– Понятно. Он небогат, а Анита… уважает деньги. Но он ведь и не будет нищим – он сможет стать профессором в Окленде или в Сиднее. Кроме того, биолог может здорово разбогатеть в наши дни. Он может создать какое-нибудь новое растение или животное, которое его озолотит.
– Дорогая, ты так и не поняла.
– Да, не поняла. Так объясни мне.
– Ну… Эллен должна была выйти замуж за кого-то из своих.
– Что ты хочешь этим сказать, Альберт? За того, кто живет в Крайстчерче?
– Мм… Это не повредило бы.
– За богатого?
– Не обязательно. Хотя большинство удачных браков – те, которые с финансовой стороны не слишком однобоки. Когда полинезийский парень женится на белой наследнице приличного состояния, это за версту пахнет…
– А-а-а, вот оно что! Стало быть, он без гроша в кармане, а она только что получила причитающуюся ей долю… Да?
– Нет… Не совсем… А, черт, ну почему она не могла выйти за белого? Не для того же мы ее вырастили…
– Берти, что за чушь? Ты говоришь прямо как датчанин о шведе. Я думала, в Новой Зеландии давно покончили с этим. Помню, Брайан объяснял мне, что маори и в политическом, и в социальном смысле полностью равноправны с англичанами.
– Никто с этим не спорит. Но тут… другое дело.
– Наверное, я отупела, – сказала я (а может, это Берти отупел? Маори – полинезийцы, тонга – тоже, так какого же?..) и оставила эту тему. Я проделала весь путь из Виннипега не для того, чтобы обсуждать достоинства своего зятя, которого я и в глаза не видела. «Зятя»… Как странно. Меня всегда умиляло, когда кто-нибудь из детишек называл меня не Марджи, а «мама», но… Я никогда не представляла себе, что у меня может быть зять.
Однако по закону Новой Зеландии он был моим зятем… А я даже не знаю, как его зовут!
Я постаралась утихомириться, ни о чем не думать и дать возможность Берти доказать, что мне тут рады, – он в этом смысле очень неплох. Прошло немного времени, и я уже вовсю показала ему, как я рада, что я наконец дома, и… неприятная прелюдия была позабыта.
7
На следующее утро, еще лежа в постели, я решила не начинать самой разговора об Эллен и ее муже, пока кто-нибудь другой не заговорит об этом. В конце концов, я не могу судить обо всем, пока не узнаю всех подробностей. Я не собиралась оставлять эту тему… Эллен ведь и моя дочь тоже. Но торопиться не стоило. Пусть Анита успокоится.
Однако никто об этом не заговаривал. Ленивые золотые денечки следовали один за другим, и я не стану их описывать, потому что вряд ли вас заинтересуют дни рождения и семейные пикники, – все это очень дорого мне, но у постороннего вызовет лишь скуку.
Мы с Викки отправились в Окленд – в ночной поход по магазинам. Когда мы остановились в «Тасманском дворце», она сказала:
– Мардж, ты можешь кое-что сделать для меня? И никому ни слова?
– Конечно, – кивнула я. – Надеюсь, что-нибудь пикантное? Дружок? Или сразу два?
– Если бы у меня объявился хоть один, я бы тут же поделилась им с тобой. Нет, это поделикатнее. Я хочу поговорить с Эллен, но мне не хочется ссориться из-за этого с Анитой. Здесь у меня впервые появился шанс все устроить. Ты можешь забыть потом об этом? О том, что я говорила с ней?
– Не совсем, потому что я сама собираюсь с ней поговорить. Но я не стану ничего рассказывать Аните, если ты этого не хочешь… Вик, в чем дело? Я знаю, что Анита расстроена из-за брака Эллен, но… Что ж она, ждет, что и все остальные не станут даже разговаривать с Эллен? С нашей собственной дочерью?
– Боюсь, что сейчас это ее дочь. Анита… Она сейчас не очень способна здраво рассуждать, понимаешь?
– Похоже на то. Ну, я лично не позволю Аните отлучать меня от Эллен. Я бы позвонила ей раньше, но не знаю ее номера.
– Я ей сейчас позвоню, а ты запишешь. Следи внима…
– Стой! – Я схватила ее за руку. – Не трогай терминал, ты ведь не хочешь, чтобы Анита узнала об этом.
– Ну да. Потому я и звоню отсюда.
– И звонок будет включен в наш счет за номер в отеле, и ты оплатишь его кредиткой Дэвидсонов, и… Анита все еще проверяет каждый счет, который приходит в дом?
– Проверяет, конечно… Ох, Мардж, я такая дура!
– Нет, ты просто не умеешь врать. Анита не станет возражать и сетовать на дороговизну, но она обязательно заметит по коду, что это был международный звонок. Мы можем зайти на главпочтамт и позвонить оттуда – за наличные. Или проще, – мы заплатим моей карточкой, и счет вообще не попадет к Аните.
– Ну конечно! Мардж, из тебя получился бы первоклассный шпион!
– Вряд ли, это слишком опасная профессия. Но у меня есть навыки, когда-то мне приходилось водить за нос мою мать… Давай не будем терять времени и сходим прямо сейчас на почту. Слушай, Вик, что там с этим мужем Эллен? У него две головы или как?
– Нет, он – тонга. Ты не знала?
– Да знаю я! Но тонга не заразные, и, в конце концов, это дело Эллен. Ее личные проблемы, если они вообще есть. Хотя лично я никаких проблем тут не вижу.
– Ну… Анита очень переживает. Конечно, раз уж дело сделано, ничего не остается, кроме как делать вид, что ничего не случилось, но… Смешанные браки всегда кончаются неудачей, особенно если девушка выходит замуж за парня, который ей не ровня, как это сделала Эллен.
– «Не ровня»? Все, что мне о нем известно, это то, что он тонга. Тонга – высокие, красивые, гостеприимные и примерно такие же смуглые, как я. По виду они ничем не отличаются от маори. Что бы случилось, если бы этот молодой человек был маори? Из хорошей семьи, с первого каноэ… Богатый землевладелец и так далее…
– Честно говоря, Мардж, я не думаю, чтобы Аните это понравилось. Но она пошла бы на бракосочетание и дала бы свое благословение. У смешанных браков с маори есть много прецедентов, так что их… Ну, это нужно принимать как норму, но никто не обязан кричать «ура». Смешение рас – всегда плохая идея.
«Ах, Викки, Викки… А ты знаешь „идею“ получше, чтобы вытащить мир из той задницы, в которой он оказался?»
– Вот как? Викки, скажи, этот вечный загар на мне… Ты знаешь, где я его подхватила?
– Конечно, ты говорила нам. Американские индейцы. Э-э-э… Чероки, так ты, по-моему, называла… Мардж! Я тебя обидела? О господи! Это ведь совсем другое! Все знают, что американские индейцы… Они, ну… совсем как белые! Ничем не отличаются…
(Да, да, конечно! И: «Многие из моих лучших друзей – евреи». Но я – не чероки, насколько мне известно. Моя маленькая Викки, интересно, что бы ты сказала, если бы узнала, что я – ИЧ? Так и хочется сказать тебе, но… Это будет слишком сильный шок.)
– Ты не обидела меня, потому что я понимаю причину. Ты просто ничего не знаешь. Ты нигде не была и наверняка впитала расизм с молоком матери.
Викки залилась краской и воскликнула:
– Это нечестно! Мардж, когда обсуждалось твое вступление в семью, я была на твоей стороне! Я голосовала за тебя!
– Мне казалось, что все были «за», в противном случае… я никогда бы не вышла за вас замуж. Должна ли я понимать это так, что моя кровь чероки была минусом в этой дискуссии?
– Ну… Это упоминалось.
– Кем? И в каком смысле?
– Это… Мардж, это было закрытое голосование, иначе нельзя… И я не имею права говорить об этом.
– Мм, что ж, я понимаю тебя. А собрание по поводу Эллен тоже было закрытым? Если даже так, то ты можешь смело говорить о нем со мной, поскольку я имела полное право присутствовать там и голосовать.
– Анита сказала, что в этом нет необходимости. Она сказала, что не собирается поощрять охотников за приданым. А поскольку она запретила Эллен приводить Тома в дом и знакомить с семьей, никто не мог ничего поделать.
– И никто из вас не заступился за Эллен? Викки, и ты не заступилась?
– Ну… – Викки опять покраснела. – Это просто взбесило бы Аниту.
– Сейчас это, кажется, начинает бесить меня. По нашему семейному уставу, Эллен – моя дочь и твоя дочь ничуть не в меньшей степени, чем дочь Аниты. А Анита не права, запрещая ей приводить мужа домой, даже не посоветовавшись с остальными.
– Мардж, все было не совсем так. Эллен хотела привести Тома… Ну, на смотрины. Ты же знаешь, что это такое.
– О да! Конечно. Я ведь сама была под этим микроскопом.
– Анита старалась удержать Эллен от неудачного брака, не посвящая нас во все это. Первое, что мы все узнали, – это что Эллен уже замужем. Стало быть, как только Эллен услышала «нет» от Аниты, она прямехонько пошла в церковь.
– А, черт! Кажется, я начинаю понимать. Эллен взяла Аниту за горло, выйдя замуж так неожиданно… Это ведь значило, что Анита должна выплатить ей наличными стоимость одной семейной акции без предупреждения. Это могло быть и впрямь трудновато. Деньги немалые. У меня самой уходят годы на выплату моей доли.
– Да нет же, дело не в этом. Просто Анита разозлилась, оттого что ее дочь – ее любимая дочь, это ни для кого не секрет – вышла замуж за человека, которого она не одобрила. Аните не нужно было платить столько денег, это вовсе не обязательно. Ведь по контракту нет юридического обязательства выплачивать долю, и… Анита указала, что нет и морального обязательства отрывать часть от общего семейного капитала ради какого-то авантюриста.
Меня начинала захлестывать холодная ярость.
– Викки, – осторожно начала я, – я с трудом верю своим ушам. Что же вы все за бесхребетные черви, если могли позволить, чтобы с Эллен обращались подобным образом? – Я перевела дыхание и попыталась обуздать свою ярость. – Я вас просто не понимаю. Вас всех. Но я постараюсь подать вам хороший пример. Как только мы вернемся домой, я сделаю две вещи: первое – когда все будут в гостиной, я подойду к терминалу, позвоню Эллен и приглашу ее с мужем в гости… Попрошу их приехать в ближайший уик-энд, потому что мне надо возвращаться на работу и я не хочу упускать случай познакомиться с моим новым зятем.
– Аниту удар хватит.
– Посмотрим. Второе, что я сделаю, – созову семейный совет и потребую, чтобы Эллен выплатили ее долю в кратчайший срок – так быстро, насколько это позволяет состояние наших финансов и кредита. Полагаю, – добавила я, – Анита снова будет в ярости.
– Наверное. И напрасно, потому что голосование будет не в твою пользу. Мардж, зачем тебе все это? Ведь и так дела обстоят неважно.
– Может быть. Но вполне возможно, что некоторые из вас давно уже ждут, когда же появится кто-нибудь, кто возьмет на себя инициативу борьбы против тирании Аниты. По крайней мере, я увижу, как разделятся голоса. Вик, по контракту, что я подписала, я должна уплатить более семидесяти тысяч новозеландских долларов семье. И мне было сказано, что делается это для того, чтобы каждый из наших многочисленных детей мог получить полностью свою долю, покидая общий дом. Я не спорила. Я подписала контракт, и, если этот контракт в силе, все, что говорит Анита, не имеет никакого значения. Если мы не в состоянии выплатить Эллен ее долю сразу, я буду настаивать, чтобы все мои месячные взносы поступали на счет Эллен до тех пор, пока Анита не проглотит неизбежность потери одной доли и не выплатит Эллен всю оставшуюся сумму. Ты считаешь это несправедливым?
– Мардж, я не знаю, – сказала она, помедлив с ответом. – У меня не было времени подумать.
– Так найди время. Потому что самое позднее в среду тебе придется сказать или «да», или «нет». Я не позволю, чтобы с Эллен и дальше так обращались. – Я ухмыльнулась и добавила: – Расслабься! Улыбнись, и давай сходим на почту, поболтаем с Эллен и покажем ей другую сторону медали.
Но мы так и не пошли на почту и не позвонили Эллен, вместо этого мы пошли обедать и за обедом продолжали спорить. Я не помню точно, каким образом в разговоре появилась тема искусственных людей. Думаю, это произошло, когда Викки принялась «доказывать», насколько она свободна от всяких расовых предрассудков, демонстрируя эти самые предрассудки всякий раз, как только открывала рот. Маори были у нее, конечно, просто денди какие-то, равно как и американские индейцы, и, разумеется, хинди, и, безусловно, китайцы, которые подарили человечеству несколько гениев… Словом, все это, конечно, так, и все это знают, но где-то же надо «провести черту»…
Мы уже ложились спать, и я старалась не отвечать ей, чтобы прекратить эту пустую болтовню, когда что-то буквально ударило меня. Я села на постели и спросила:
– А как ты узнаешь?
– Как я узнаю что?
– Ты сказала: «Конечно, никто не женится на искусственном существе». Как ты узнаешь, что человек искусственный? На них ведь далеко не на всех есть серийные номера.
– Ох, Марджи, не будь дурочкой! Искусственное создание невозможно принять за живого человека. Если бы ты видела хоть одного…
– Я видела. И не одного, а многих!
– Тогда ты сама знаешь.
– Тогда я знаю что?
– Что ты прекрасно отличишь такого монстра от человека, лишь только глянешь на него.
– Как? Что это за знаки, по которым можно отличить искусственного человека от любого другого? Назови хоть один.
– Марджори, ты как будто нарочно стараешься меня разозлить! Это на тебя совсем не похоже, милая. Ты превращаешь наши каникулы во что-то очень неприятное.
– Не я, Вик. Ты это делаешь. Тем, что говоришь глупые, неправильные, неприятные вещи, которые ничем не можешь подтвердить! – И эти мои слова прекрасно показывают, что улучшенный человек совсем не похож на сверхчеловека, потому что моя реплика хоть была и честна, и справедлива, но совершенно не годилась для споров с родными – слишком резко.
– О!.. Как ты могла!.. Это неправда!..
То, что я сделала вслед за этим, вовсе не следствие моей лояльности по отношению к другим искусственным людям, потому что у ИЧ нет видовой солидарности, – для этого просто нет никаких предпосылок. Я слышала, что француз может умереть за свою La belle France, но… Вы можете представить себе, чтобы кто-то сражался и умирал за честь «Гомункул анлимитед», секция Нью-Джерси? Я думаю, что сделала это ради себя самой, это было одно из тех критических решений в моей жизни, которые я никогда не могла потом проанализировать, не могла понять причины, побудившей меня поступить так, а не иначе. Босс говорит, что весь процесс обдумывания важнейших поступков и решений происходит у меня на каком-то подсознательном уровне. Может быть, он прав.
Я вскочила с постели, скинула ночную рубашку и встала прямо перед ней.
– А ну-ка посмотри на меня, – требовательно сказала я. – Кто я? Искусственная? Или нет? И как ты это определила?
– Ох, Марджи, кончай выставлять себя напоказ. Всем известно, что у тебя самая лучшая фигура в нашей семье, и тебе совершенно незачем это доказывать.
– Отвечай! Скажи, кто я и как ты это определила. Можешь использовать любые тесты. Возьми образцы для лабораторных анализов, но скажи, кто я и какие признаки это подтверждают.
– Ты противная девчонка, вот ты кто.
– Возможно. Даже вероятно. Но какого сорта? Натуральная? Или искусственная?
– Ох, чтоб тебя!.. Натуральная, конечно.
– Ты ошибаешься. Я искусственная.
– Ой, прекрати дурака валять! Надень рубашку и ложись спать.
Вместо этого я накормила ее досыта правдой: сказала, в какой лаборатории меня спроектировали, назвала день и месяц, когда была извлечена из искусственной матки, – мой «день рождения» (правда, мы, искусственные, «вынашиваемся» дольше, чтобы был ускорен затем процесс созревания), заставила ее выслушать подробное описание жизни в приюте при лаборатории. (Поправка: в приюте при той лаборатории, где вырастили меня, потому что в других кое-что может быть и по-другому.) Я кратко рассказала ей о жизни после приюта – почти все здесь было ложью, потому что я не могла выдавать секреты Босса, повторила в основном то, что давным-давно еще рассказывала всей семье, сказала, что работала и работаю секретным коммерческим агентом. Упоминать Босса было не нужно, поскольку несколько лет назад Анита решила, что я агент транснациональной корпорации – что-то вроде дипломата, постоянно путешествующего с секретными миссиями… Напрашивающийся вывод, который я с удовольствием подтверждала тем, что никогда не опровергала его.