодится. Не дай бог, на беляков невзначай попадёшь.
Киря сунул в карман наган, за пазуху — гранату и пошёл вдоль улицы, а Поставнев вернулся в отряд на заимку.
Ночью Киря забрал револьверные патроны у подпольщика, разузнал, сколько беляков находится в селе Поперечном, а утром вышел из села.
Лёгкий ветер волнами переливает высокие травы, сплошным ковром расстилает их до самого горизонта и там топит не то в призрачном море, не то в большом озере, созданном сизой дымкой марева. И Кире кажется, что он сейчас находится не у себя в Кулундинской степи, а в какой-то сказочной стране, и идёт он не к знакомой заимке, где скрывается партизанский отряд, а к синь морю-океану. Влезет он в его чудодейственную воду, искупается и приобретёт такую силу, что никто с ним не сможет справиться. И вырастут у него орлиные крылья, и облетит он всю землю, посмотрит, что на ней делается.
Забывшись, Киря не заметил, как недалеко от него по просёлочной дороге протарахтела телега и человек, сидящий в ней, часто оглядывался назад, словно изучая, зачем парнишка бредёт по поляне. Это был известный попереченский кулак. Он узнал паренька и заторопился в село. Разыскав начальника карательного отряда, доложил:
— Кирьку Баева сейчас видел в степи. Это, ваше благородие, партизанский разведчик. Он-то уж верно знает, где отряд Громова скрывается. Надо было бы его того… захватить…
Через несколько минут двадцать семь карателей выехали из села и двинулись на рысях в погоню за Кирей Баевым.
А Киря всё так же медленно брёл по степи, собирая на пригорках поспевающую ягоду. И вдруг до него донёсся цокот копыт. Он оглянулся. Пригнувшись к гривам лошадей, всадники, рассыпавшись по полю, неслись прямо на него. «Беляки! — тревожно метнулась в голове мысль. — Надо бежать, надо где-то скрыться». Однако кругом были луга да метрах в ста начинались пашни, покрытые неровными рядками пшеничных кустиков. За пашнями — лесок, весёлый, кудрявый, залитый солнцем, но до него не успеешь добежать, и скрыться в нём невозможно: всё равно разыщут. И тут он увидел небольшую избушку с плоской крышей. Она совсем рядом. Вот где можно укрыться!
Киря изо всех сил побежал к избушке, не оглядываясь назад. Но и без того по лошадиному топоту чувствовал, что всадники его настигают. Теперь уж, может быть, триста, двести, а то и меньше метров отделяет их от него. Киря не слышал, как офицер скомандовал: «Бей по ногам!» — но, когда пули тонко запели вокруг него смертную песню, понял: это конец. Не ходить ему больше в разведку и после с радостью не докладывать: «Задание выполнено!», не бывать ему больше в своей деревне…
Взвизгнула впереди пуля, подняв фонтанчик пыли, ешё и ешё… И вдруг ногу обожгла невыносимая боль, и Киря ткнулся головой в тёплую траву Ну, вот и всё, не надо открывать глаз, шевелиться, пусть вихрем промчатся над ним лошади и навсегда пришьют его копытами к родной кулундинской земле.
А в вышине трепещет жаворонок и поёт, поёт о весне, о жизни. Он не знает, что выстрелы эти несут смерть.
Но вот песни жаворонка не стало слышно: её заглушил конский топот. Пареньку кажется, что под копытами вздрагивает земля. Скоро она расколется перед ним, и Киря полетит в пропасть.
Но вдруг его рука нащупывает наган. У него есть граната, наган и патроны! Так почему же он лежит? Он может ещё биться! Кирилл через силу поднялся и, сжав губы, чтобы не кричать от боли, захромал к избушке. Да, она совсем близко. Шаг, ещё один. Вот она! Успел, успел добраться, прежде чем его захватили каратели! Теперь он живым им не дастся. Закрыв дверь на засов, Киря повалился на земляной пол у маленького оконца.
Всадники спешились и двинулись к избушке. Киря тщательно прицелился и выстрелил в солдата, оказавшегося совсем близко. Белогвардеец схватился за грудь и пластом свалился на землю. Другие рассыпались цепочкой, залегли, не решаясь двигаться вперёд. Забарабанили беспорядочные выстрелы. Пули, ударяясь в землянку, поднимали пыль. Звякнуло и разлетелось стекло в окне, обдав Кирю острыми брызгами.
— Вперёд! — подал команду офицер, спрятавшийся за бугром.
Белогвардейцы, почти сливаясь с травой, поползли. Киря молчал, и они, осмелев, поднялись в рост, побежали к избушке. Тогда партизан открыл огонь. Упал высокий, с обвислыми запорожскими усами солдат. Бросив винтовку, он пополз назад, волоча перебитую ногу. Взмахнул руками ещё один и распластался на земле. «Ага, есть! Ещё одним меньше стало», — подумал Киря, заряжая револьвер. Белогвардейцы попадали в траву и стали торопливо отползать. Отойдя на почтительное расстояние, они открыли стрельбу из винтовок. Запели, засвистели пули, но паренёк не отвечал.
— Вперёд! — снова прокричал офицер, но никто не двинулся с места.
— Вперёд, сволочи! — зло выругался он и, размахивая наганом, двинулся к избушке, думая, видно, увлечь своим примером других, однако солдаты продолжали лежать.
Киря выстрелил по офицеру, но пули прошли мимо. И всё-таки выстрелы заставили офицера вернуться на прежнее место.
Наступило затишье. Белогвардейцы о чём-то спорили. Прошло полчаса, может больше, и Киря увидел, как от них отделились несколько человек и перебежками двинулись к пашне. «Решили с другой стороны обойти, — подумал паренёк, — да всё равно не дамся».
Гнетуще тянется время. Прилетела ворона, уселась на стропилину и закаркала. Кире стало как-то не по себе. «Эх, если бы узнали партизаны, что беда со мной! — вздохнул он. — Крикнул бы товарищ Громов: «Скорее по коням! Выручим нашего связного!» И вот вскакивают на коней и несутся сюда, к полевой стоянке. Беляки — бежать, а партизаны их саблями… Разве от партизан убежишь?..»
Как-то по-особенному тревожно, словно предупреждая об опасности, закаркала ворона, сорвалась и захлопала крыльями. Через несколько минут кто-то осторожно прошёлся по крыше. Посыпалась внутрь избушки земля, пыль неприятно защекотала в носу. Вскоре в потолке образовалась дыра, и в ней показались длинные крючковатые руки, а затем и рябоватое, в морщинках, лицо карателя. Киря вскинул наган и выстрелил. Каратель дёрнулся, и голова его застряла в узкой щели. Если бы глаза безжизненно не остекленели, можно было бы подумать, что он хочет подсмотреть, что делает Киря. Кто-то оттянул мертвеца от дыры, и в ней теперь показалось молодое безусое лицо. Грохнул Кирин выстрел, белогвардеец страшно вскрикнул и исчез.
Стало слышно, как с крыши спрыгнули на землю двое или трое и побежали, громко топая сапогами. «Не взяли, не взяли!» — торжествовал Киря. Дальше он увидел, как трое солдат присоединились к остальным, притащив с собой раненого. Они что-то доложили офицеру, тот махнул в сторону избушки рукой, и захохотали винтовочные выстрелы. Киря прижался к полу.
Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка… Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.
Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое…
Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.
«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»
— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.
Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.
Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:
— Чего надоть?
Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:
— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается…
Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:
— Свят, свят, свят… Это как же можно? Человека живьём сжечь… За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.
— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя огню предам. Попадёшь ли на том свете в ад, неизвестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!..
Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.
— Эх, жизня! — выдохнул он, вскочил на телегу и ударил по лошади.
Подпрыгивая на выбоинах, подвода пронеслась мимо белогвардейцев и скрылась в низинке. Оставив там лошадь, крестьянин выполз на бугор и стал наблюдать, что будет дальше.
Киря мог бы застрелить мужика, когда он подвозил солому, и вскинул было уже наган на подоконник, но раздумал: «А он тут при чём? Его заставили. Убью — беляки сами тогда подожгут, раз решили…» Паренёк содрогнулся, прижался к стене и зажмурился. Дым ел глаза, выжимая слёзы, лез в нос и в рот, стало тяжело дышать. Жарко, ах как жарко! Пот грязными ручейками заструился по лицу. Одежда тлеет и, наверное, скоро вспыхнет пламенем, и тогда… Нет, нет, не надо об этом думать, лучше уж сразу, без мыслей, без ожидания…
Упала горящая жердь, обдав Кирю искрами. Паренёк сжался в комочек и прильнул к земляному полу: так легче дышать.
Сколько прошло времени, он не мог сказать, но ему показалось — очень много. Почему так долго тянется это страшное ожидание неизбежной смерти?.. Уж скорее бы… Но что это? Вроде бы стало легче дышать и горького привкуса дыма не чувствуется. Киря открыл глаза. В избушке светло, ветер через разрушенную крышу, словно через вентиляционную трубу, вытягивает остатки дыма.
Киря выглянул в окошко, и, кажется, вовремя. Белогвардейцы, думая, видно, что паренёк погиб, подходили к избушке. Шли открыто, в рост. Киря выстрелил. Ближний солдат покачнулся и упал, судорожно загребая землю руками, словно собираясь захватить её с собой. Остальные разбежались. Киря с ожесточением стрелял им вслед. И вдруг..! Он обшарил карманы и нашёл всего один патрон — маленький, блестящий, который почему-то стал тяжёлым. Последний патрон! И граната… Больше нечем будет отбиваться от врагов, а до ночи ещё далеко…