На другое утро я поделился с Венециановым мыслью сделать пародию на высшую школу верховой езды, такой номер, кстати, намечался в будущей программе. В пародии хотел использовать бутафорских лошадок.
– Это любопытно. Но вот беда. Реквизит к премьере сделать не успеем, – с сожалением сказал Георгий Семенович.
Мы с Мишей вспомнили о бутафорских лошадках, грудой сваленных на складе Московского цирка. В тот же день созвонились с Москвой, и вскоре в Ленинград прислали две бутафорские лошадки, которых мы переделали для репризы. Так у нас появилась в загашнике (выражение Георгия Семеновича) еще одна реприза.
Время летело быстро. Незаметно подошла премьера. Как говорят в цирке, нас бил мандраж. Откуда пошло это слово – мандраж, не знаю. Означает оно страх, волнение. («Не мандражируй», – ободряют артисты друг друга перед выходом.)
Хотя и уверял Георгий Семенович, что все пройдет хорошо, и программу составили с таким расчетом, чтобы репризы ложились между номерами, все-таки сильное волнение охватило нас с Мишей, когда мы, загримированные и одетые в клоунские костюмы, услышали первый звонок. Что-то защемило внутри, и я подумал: «Ну зачем мы влезаем в это дело? Так спокойно все было. Есть свой номер. Он идет десять минут. Его хорошо принимает публика. Работать бы нам, как раньше, и никаких волнений».
Первый наш выход публика встретила сдержанно. Правда, после того как Миша стал пускать бумеранг (бумеранг он сделал собственноручно), который, описав широкий круг, возвратился к нему в руки, раздался смех и кто-то даже зааплодировал.
Лучше всего принимали «Лошадок» и «Насос».
Взмыленные, пришли мы в антракте в свою гардеробную, нервно закурили, сели и никак не можем понять: хорошо проходим или средне?
Вошел Венецианов и спокойно, будто и не волновался за премьеру, сказал:
– Ну что же, поздравляю, молодцы! Так держать! – как говорят на флоте. Прекрасно вас принимают. Для Ленинграда это хорошо.
Трудно мне объективно судить о дебюте. Может быть, действительно нас принимали неплохо, а может быть, Венецианов просто хотел подбодрить дебютантов. Во всяком случае, поддержка Георгия Семеновича сыграла свою роль, и во втором отделении работалось легче.
На другой день в кабинете Венецианова был сделан тщательный разбор всей программы. Тут мы услышали от него немало замечаний и дельных советов.
На третьем – четвертом представлениях публика принимала нас лучше. Неделю после премьеры мы отдыхали от репетиций, работая только вечером на представлениях. А потом начались ежедневные встречи с художественным руководителем.
– Я решил оставить вас и на следующую программу, – сказал он твердо.
– А с чем работать? Откуда взять новые репризы? – всполошились мы.
– Вот отсюда, отсюда, – сказал он, постукивая по голове пальцем, – должны идти новые репризы. И я с вас не слезу, пока вы их не приготовите. Думайте, мучайтесь. Я приглашу вам авторов, но чтобы репризы появились.
С этого дня каждый раз утром, входя к нему в кабинет, мы слышали одну и ту же фразу:
– Ну рассказывайте, что за ночь придумали?
И мне бывало стыдно, если я не мог ничего рассказать ему.
Георгий Семенович – человек упорный и настырный.
– Нам нужны три цуговые репризы: хорошие, настоящие и смешные, – вдалбливал он нам, – остальное приложится. Тройку мелких придумаем, потом выйдете у кого-нибудь в номере. Вот и получится – весь вечер на манеже.
Тогда впервые наши портреты и фамилии появились на фасаде Ленинградского цирка. Ни радости, ни гордости я не испытывал. Наоборот, возникало чувство растерянности и даже страха Я представлял себе, что вот придут люди в цирк, увидят наши крупно нарисованные лица, прочтут: «Паузы заполняют Юрий Никулин и Михаил Шуйдин» – и подумают: «Ну, наверное, это что-нибудь очень интересное, раз их так разрисовали». При этом у меня начинало сосать под ложечкой, нарастал страх. Я представлял, как зрители выходят после спектакля и, глядя на нашу рекламу, говорят:
– И чего их так разрисовали? Ничего особенного они нам не показали!
И долгое время, проходя мимо рекламы с нашими фамилиями, я испытывал чувство неловкости.
Он сделал нас коверными
За время работы в Ленинграде мы вошли в роль коверных и уже не ощущали того страха перед выходом на манеж, который испытывали в день премьеры. Программы пользовались успехом, билеты продавались на месяц вперед. Конечно, Венецианов приложил немало труда, настойчивости, чтобы развить наш вкус, помочь найти свое лицо, научить требовательнее относиться к подбору репертуара. Он сделал из нас коверных. И прав Миша, который говорил мне:
– Мы здесь с тобой проходим вторую академию. Одну прошли у Карандаша, вторую – у Венецианова.
К концу гастролей (в один из выходных дней в цирке) нас попросили выступить в Театре оперы и балета имени Кирова – бывшем Мариинском. Там проходила какая-то городская конференция, для участников которой давали концерт мастеров искусств. Цирк представляли мы. Загримированные, ожидаем своего выхода за кулисами, и вдруг около нас появляется солидный мужчина в пенсне, в бархатной куртке, с длинными седыми волосами. Он увидел нас, стоящих рядом с большим портфелем (мы его приготовили для показа «Наболевшего вопроса»), и замер. Затем, подняв театрально руки, он с пафосом воскликнул:
– Господи, до чего же мы докатились! На сцене Мариинского театра – клоуны! Позор!
Все стоящие рядом молчали. А мы почувствовали себя неловко. Работали в тот вечер без подъема, хотя зрители и принимали нас тепло. На следующий день обо всем этом мы рассказали Венецианову. Он усмехнулся и произнес:
– Ну что ж, и в Мариинском театре есть свои дураки.
Завтрашняя газета
…Когда мы заканчивали работу в Ленинграде, нас пригласил к себе Георгий Семенович и спросил:
– Как вы смотрите, друзья, если в Доме журналиста состоится встреча работников печати с клоунами Никулиным и Шуйдиным?
– А что мы будем там делать? – удивились мы.
– А что хотите. Расскажете о своей работе, покажете пару реприз. Вы встретитесь с интересными людьми, а они, в свою очередь, узнают больше о цирке. Это полезно и для вас, и для цирка.
К встрече готовились с волнением. Старались вспомнить все самое интересное, чтобы потом рассказать журналистам.
В Дом журналиста мы приехали с Мишей в гриме, в клоунских костюмах, прямо после представления. Показали две репризы. Их приняли средне. А потом мы начали рассказывать о своей жизни, о цирке, и зал оживился. Около двух часов мы отвечали на вопросы журналистов. Оживление в зале вызвал и рассказ о статье «Мама русского клоуна плакала» в шведской газете. В заключение я вспомнил о фильме, который смотрел в Швеции. Герой картины, бедный репортер, оставшись без работы, решил покончить жизнь самоубийством. Тут появился дьявол, заключивший с газетчиком сделку. За душу, которую после смерти согласно сделке заберет дьявол, репортер будет каждое утро на своем столе находить завтрашнюю газету. И со следующего дня у репортера началась шикарная жизнь. Узнавая в завтрашней газете, что произойдет сегодня, он за короткое время стал миллионером. Играл на бегах, зная заранее, какая лошадь придет первая. Зная о всех преступлениях, которые произойдут в городе, заблаговременно выезжал на места убийств и, установив аппаратуру и свет, фотографировал все подробности преступления. За свои сенсационные репортаже он получал баснословные гонорары. Кончался фильм тем, что в одной завтрашней газете репортер прочел сообщение о своей гибели в автокатастрофе. Понимая, что изменить судьбу невозможно, он, приняв ванну и переодевшись, сел в машину и покорно поехал навстречу своей гибели.
Заканчивая эту историю, я сказал, что мы, артисты цирка, в мистику не верим и, конечно, не можем получить завтрашнюю газету… В это время раздался взрыв хлопушки (ее незаметно взорвал Миша), и к моим ногам упала свернутая в трубочку газета. Я поднял ее и, разыгрывая искреннее удивление, воскликнул:
– Смотрите-ка, завтрашний номер «Вечернего Ленинграда»! – После чего под смех зрительного зала начал читать юмористический отчет (конечно, он был написан заранее) о встрече клоунов с журналистами города. Эту шутку приняли прекрасно.
Когда мы уходили, ко мне подошла миловидная девушка из редакции молодежной газеты «Смена» и сказала:
– Большое вам спасибо. Оказывается, вы совсем не такие, какими я вас представляла. Теперь на клоунов буду смотреть другими глазами.
Конечно, как в святочном рассказе, полагалось бы, чтобы после этой встречи ко мне подошел в бархатной куртке и пенсне тот самый человек из Мариинского театра. Увы, этого не произошло.
Когда тросточка не прыгает
Мелким клоунским реквизитом мы стали обрастать задолго до того, как начали работать коверными. Случайно купленные или кем-нибудь подаренные вещи – большую английскую булавку, какую-нибудь дудочку, огромную галошу, старый клаксон от автомобиля – мы складывали в большой ящик с надеждой, что все это может пригодиться. Нередко бывает, что именно какая-нибудь забавная, иногда даже странная вещь помогает родиться репризе.
Помню, смотрел я, как цирковой бутафор что-то мастерил из резины и лежавшие рядом обрезки вдруг напомнили мне змею. Я попросил его сделать нам из этой резины змейку. Зачем она нам – сам не знал. Ну пусть, думаю, будет у нас змейка. Повисит в гардеробной, а потом мы с ней что-нибудь да придумаем. Года два змея, пугая всех входящих, «прожила» в нашей гардеробной. А затем родилась реприза «Змейка», которую мы с успехом показывали после работы дрессировщиков. Я выходил с чемоданом в центр манежа (в чемодане находился механизм управления змейкой) и сообщал Мише:
– Вот мне Дуров змейку подарил!
Вытаскивал из чемодана змею (она извивалась в руках, как живая, сделанные из блестящих пуговиц глазки злобно блестели). Опуская ее на ковер, я говорил:
– Ее зовут Катя.
Публика смеялась.
Змея бросалась то на меня, то на Мишу.
Когда мы репетировали репризу, то долго думали, чем же ее закончить. Вроде бы все смешно, а концовки нет. И решили мы в финале бросать змею в публику.
– Ты с ума сошел, – сказала Таня, – бросать змею в публику. А если окажется беременная женщина… или кинешь на человека с больным сердцем.
Тогда мы решили использовать подсадку. Змея кидается сначала на меня, потом на Мишу. Мы пытаемся ее поймать, носимся за ней по манежу, публика смеется, а змейка от нас ускользает. Наконец Миша набрасывает на нее пиджак, хватает ее и… бросает в подсадку. К радости публики, человек в подсадке шарахался, а иногда даже падал.
Но еще больше смеялись, когда выяснилось, что вместо змейки Миша бросал на «зрителя» кусок обыкновенной веревки (Миша ловко под пиджаком подменял змейку веревкой).
По-разному появлялся у нас реквизит. Гастролируя в Японии, в одном из ресторанов мы увидели огромную шестнадцатилитровую бутылку. Увидели и обмерли – вот бы нам такую для работы. Я вспомнил, как Борис Вяткин привез из Чехословакии полутораметровую мельхиоровую чайную ложку и делал с ней репризу «Ложечка варенья». Стали наводить справки, где можно купить такую бутылку. Оказалось, что приобрести ее – дело сложное. Потом мы подружились с хозяином ресторана, и, когда уезжали, он на прощанье торжественно подарил нам эту бутылку.
Интересно, что репризу с японской бутылкой мы придумали в Париже, а впервые показали на манеже в Туле.
В этой репризе «Увеличитель» маленькие предметы превращаются в огромные. Кладем маленькую расческу, вытаскиваем полуметровую. Положим обычную зажигалку – вытаскиваем громадную. В конце репризы брали четвертинку водки, закладывали в наш «увеличитель» и доставали оттуда японскую бутыль. Это вызывало взрыв смеха.
У нас немало и трюкового реквизита. Придумать трюк легче, чем разработать его технику. Помню, как мы бились над приспособлением для табуретки, с которой таинственным образом пропадали куриные яйца, ломали голову над механическим устройством для тараканов, которые должны были бегать по манежу, изобретали трюк, в котором пущенная из лука стрела должна пронзить меня насквозь.
Реквизит в основном делал Миша. Порой наша гардеробная напоминала слесарную мастерскую. Мой партнер, склонившись над тисками, постоянно что-то мастерил. Помогали нам советом и товарищи по работе, инженеры, техники.
С реквизитом всегда много мороки. Взять, к примеру, обыкновенную тросточку. Давно уже прошла мода ходить по улице с тросточкой. А в цирке она осталась. Все началось с комедий Чаплина. Тогда в цирке многие клоуны, работавшие под Чаплина, ходили, как и он, с тросточками. Желание работать с ней понятно: ею можно помахивать, грозить, стукнуть партнера, зацепить его за шею или за ногу.
Мне рассказывали, что некоторые клоуны пользовались особенными тросточками, которые прыгали. Если с силой опереться на такую тросточку, согнуть дугой и умело выпустить из рук, она могла «прыгнуть» вверх и, описав в воздухе дугу, снова попасть в руки. Это была Мишина мечта. Сколько ни ходили мы с ним по рынкам, магазинам, барахолкам, сколько ни расспрашивали знакомых, такой тросточки не нашли. Только в Австралии нам удалось найти подходящую тросточку из особого бамбука. Правда, она, к сожалению, не прыгает.
Сейчас у нас девять ящиков багажа. В них реквизита на сорок реприз. Для каждой вещи свое место. Бутафорское бревно, деревянный нож, «увеличитель», кирпичи из пенопласта, резиновые гири, пистолеты, змейка, ведра, тросточки, плюшевые собаки и десятки других предметов. А в отдельном ящике лежат всякие смешные вещи, которые ждут, чтобы мы придумали для них репризы.
Розы и шипы
На первых порах, когда мы работали коверными, нашей главной задачей было вызвать смех у зрителей. Вызвать во что бы то ни стало. Порой, особенно не задумываясь, мы вспоминали какую-нибудь старую, примитивную, но проверенную ─ как говорят, «битую» – репризу и показывали ее на манеже. Нас радовало, что мы освоились, почувствовали публику и некоторые наши импровизации проходят неплохо. Мы выработали свой прием появления на манеже и научились, еще ничего не сделав, вызывать реакцию зала. Это нас тоже подбадривало и помогало поверить в свои силы…
В моей тетрадке в клеточку есть десятки заготовок, которые еще не стали репризами. Вот, например, заготовки для клоунады, о которой я мечтаю уже несколько лет. Условно я ее назвал «Шерлок Холмс» – пародия на детектив с героем сыщиком-неудачником, с поисками чего-то похищенного, погонями и даже стрельбой. Я и некоторые трюки уже разработал, например технику следов: преступник идет по манежу и оставляет четкие следы ног на ковре, которые он потом «заметает» обыкновенной метелкой. И трюк с собакой-ищейкой, которая вместо преступника схватит подсадку. Тема есть, трюки есть, а клоунады нет. На нее нужно искать своего автора. Такого, как Михаил Татарский, который написал одну из наших любимых клоунад – «Розы и шипы».
Все началось с того, что в день рождения жены я долго метался по Москве в поисках цветов. В магазинах, как назло, продавали лишь искусственные цветы и железные венки для покойников. А частники за букетики, которые и дарить-то стыдно, заламывали бешеные цены. В тот день я цветов так и не купил и, пока шел домой, неся торт, придумал такую сценку: человек ухаживает за девушкой, та требует цветы, а купить их негде. С отчаяния кавалер покупает венок с железными листьями, надевает его девушке на шею, и они уходят.
Но тут же подумал: юмор слишком мрачный.
Однако тему в тетрадку записал. А работая в Киеве, познакомился с местным драматургом Михаилом Татарским и рассказал ему о своем желании сделать репризу на эту тему.
– Тема-то хорошая, только нужно ее правильно выкрутить, – сказал он. – Буду думать.
И через неделю Татарский принес нам клоунаду «Розы и шипы».
Клоун хочет подарить любимой девушке цветы. А их нигде нет. Тогда клоун берет у появившегося спекулянта букет роз и преподносит девушке. При расчете выясняется, что денег у клоуна мало. (Миша здорово изображал подвыпившего матерого спекулянта. Он носил цветы в ведрах на коромысле, смачно сплевывал и очень смешно торговался со мной.) Разгневанный спекулянт выхватывает у девушки цветы и уходит. Влюбленный бежит вслед за ним и возвращается с цветами… но без брюк. Счастливые влюбленные покидают манеж.