– Вот так встреча! – воскликнул Ю, увидев гостей. – Легки на помине. Только что вспоминали про вас. Чем быть полезны можем? Должно быть, не просто так наведаться-то решили?
– Понимаешь, Ю, у нашего коллеги деньжонки малость зашевелились, – ответил Шухов, – тысяч десять. Слыхал он, что корейцы их под проценты хорошо берут. Не поможешь нуждающегося человека найти? Такого, чтобы не обманул.
Почесал затылок Ю, посмотрел на офицеров искоса, вздохнул и ответил без особого желания помочь:
– Понимаете, товарищи, дело, что вы затеваете, самое что ни на есть неблагодарное. Нет ничего на свете хуже, чем в долг деньги давать. Недаром есть поговорка такая русская: хочешь нажить врага – дай ему в долг деньги. Это народная мудрость. Поговорок дураки не сочиняют.
– Да, товарищи, – подтвердил даже всегда молчаливый О, – послушайте дружеский совет: никогда не надо в долг деньги давать.
Бабищев совсем поник, услышав такое, но Ю несколько успокоил его:
– Конечно, возможно, мы чересчур драматизируем ситуацию, и следует отметить ещё, что кто не рискует – тот и не пьёт шампанское. Кстати, есть сейчас хороший вариант вложения денег. В Ташкент наши хорошие знакомые, очень даже порядочные, за семенами летят, а наличных денег вместо шестидесяти тысяч только пятьдесят имеется. Десять ровно не хватает. Часть семян они себе покупают, а часть – на продажу. То есть, кроме расхода, ещё и навар имеют. День туда, день там, день оттуда, день тут и получите за какие-то пять дней косую тысячу чистой прибыли.
Капитан Бабищев вновь оживился, довольно ладошки потёр и сказать что-то хотел, но молчаливый О опять вмешался:
– Не советую я вам, мужики, рисковать. Самолёт-то он хоть и железный, но когда упадёт, на куски разваливается. Навернётся – и деньжонки плакали. Поминай их потом, как звали.
Бабищеву этот последний довод О уже показался совсем дурацким.
«Коль так рассуждать, – думал он, – тогда вообще из дома выходить не надо: кирпич на голову с неба свалится и пришибёт. Не аргумент это. Главное, чтобы люди порядочные были, а не мошенники». И чтобы до конца рассеять сомнения, капитан попросил робко:
– Вы, товарищ Ю, нам только порядочных людей найдите, а что самолёт разобьётся или всемирный потоп разыграется – это наши проблемы. Если так перестраховываться во всем, так и жить не стоит. Вы лучше честность да надежность людей, которые деньги будут брать, подтвердите.
– Люди, конечно, те, к кому направлю, порядочные и специально обманывать не будут. Ну, а как там на самом деле сложится – я за то не могу ручаться – не Бог! – Ю сказал.
Почесал ещё раз затылок он, вздохнул и, достав записную книжку, адрес в ней написал, вырвал листок и подал Бабищеву:
– Что же, коли так сильно судьбу желаете испытать – дерзайте!
Бабищев, засветившийся от счастья, прочитал, что на бумажке написано, и наконец вздохнул облегчённо. Ему так хорошо стало, будто деньги наваренные уже насквозь карман жгли. Свернул листок капитан два раза и в кармашек рубашки сунул, к сердцу ближе чтоб, да заторопился сразу:
– Поехали, братцы! А то у других возьмут – с носом будем тогда!
Круглов, Фомин и Шухов, спешно попрощавшись с корейцами, хотели было тоже в «Москвич» Шпалина лезть, но Ю обратился к ним:
– Стойте, товарищи! Я думаю, вы не откажетесь, если приглашу вас на удивительное мероприятие, где, кроме всего прочего, будет возможность взглянуть на захватывающее зрелище серьёзной корейской национальной карточной игры, поближе приобщиться к нашей, так сказать, культуре. Можете сыграть даже, если деньги лишние есть, но я не советую, и к тому же это необязательно. Просто как хороших друзей приглашаю.
Товарищи офицеры, вспомнившие трёх генералов и ещё пир весёлый не позабывшие, отказываться не стали. Наоборот, они очень обрадовались даже. Сели с кентами своими узкоглазыми в машину да и помчались, как дети малые, на мир этот интересный да многоликий ещё глянуть с одной сторонки. А Бабищев порядочных корейцев сломя голову искать понёсся.
Едут авиаторы в «Волге» Ю да по сторонам глазеют. Молчат да сигаретки покуривают, а Ю, в прекрасном расположении духа находящийся, в премудрости дела картёжного попутчиков своих посвятить вздумал:
– Карты, господа офицеры, – штука коварная очень, скажу я вам. Что в карты играть, что в долг деньги давать – дело одинаково гиблое. И там, и там запросто останешься без штанов. Самые несчастные люди на белом свете – это картёжники.
– А как же вы вот, товарищ Ю? – поинтересовался Круглов. – Разве не в карты своего генерала Чо выиграли? Так что же дело, которое благоволит вам, хаете?
– Правильно вы всё говорите, товарищ Круглов, да только сути не понимаете. Не картёжник я. И О тоже не картёжник. Мы не деньги в карты выигрывать садимся, а с друзьями пообщаться. Любят наши подельщики луковые, товарищи узкоглазые, к моему сожалению большому, картишками теми долбанными тешиться. Так что дурачимся мы, господа офицеры, да и только. И поэтому картёжниками нас ни в коем случае назвать нельзя. Сами скоро увидите. Но всё равно, скажу я вам: карты штука настолько опасная, что в них даже шутковать не надо. От дьявола они, от путаника великого. Потому-то с ними в серьёзный переплёт в любой момент залететь можно и, как пить дать, без штанов остаться. Знаю я всё это, и потому не следовало бы совсем в карты эти дурацкие играть, да скупердяем, боюсь, окрестят. И кого? Меня! Человека совсем не жадного по натуре.
Ю открыл ветровичок, и прохладный вечерний воздух ворвался в салон. Вздохнув ещё раз тяжело, продолжал он исповедь на заданную выше тему:
– Мы вот с О, чтобы от греха подальше, сущую безделицу денег сейчас везём. Ровно по одной пачке. Как раз половину от того, во что нам третий генерал, ежели не забыли, вышел. Порезвимся, нервишки пощекочем да и товарищей ублажим заодно. Но имейте в виду: дьявол, как я упоминал уже, он путаник великий, в любой момент такую дикую свинью подложит, что в самой бурной фантазии не нарисуешь.
Наконец кавалькада машин въехала в небольшой городишко провинциальный По и совсем скоро остановилась возле вполне приличной, расположенной в самом центре, гостиницы. Из автомобилей высыпали люди и сразу гурьбой устремились в двери её широкие.
Офицеры вместе с Ю и О тоже из «Волги» вышли, но не рванули, как картёжники ошалелые, по делу дурному соскучившиеся, а замерли на мгновенье, остановленные мощными волнами необыкновенно сильного пьянящего аромата, исходящего откуда-то рядом совсем. Повернув почти синхронно головы в сторону источника благоухания, они были просто ошеломлены: почти по всей площади, что так мило раскинулась перед гостиницей, словно пожар бушевал всеми цветами радуги сказочный фейерверк цветов. У авиаторов аж в глазах зарябило. Они почувствовали, что в какую-то волшебную прострацию погружаются. Видимо, здорово истосковались жёсткие аэродромные души по красивому да нежному; и сколько бы они так простояли, цветами наслаждаясь, не знаю, но установленная в самом центре цветочного хоровода длинная и слегка обшарпанная статуя Владимира Ильича, вовсе не импонирующая благоухающему цветочному морю, вносила своим присутствием в восприятие чуда резкий и неприятный диссонанс. А если учесть, что установлен Ленин был именно задом ко входу в отель, то в факте этом вполне можно было узреть вопиющее неуважение к его посетителям. Короче, не дал дедушка Ленин возможности братству цветочному авиаторов в сладкую нирвану вогнать, и, словно водицей холодненькой сбрызнутые, заспешили они в широкие двери гостиничные к делу дурному ближе.
Владимир Ильич остался стоять на площади, суровый, серьёзный и непрошибаемый. Вперёд глядит, словно взглядом орлиным в бесконечное небо ввинчивается, и рукой своей правой, вперёд гордо вытянутой, человечеству непутёвому правильный путь показывает. И так ему народ куда-то ввысь спровадить хочется, что вытянулся бедняга весь, будто оглобля бетонная, как зенитка изготовленная к стрельбе. Тянется к небу и орёт, горланит: «Туда, товарищи, топайте! Там хорошо! Там ваше светлое будущее!»
Но одно обстоятельство памятник здорово портило и прямо-таки в карикатуру превращало смешную: ручка Ильича левая была зачем-то за спинку заведена, а ладошка её мило так, но боязливо как-то в горсточку сложена. Этот, казалось, небольшой штришок в корне менял смысл монумента и из памятника вождю превращал его в архитектурную пародию на милиционера, втихаря берущего взятку.
В своё время очень часто приходилось мне город По посещать и в гостинице той самой останавливаться, куда герои мои вошли. И каждый раз, когда проходил мимо памятника, обязательно на ручку, за спину упрятанную, поглядывал да заливался от души. Каждый раз карикатурой любуясь, представлял я её то ментом, сзади берущим взятку, то фокусником, а то просто нищим, который стесняется и руку для подаяния потому за спиной держит.
Однажды, при очередном посещении города По, остановился я перед памятником, чтоб ещё над вождём потешиться. Стою, хохочу, заливаюсь, аж самому неудобно. Короче, вволю покуражившись, стал я в головке своей весёлой новые темы по поводу ручонки смешной отрабатывать. Смотрю, гражданин какой-то на меня пристально так глядит. Пожилой, очень со вкусом и прилично одетый. «Уж не чекист ли ненароком отставной или партийный работник на пенсии, – подумал я, – в кощунстве беспардонном советского подданного уличивший?» Ну и решил разобраться, кто ж такой это. Вид серьёзный ужасно напустил на себя, надулся, будто рыцарь Мальтийский, да и спрашиваю товарища:
– Не кажется ли вам, уважаемый, что создатели этого монумента здорово напортачили: вождя мирового пролетариата в самого настоящего клоуна превратив? Посудите сами: ручка левая, за спину заведённая, очень даже неприличные ассоциации вызывает. Кажется, что побирается вождь. Одной рукой верный путь указывает, а другой – милостыню просит стыдливо. Как по вашему это?
Улыбнулся гражданин, как я заметил, невесело и затем не спеша сказал:
– Из-за этого козла именно жизнь моя, как банка консервная, на рельсы положенная да поездом раздавленная, в ничто превратилась. Потому и не могу я с истукана этого, как с клоуна, смеяться. А вам чего не потешиться? Это даже правильно, скажу я вам.
Гражданин затянулся сигаретой поглубже, а мне здорово интересно стало.
– Расскажите, – говорю, – пожалуйста, что вы в виду имеете по поводу Ильича. Интересно очень.
– Почему хорошему человеку и не рассказать про судьбу мою? Правда, чтобы яснее вам было, я издалека, с самого начала начну.
Затянулся гражданин сигаретой, и полилась его ладная и размеренная, прямо-таки осторожная речь:
– Вы, конечно, прекрасно знаете, что жил да был в России мужик серьёзный очень – Сталин Иосиф Виссарионович. Деловой человек, хваткий. С самого детства его жизненным кредо было строить, воспитывать да защищать. Не мешай ему – любое дело четко и качественно до ума доведёт. Да много хануриков-прихлебателей к делу его крутому прилепилось, когда строил он для человечества светлое будущее. И самым отпетым негодяем изо всей этой подвизавшейся братии был не кто иной, как вот этот самый Владимир Ильич Ульянов, памятник которому мы сейчас счастье созерцать имеем. Был Ленин при Сталине – не пришей к одному известному месту рукав. Мешал, как только мог, потому что с детства восца у него в ручонках буйствовала.
Ещё ребёнком будучи, ломал он всё подряд да курочил, на что только взгляд свой малохольный ни кинет. Благо, родители людьми зажиточными были, а не то он их как пить дать пустил бы по миру.
И что вы думаете, прошла у Володи с возрастом восца в ручонках? Ничуть не бывало! Не только не улетучилась, а даже наоборот, ещё больше усилилась. Невыносимой просто сделалась. Крутит, гнёт, ломает всего, а Володя глазёнками блымзает, страдает и не знает, куда пристроить эти шаловливые конечности. Ну и Сашенька – брательник старший – надоумил. Пример подсказал яркий. Восца у него в ручонках тоже поигрывала, потому что штука эта, как правило, родовая. Шарахнул, в общем, Сашенька царя бомбой и – промахнулся. Поймали его да и повесили скорей, чтобы успокоилась у человека восца.
А трон к ручонкам прибрать – не высморкаться, шутка эта не простая совсем, а очень даже серьёзная. Голова и руки тут нужны. Мало в деле таком одного желания.
Короче, стал Володя Ульянов к трону царскому подбираться. Карабкается он, карабкается по каменной, тернистой дороге к заветному, да не получается ничего. И хотя много вокруг себя подельщиков Ленин собрал, у которых тоже восца в ручонках резвилась, толку от их совместной деятельности всё равно никакого не было.
А тем временем Иосиф Виссарионович Сталин тоже по пути к царскому трону шёл, медленно и уверенно. Про Владимира Ильича он прекрасно знал и очень восхищался неукротимым желанием его – головочку цареву отчекрыжить. За страсть ту неугасимую здорово уважал Иосиф Виссарионович Ленина и всем своим коллегам всегда в пример ставил.
И Ленин без дела не сидел, как белка в колесе вертелся. Что он только не вытворял! Кого только не брал к себе в подельщики! То к немцам, то к евреям прибьётся. Денежки возьмет у них, профукает – и снова просит, а толку от него как от козла молока. В общем, перестали товарищу Ленину денежки субсидировать. Обиделся он не на шутку. Плюнул на всё. Прихватил валюту, сколько было, да в Европу рванул. Бродит там злой как собака по городам заграничным разным да пивко импортное потягивает. А восца в ручонках не утихает, мучает невыносимо, совсем извести норовит мужчину. Дунул тогда Володя в Финляндию, к России поближе. Набрал выпивки, закуски. Идёт по берегу Финского залива, смотрит: шалаш стоит заброшенный. Ну и залез он в него. Рюкзачок свой с запасами достал, расстелил тряпочку и, первым долгом, за водочку с пивком принялся. Налил, выпил водички огненной, пивком подпихнул – оно и захорошело вроде, но зато и восца пуще прежнего разбушевалась, словно это не Ленин, а она за воротничок кинула. Гнёт человека, ломает – просто наизнанку его выкручивает. Не смог Владимир Ильич больше издевательство такое сносить и, не откладывая в долгий ящик, прямо тут же, на берегу Финского залива, жизнь самоубийством решил покончить.
Но вот незадача. Набрал Володя Ульянов так много закуски, да выпивки, и к тому же прекрасной, что жалко стало богатство такое чухонцам убогим то оставлять. Вот и призадумался Ильич. Думал он, думал да и придумал: «Вот сначала доем, допью, а потом уже на осине вздёрнусь».
Выпил ещё водочки Володя. Развалился на сене, которое чья-то душа добрая, словно специально для него, в шалаше выстелила; и стали мысли всякие заумные в головку лезть. Вот одна из них, к примеру: «Чтоб от восцы избавиться, совсем необязательно жизни лишаться. Можно только ручонки пообрубать». Рассмеялся Ленин на шутку свою. Отвлекла его чуток мысль эта глуповатая от страданий невыносимых. Шлёпнул водочки ещё стаканчик Ильич да оправиться решил раз последний в жизни. Взял газетёнку иноземную для нужд понятных, поди швейцарскую, и под кустик посеменил. Снял штанишки, присел и за прессу чужестранную взялся.
Сидит себе, поддатенький, на воздушке свежем да зайцев двух сразу хлопает: и читает, и надобности естественные справляет. Вдруг словно током его ударило! Прочитал он в той самой газетке (то ли финской, а то ли швейцарской), что революция в России произошла. То есть то самое дело, которое он так раскрутить и не смог, ловкачи уже сделали. Передумал тут Владимир Ильич и вешаться, и ручонки поганые отрубать. Натянул он обратно портки да и что есть мочи в Россию дунул, даже выпивку и закусь в шалаше забыв.
Прибегает он в Петроград. Глядит – и вправду на мази всё. И революция, и товарищи – бывшие соратники – все при деле. А за всем этим товарищ Сталин. Его работа, сразу видать по почерку. Владимир Ильич хорошо Иосифа Виссарионовича знал. Восцой в руках не страдал тот и строить только, а не ломать любил. Потому-то и дело, в котором Ленин ладу не дал, Сталин до ума довёл и всю власть над страной в своих сосредоточил руках.
Понял всё это товарищ Ленин сразу. Налету шустряга схватил. Кинулся в ножки скорее Сталину и так взмолился жалобно: «Возьми меня, Иосиф Виссарионович, в дело! Верой-правдой служить тебе буду!» А про себя думает: «Не дай бог откажет, заест восца, к попу не ходи. Вешаться как пить дать придётся».