- И сколько было желающих?
- Только двое. Отец не хочет пользоваться своим даром и развивать его, а я, наоборот, считаю, что не стоит бросаться такой возможностью и не претворять ее в жизнь. Увы, объявление на двери не наклеишь. Я предлагал это тем людям, которые были мне знакомы, но итог оказался таким, что ни у отца, ни у меня теперь никого не осталось, с кем можно поздороваться, случайно встретив на улице. Простите, я говорю так много только оттого что рад вашему появлению.
- А-а-а... - потянула Эска. - насколько это безопасно для меня?
- Что может случиться с вами за десять минут, если вы находитесь в доме, под защитой стен и крыши и просто сидите в кресле с закрытыми глазами? Если только спина затечет без смены положения... не больше.
Эска подумала, отодвинула от себя чашку и решилась задать еще один вопрос:
- Можно со мной будет приходить человек, и все это время сидеть рядом, для надежности?
- Нет, - отрезал Тавиар, - и это станет одним из условий нашего договора, если вы согласитесь его заключить. Никто, кроме вас, меня и отца, не должен знать о том, что вы путешествуете.
- А Рория?
- Она не в счет. Вы ведь никому не успели сказать об этом?
Эска не знала, - признаваться ей в этом или нет. Все же было слишком страшно... Но, с другой стороны, она всегда успеет рассказать об этом или родителям, или друзьям, например, Берту...
- Нет. От Рории я сразу пришла к вам.
- Хорошо.
- А что значит, договор? Будут какие-то бумаги?
- Нет, все только на словах.
- И вы не потребуете взамен мою душу? - Пошутила Эска, не исключая некой доли правды в этой шутке. Она готова была поверить всему.
Тавиар, даже не улыбнувшись, сказал довольно серьезно:
- Нет.
- Тогда я согласна.
- Ваше имя?
- Эска.
- С этой минуты, Эска, - он протянул ей руку, - мы переходим на "ты", и договариваемся о неразглашении любого нашего разговора, касательно темы путешествия во времени.
- Да.
- В какой день тебе будет удобно?
- Сейчас.
- Сейчас?! - Тавиар не скрыл удивления. - В таком случае, мне нужно поговорить с отцом.
- Я подожду.
Через пять минут он вернулся с хозяином лавки, и кивнул, жестом приглашая девушку пересесть со стула в кресло у окна. Ее стул к себе подвинул господин Сомрак, и взял ее за ладонь. Руки у старика тряслись, голос немного тоже:
- Закрой глаза, Эска...
- Хорошо.
"Ну вот, сейчас все и решится... обман это или нет? Все выглядит таким простым, что даже не верится, как от одного прикосновения к руке можно переместиться..."
- Так не пойдет.
Раздался голос хозяина. Эска открыла глаза и увидела, что Тавиар не отходит от своего отца, и даже положил ладонь ему на плечо. У Сомрака белели губы.
- Ты не должна сомневаться. Ни в чем, ни на минуту, ни на миг.
- Я не сомневаюсь.
- Ложь, - сказал Тавиар, не отводя от ее глаз взгляда. - Я предупреждал, что нужна настоящая вера...
Эска вдруг вспомнила строчку. Она пронеслась в ее мыслях не просто буквами с последних страниц "Миракулум", а чьим-то голосом. Таким живым и таким проникновенным...
"- Потому что... - я замешкалась на миг, - ...если у меня хватит храбрости на прыжок, значит, его хватит и на исполнения своих желаний. Я верю в себя."
"Боже мой...". Эска закрыла глаза.
Глава третья
- Да вознесется тебе воздаяние мое. Да услышат меня слуги твои, Великий Ветер, прими этот дар, и избавь меня от мучений моих. Исцели неповинную душу, отринь нечестивые мысли. Грех мой преследует меня моим проклятием и позором...
В длинной белой мантии расшитой золотом Первосвященник молился в храме Целительному Ветру, не жалея тонких одежд и не щадя пачкать их о каменные с белой пылью плиты у алтаря. Колени преклонять было трудно, - возраст и вес умаляли силы, но ни одно маленькое дуновение так и не желало поднимать перышки. Все тщетно.
Я присутствовала при этой утренней бесплодной молитве, после которой мы оба вернулись в его покои.
Опустившись в мягкое высокое кресло своего кабинета, отец любовно осмотрел дубовые стеллажи с фолиантами, картонные и кожаные футляры с рукописными пергаментами, ценность которых исчислялась порой жизнями летописцев. Лаат любил историю. Он сам был автором летописи нашего Берега, посвятив этому труду большую часть своей жизни, но основным его служением и призванием был сан. Первосвященнику было далеко за семьдесят лет, его здоровье было подорвано лишним весом и тайным пристрастием к табаку. Одышка и подагра заставляла его мучиться каждый день, когда он поднимался или сходил со ступеней, или когда ему приходилось преодолевать долгий путь по залам и коридорам между своих многочисленных покоев и башен.
Не смея подать голос, я стояла у дверей и ждала знака его внимания. Прошло больше полугода, как мне было дозволено носить скромные платья с высоким до подбородка воротом вместо белых хламид.
- Зачем вы хотели моего присутствия на вашей молитве, отец?
- В твоей душе демоны, дочь моя. И мой долг положить все свои силы ради твоего спасения. Не в божественной жизни, так в мирской. И я принял решение.
- Какое, отец?
- Замужество. Конечно, ты далеко не молода для этого, тебе идет двадцать девятый год, к тому же ты опорочила себя... - он горестно вздохнул. - Но я понял, что больше не могу сносить твое присутствие здесь. Благочестивое имя Первосвященника Лаата не может больше быть связано бесчестием его дочери. Я выдам тебя замуж за такого человека, который будет способен жить рядом с проклятой.
- Я повинуюсь любой вашей воле, покровитель. Но кто же найдется?..
- Тот, кто не испугается трудностей ради награды. Я пожалую тебе в приданое южную провинцию с замком, отдам два торговых корабля, отдам ларец с камнями...
- Благодарю, покровитель... - на мои глаза навернулись слезы, и голос дрогнул.
- Грешно так говорить, но я проклинаю тот день, когда позволил жребию решить твою участь. Кто знает, чья длань на самом деле перевернула эту монету так, а не иначе. Сорс. - Лаат снова тяжело вздохнул. - Как бы я хотел видеть тебя послушницей одного из храмов, какого угодно, я все смог бы для тебя сделать... Но это проклятие. Эта черная метка! Ступай. Молись. Завтра я жду тебя снова на своей молитве.
Я ушла.
Исполнилось почти четыре года, как меня привезли на родину и передали Лаату. И почти все это время я провела пленницей в храме огня, где меня пытались излечить от змеиной чумы, или как говорят здесь - снять проклятие Алхимика.
Война давно закончилась полной победой цаттов. Теперь этот Берег и тот Берег, - одно государство... Слава догнала меня здесь, когда Леир, поступив по-своему благородно, рассказывал о том, что именно я, дочь Лаата, передала однажды карты земель в их руки. Я стала бы героем, если бы не Миракулум.
Тот Берег покинут, Соммнианс, мой друг, возможно, жив, а Аверс... Я, расставшись с ним, превратилась в обескровленное и обездушенное существо, от которого отсекли все, и заставили так жить, но теперь, когда прошло время заточения, в сердце затаилась надежда на возвращение. Не было более послушной грешницы, чем я, - лишь бы меня выпустили из камер огненного храма. Не было более послушной дочери, чем я, - лишь бы Лаат позволил мне ходить без стражи. Я делала вид, что осознала все, и никогда не осмелюсь перечить первосвященнику ни в чем, что буду рада любому его волеизъявлению... мне пришлось полгода молиться и благодарить его, прежде чем Лаат поверил в мою покорность и стражу отпустил.
В своей комнате я открыла окно. У меня уже неделю была возможность спокойно передвигаться по замку, говорить с людьми и даже выходить в сад. Я вдохнула прохладного весеннего ветра.
- Как только солнце сядет за горизонт, я буду свободна...
В последний час перед закатом, когда Лаат отправился в храм для вечерней молитвы за меня, Сорс, которая только в его стенаниях могла спасти свою душу, я пробралась в тайный кабинет. Здесь нужно было достать то, что могло помочь - вторая государственная печать Духовных Служителей. Она была почти равносильна королевской, и если таковая значилась на бумаге, то смысл текста превращался в беспрекословный приказ. Этой печати Лаат хватится не скоро, если вообще когда-нибудь заметит пропажу, потому как первая находится на его руке, а эта уже давно похоронена, как сокровище, в маленькой бархатной шкатулке в тайнике за неприметными книгами. Я знала о нем еще с детства, и знала, что эту печатку он носил в те годы, когда его пальцы не распухли от жира.
Выкрав носитель власти, выскользнула незаметно и столь же незаметно добралась обратно до своей комнаты. Дождавшись ужина, который приносили в покои, я какое-то время постояла на коленях у маленького алтаря, чтобы пришедшая служанка не заподозрила ничего. А потом пробралась вниз, через сад, к конюшне.
- Утор?
Мой старый наставник был все еще жив, превратившись в такого сгорбленного старика, что рост его стал чуть ли не в половину ниже прежнего. Он единственный, кто навещал меня в храме, и единственный, кто верил, что Миракулум - это не проклятие. Учивший меня с четырех лет, Утор стал мне истинным отцом, и только его помощь могла меня спасти. Дать свободу.
Старик появился с мешком и связкой перьев, за которыми он якобы и пришел в хозяйственную часть замка. Там была спрятана одежда. Вместо платья пришлось надеть дорожный, давно приготовленный мужской костюм, за отвороты сапог заткнуть пару кинжалов в ножнах, а печать спрятать в поясе. За пояс же отправила монеты. Шею, старательно завязала платком, так чтобы ни один посторонний глаз не увидел ненужного, плащ и перчатки свернула и спрятала до времени.
- Денег у меня не так много, но оплатить корабль, дитя мое, тебе хватит. Спрячься в возке лесоруба, он вывезет тебя из замка, как оговорено. Лошадь будет у его делянки, я позаботился об этом. Там же и прочие вещи, что понадобятся в пути.
- Благодарю вас, учитель, - я встала на колени, чтобы быть ближе к нему по росту, и обняла старика. - Этот дом мне не дом, как и берег уже не родной. Только по вам будет плакать сердце!
- Ты бы и так со мной распрощалась, когда бы муж увез тебя из этих стен. Уж лучше будь свободной.
Если бы у меня были крылья... я, наверное, загнала бы сама себя. Пока не упаду замертво, летя без остановки, пока последнее дыхание будет держать меня в воздухе, на той высоте, с которой виден далекий тот Берег...
Причал был маленьким, приютившимся в тихой гавани для скромных судов, перевозивших не имущие товары, а редких птиц и мешки с семенами широколистных парковых деревьев, которые росли на землях чуть дальше побережья и не приживались здесь из-за климата. Но скупые торговцы все равно не гнушались контрабандой, пока еще можно было погреть руки на пепле недавней войны, - многие границы размыты, контроль не везде силен, и власть все больше стремиться держать в узде завоеванных, порой закрывая глаза на что-то на своем Берегу. Лесоруб свел меня с контрабандистами, и на одном из их кораблей я и отплыла.
Лошадь не захотелось оставлять там. Скакун был добротный, выносливый и, как оказалось, обучен самым простым командным, но редким словам. Он слушался оброненного слова "тише", и тут же переступал осторожно, слушался "вправо" и "влево" без понукания вожжей,
- Чьей же лошадкой ты был раньше?
Я кормила его с руки резаными яблоками, и приглаживала стриженую коротко гриву. Кличка его была Варт. Почти все путешествие в трюме судна, я приучала его отзываться на свист, задаривала морковью и сахаром, не одевала и ремешка сбруи, позволяя иногда высовывать морду в просвет палубного трюма. И даже свой гамак попросила перевесить сюда, где каждую ночь не давали заснуть резкие крики в птичьих клетках.
Варт не мог сказать, чьей раньше он был лошадью, но порода его предков в нем чувствовалась, - не пашенные были кони, и даже не упряжные, скорее армейские, для высоких ратников знатных фамилий.
Под уздцы я вывела его на новую землю, сама глубоко вдохнув теплого, ставшего почти летним, воздуха. Меня никто не нагнал, никто не остановил и не вернул, не потому что не захотели и махнули рукой, а потому что не смогли. Если мне в девятнадцать лет удалось бежать от Первосвященника, неужели не удалось бы теперь, когда я стала хитрой и живучей Крысой, которая поставила себе целью перегрызть стальную веревку разлуки, пусть даже сточу себе все зубы и издохну все также привязанной к ней.
Для начала я решила остановиться в каком-нибудь не слишком крупном прибрежном городе. Слухи слухами, и мало ли какими еще балладами они могли обрастать, пока добирались с торговыми обозами до лаатского замка. Здесь нужно было поспрашивать, прислушаться к разговорам и новостям из самых первых уст, чтобы понять, - что действительно изменилось с тех пор, как я покинула этот Берег. А уже потом мчаться туда, где последний раз видела Аверса, и искать тех, кто помнил наше пребывание там в те времена.
В город меня пустили безоговорочно, - стражи не спросили "кто?" и "откуда?", не взяли пошлины, а только лишь поклонились, едва перед их глазами развернулся пергамент с приказом пропускать особого посланника Его Святейшества Первосвященника без обыска и дознания, дабы не препятствовать свершению его великой воли, а ниже все короновала печать с символами Огня, Ветра и Моря, и выгравированные инициалы. Бумажка была быстро написана в дорожной таверне, в темном уголке под лестницей, на хорошей бумаге, облагорожена красным сургучом, - всем меня снабдил мой учитель.
- Где здесь хороший постоялый двор? - я поравнялась на улице с возничим, перевозившим две огромные бочки, и решила заодно пошутить: - Вы, наверно, не в храм к наставнику везете это вино?
Мужчина стегану вожжи, и что-то сердито сказал себе под нос.
- Я не расслышала...
- Езжай своей дорогой, девка ряженая. Или я не знаю, что так теперь пробираются в казармы к ратникам наглые шлюхи... Вино и постоялые дворы! - Гневно выкрикнул возничий. - Разврат и пляски! Прочь от моей повозки!
Я растерянно остановилась.
- Нашла, у кого спрашивать! - Совсем рядом раздался смех и перед лошадью появился молодой человек. По виду, мастеровой какого-то из городских промыслов. - Это же слуга нашего наставника из храма, и он вез в своих бочках масло!
- Тогда, может, ты скажешь - где лучше кормят и не так дорого берут за постой?
- Нездешняя? С того Берега?
- А тебе какое дело?
- Да интересно просто, не всякий раз на улицах перед своей лавкой можно такую всадницу увидеть.
- Ну, смотри, мне не жалко. Про постоялый двор скажешь?
- Скажу... он у нас на весь город славится...
На весь город "славилась" вывеска "Пролитый чан", неприметно висевшая среди прочих закопченных дощечек, повествующих, что это улица не весть какая богатая, да и не весть какая чистая. Молодой человек как-то неясно обмолвился об этом, но отчетливо дал понять, что тут селятся люди, которые по тем или иным причинам не хотят быть приметными, а я так и бросалась в глаза своим неподобающе мужским нарядом.
Хозяин, открывший на стук, едва ощупав мой вид одним взглядом, мотнул головой, чтобы зашла.
- Комната что ли нужна?
- Нужна. - Отказавшись от приглашения, я в свою очередь посмотрела по сторонам. - И мне один юноша сказал, что я могу ее здесь найти.
- Так чего стоишь, - заходи. Коня оставь, я сейчас пасынка позову, - заберет на задний двор.
- Коня я сама отведу. Скажи, куда.
- Ладно, - хмыкнул хозяин и сошел с порога, - учти, что за содержание двоих я вдвое больше беру, не важно, - за человека или животное. У меня комната одна, и на твое счастье пока нет постояльцев.