Возможно, для некоторых людей так и есть.
Но это никогда не было моей судьбой.
Думаю, мне были дарованы двадцать два блаженных, лишенных травм года лишь потому, что потом все грандиозно испортилось. Я серьезно, моя богомерзкая жизнь была предсказана тысячу лет назад Мориной Бин, полубезумной посудомойкой, которая напророчила, что одна из сестер Лейн умрет молодой, а другая будет желать смерти (да, именно такое чувство) и чем раньше их убьют, тем лучше будет для мира. Если это не судьба, то что?
Но погодите… прачка-предсказательница также сказала, что в великое озеро вселенной можно бросить много камней, много вариантов. И Кэт говорила, что мы лишь в самом начале предсказаний Безумной Морри. А значит, несмотря на губительное положение дел сейчас, Земля выживет и продержится еще какое-то время. Человечество справиться.
Мне нужно лишь выяснить, какова моя роль в обеспечении такого исхода.
Я должна убить себя? Мой нынешний возраст достаточно молод? И на этой ноте, действительно ли моя сестра все еще жива? Если да, не поэтому ли все пошло наперекосяк — потому что ни одна из нас не умерла?
Я очищаю мысль о суициде от всех эмоций и взвешиваю ее лишь как разумный вариант. Устранит ли это потенциальную угрозу, которую я представляю для мира?
Если это положит конец существованию Синсар Дабх, тогда безоговорочно — да.
Я не хочу умирать.
Внезапно знакомое напряжение стискивает мое тело. Я пристально смотрю сквозь тускло освещенную комнату на дверь.
Иерихон Бэрронс.
Он жив. Я не убила его.
И он здесь.
Дверь открывается, и время как будто зависает, проигрываясь в замедленном режиме. Такое чувство, будто я сто лет его не видела, возможно, потому что боялась больше никогда его не увидеть. Книга контролировала меня пятнадцать часов, и поскольку я знаю, что ему требуется больше времени, чтобы вернуться оттуда, откуда он возвращается, значит, я его не убивала. Слава небесам. Он невообразимо выходит из себя, когда я делаю это, как будто это личное оскорбление.
Он одет в черные кожаные штаны и белую рубашку, рукава закатаны, обнажая сильные предплечья и широкий кельтский браслет из серебра. Его прекрасное лицо как всегда непостижимо. Я использую слово «прекрасный», но для остального мира он не такой. Случайный наблюдатель нашел бы его пугающе кровожадным, животным, тревожно хищным. Генетический штамп лица Иерихона Бэрронса отправился в мусорную корзину генетического бассейна тысячелетия назад. Черты его лица резкие, первобытные, брови выступают, и он может казаться по-настоящему диким, если вам удастся взглянуть на него украдкой, когда он думает, что его никто не видит. Его глаза такие темные, что кажутся почти черными, а когда он злится, в них мелькают кровавые искорки. Его волосы цвета полуночи, гладкие и черные. Его лицо — одно из самых симметричных из всех, что я видела в своей жизни. Его тело… Ну, я вижу в нем грациозную ловкость и мощь зверя даже тогда, когда он в человеческой форме.
Он скользит в комнату тем гладким, животным способом, каким начал передвигаться при мне месяцы назад. Он пропадает из виду, затем появляется вновь прямо со мной, пристально глядя на меня.
Милая рубашечка, говорят его темные глаза. Он ничего не упускает. Я чувствую запах Мэллиса, и ему это не нравится. Мне это тоже не нравится, но рубашка вампира для меня предпочтительнее. Бэрронс одновременно самый сложный и самый простой мужчина из всех, что я встречала.
Моя запачкалась. Я сдерживаю смешок, потому что он кажется неуместным при столь мрачных обстоятельствах, но я нахожу до странного веселым, что сразу после моего превращения в полноценного психопата, первые слова, которыми мы обмениваемся, касаются моей одежды.
Он опускается рядом со мной, прислоняется к стене, нога и плечо касаются меня.
— Ты знал, что это снова я?
— Я почувствовал, когда ты вернула контроль.
Я потираю татуировку у основания черепа. Хотя сначала я злилась, что он пометил меня своей отметкой, теперь я начинаю ценить ее преимущества.
— Как ты пробрался мимо всех этих Невидимых снаружи? — он не выглядит так, будто побывал в драке. Или в нескольких тысячах драк.
— Feth fiada. Друидское заклинание невидимости.
Я хмурюсь.
— Ты никогда меня ему не учил.
— Тебя, вечно сующую нос не в свои дела? Да уж.
— Я убила кого-нибудь?
— Ты причинила вред, но похоже у Книги были проблемы с тем, чтобы привыкнуть управлять твоим телом. Джада в порядке, твои родители тоже.
Я прищуриваюсь. На моих руках, волосах, лице и одежде было слишком много крови, чтобы просто «причинить вред». Я изучаю его профиль. От меня не ускользает, что он ответил на простой вопрос «да-нет» предложением параллельной информации, которая хоть и уместна, но позволяла искусно уклониться. Он не солгал. Но он и не сказал правды.
Он поворачивает голову и смотрит на меня.
Я знаю, что убила, говорю я ровно.
Ну так не трать мое время впустую.
Наши взгляды встречаются. В его глазах я вижу стену, через которую могу протолкнуться и узнать имена, места и то, как. Но если я запутаюсь в том, кого и как убила, мне конец. Я должна стать гладким ровным камнем, легко скользящим по черному озеру, способному меня утопить.
Несколько мгновений спустя я осознаю, что мое сердцебиение приходит в норму, желудок больше не угрожает тошнотой, и я уже и вполовину не так устала, как казалось. На самом деле, я чувствую себя… хорошо. Все благодаря мужчине, сидящему рядом со мной. Такая простая вещь, такая могущественная.
— Ты когда-нибудь видел фильм «Куда приводят мечты»?
Он резко качает головой влево.
Бэрронс всегда отрицает, что смотрел фильмы или сериалы, как будто это слишком плебейское времяпровождение для мужчины вроде него.
— Я любила этот фильм.
Он награждает меня холодным взглядом.
— Какого хрена там любить? Они все умерли. Сначала дети. Потом родители.
Я усмехаюсь.
— Так и знала, что ты его смотрел. — Мне он нравился потому, что когда жена убила себя, ее отправили в ад на вечные страдания в одиночестве. Но ее муж не дал этому произойти. — Ты пришел на мой диван и присоединился ко мне в моем аду.
Он слабо улыбается.
— Возможно, это ты пришла на мой.
— Думаю, неважно, чей это диван, — я поднимаю руку, колеблюсь и опускаю ее обратно на свое бедро. Он не из тех мужчин, что любят физическое проявление привязанности. Он либо занимается сексом, либо не касается. — Так что мне делать?
Он берет меня за руку, переплетая наши пальцы. Его рука огромная, сильная и скрывает мою. Я замечаю черные и красные чернила свежей татуировки над браслетом, охватывающие его руку.
— Что ты хочешь делать?
Я опускаю голову на его плечо.
— Оставить этот мир и найти другой, который не жалко будет разрушить, пока я не убежусь, что контролирую себя.
— А. Так ты думаешь, что миры можно разрушить без последствий, — слегка насмехается он.
— Я могла бы отправиться на заброшенную планету, где нет жизни.
— Важно не то, что ты разрушаешь, а сам факт разрушения. В этом мире есть два типа людей — те, кто способен создавать, и те, кто не способен. Создатели могущественны, они формируют мир вокруг себя. Все существа жаждут власти над своим кусочком реальности. Те, кто создавать не способен, делают одно из трех: убеждают себя принять полужизнь посредственности и ненавидят неудовлетворенность, получая удовольствие от незначительных актов доминирования, которые им удается совершить над своими товарищами; находят создателя, к которому можно присосаться и эксплуатировать, чтобы наслаждаться паразитическим образом жизни; или разрушают. Так или иначе, те, кто не способен создавать, находят способ почувствовать власть и контроль. Разрушение ощущается как контроль.
Я отстраняюсь и смотрю на него.
— И что?
— Ты создатель, а не разрушитель. Разрушение разрушает разрушителя. Всегда. В конце концов. И сильно.
— И что?
— Синсар Дабх паразитирует на тебе. Тебе никуда не убежать. Битва последует за тобой.
— Но я могу минимизировать урон.
— Только для себя самой. Для тебя, может, будет не так важно, если Книга убьет незнакомца или какой-то другой мир. Но сомневаюсь, что это будет менее важно для незнакомца или для людей, которые его любили.
— Так, я не понимаю. С одной стороны, ты только что сказал мне, что все люди по натуре мудаки, за исключением создателей. А теперь ты вступаешься за этих мудаков.
— Я ни за кого не вступаюсь. Я просто утверждаю, что разрушаешь ты здесь или в другом мире, ты все равно разрушаешь. Вот в чем твоя битва — разрушать или нет. Как только ты углубляешься в детали, пытаясь убедить себя, что некоторые вещи более приемлемо разрушать, ты уже проигрываешь самую главную войну. Нет никакой пользы в том, чтобы переносить битву на незнакомую территорию.
— Ты думаешь, что я должна остаться здесь и сражаться, даже если это будет стоить жизни людям, которых я люблю?
— Твоя битва наполовину выиграна. Ты сидишь здесь, со мной. А Синсар Дабх нет. Сделай это постоянным.
— Но ты не говоришь мне, как.
— Чего хочет Синсар Дабх?
— Я не знаю, — об этом я и думала, когда он вошел. Пыталась определить ее конечную цель, чтобы суметь перехватить и помешать.
— Нет, знаешь. Она хочет быть в этом мире, контролировать себя. Чего хочешь ты?
— Того же.
— Почему?
— Потому что я могла бы быть счастлива, если бы все не пошло наперекосяк!
— Все вечно будет наперекосяк. Жизнь состоит не в том, чтобы ждать мира, а в том, чтобы научиться процветанию посреди войны. Потому что впереди всегда ждет следующая битва, — на мгновение он замолчал, а потом сказал: — Почему Синсар Дабх хочет жить?
— Будь я проклята, если знаю, — бормочу я. — Потому что она ненасытна? Ей скучно? Альтернатива — не жить?
— Почему ты хочешь жить?
Я смотрю на него. Потому что я люблю людей, не говорю я. И я хочу провести остаток жизни с тобой, видеть твои следующие шаги, праздновать твои победы, оплакивать твои потери, заниматься с тобой любовью. Боже, почему все всегда проясняет лишь тогда, когда кажется, что я могу все потерять?
Потому что ты все еще веришь, что можешь иметь все и сразу, говорят его темные глаза. Ты не можешь. У нас ничего нет. Лишь текущий момент. Как только ты это понимаешь, ты знаешь, что священно, а что нет, и больше никогда не упускаешь это из виду.
— Но у тебя есть вечность. В твоем распоряжении каждый момент.
— Нет. Как и у тебя, у меня есть лишь этот момент. Смерть — не единственный враг, крадущий у тебя вещи, которые тебе дороги. Ты думаешь, что монстр властен над тобой.
— Так и есть.
— Он властен над тобой лишь с твоего согласия.
Ощетинившись, я выдергиваю свои пальцы из его руки, провожу ими по влажным волосам и говорю:
— Это не правда. Я не выбирала Книгу. Я не впускала ее. Она завладела мной в утробе. Не было ни согласия, ни отрицания.
— Теперь есть.
— А твоего зверя так легко приручить, — говорю я ядовито-сладким раздраженным тоном. Он ведет себя так, будто это просто. Типа, почему я все еще не справилась?
— Никогда не говорил, что это так. Но я сделал это. И я не сидел в раздумьях, колеблясь между самоубийством и бегством. Оба для меня неприемлемы.
— Держись подальше от моей головы, черт подери, — срываюсь я.
— Как ты вернула контроль?
На мгновение я прикусываю нижнюю губу зубами, а затем сознаюсь:
— Я не знаю, что сделала. Возможно, она просто уснула.
— Гадал, случится ли это.
— Но в то же время я разобралась. Она слабела, а я обретала силу.
— И тогда она уснула?
— Вопрос на миллион долларов. Так как мне с ней бороться?
— Стань ею.
Я с недоверием таращусь на него.
— Помнишь руны, которые защищали стены тюрьмы Невидимых? Они черпали силу из сопротивления. Не сопротивляйся. Стань ею, — он встает и протягивает руку. — Идем.
Я отталкиваюсь от пола.
— Куда мы идем?
— Я отвезу тебя обратно в Честер, — он медлит, затем добавляет: — Где мы заточим тебя с помощью камней.
Я застываю.
— Ты только что навешал мне лапши про борьбу с ней. А теперь хочешь попросту запереть? Ты понятия не имеешь, что это сделает со мной или с Книгой. Это может привести нас обеих в подвешенное состояние, и я не смогу с этим бороться.
— Это может парализовать только книгу.
— Точно. Оставив меня полностью в сознании. Заточенной в ловушку. Навеки, — резко произношу я. Однажды я приняла эту судьбу ранее. Но я добилась успеха. Я была уверена, что могу победить в этой битве, если у меня будет достаточно времени.
— Ты сама сказала, что не уверена, захватит ли Книга контроль, когда проснется.
Моя челюсть напрягается.
— Может, я сумею с ней справиться.
— Мне это нравится не больше, чем тебе, Мак.
— Я, черт подери, уверена, что мне это нравится куда меньше, — с жаром отвечаю я. — Не тебя вот-вот запрут.
— Нет, но это мне придется вынести, что тебя запрут. Нет ни малейшей вероятности, что я останусь в подвешенном состоянии, пока ты будешь страдать. Я буду осознавать каждый гребаный момент.
Я вздрагиваю. Если посмотреть на это с такой точки зрения, все очень походит на то, что он пережил со своим сыном.
— Риодан вне игры, Джада держится на чистой силе воли, ши-видящие в полном раздрае в Честере, Дэйгис в полном гребанном хаосе, и мы понятия не имеем, что делать с черными дырами. Нам нужно избавиться от какой-то проблемы, и Книга — это то, что наиболее вероятно принесет немедленный катастрофический урон, — его темные глаза прикрываются. — Книга пока не сделала ничего, за что ты не сможешь себя простить, — осторожно произносит он. — Со временем.
Я слишком взбешена его фразой «избавиться от проблемы», что едва слышу его слова. Как будто я не аппетитный овощ, который можно запихнуть в контейнер и убрать в холодильник.
— И что потом? Мне пассивно ждать, пока вы либо спасете мир, либо нет? И если спасете, ты освободишь меня, чтобы я продолжила свою битву? А если нет, меня засосет в забвение черной дыры? — раздраженно говорю я. Я не хочу быть запертой. Не хочу быть пассивной. Недели своей жизни я потратила впустую, пассивно страдая и отрицая. Его последняя фраза запоздало доходит до меня, и я пристально смотрю на него, перепуганная, потому что он только что ясно дал понять, что я совершила нечто, за что буду ненавидеть себя. Мое раздражение гаснет под сокрушительной волной угрызений совести. Я убила кого-то. Кого-то знакомого. Кого-то, кто был для меня важен. Я закрываю глаза.
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны это сделать. Не только потому, что Книга, возможно, разрушит планету куда быстрее черных дыр, но и потому, что владея твоим телом, она может сделать вещи, которые оставят на тебе неизгладимые шрамы. Я не имею в виду физические. Как только ты окажешься в заточении, я перенесу тебя в место, где я смогу убрать камни, и у тебя будет свобода для сражения.
Я открываю глаза.
— Что ты имеешь в виду? Что за место? — Кого я убила? Я сжимаю руки в кулаки и опускаю их вдоль своего тела, отчаянно желая знать. Отчаянно не желая знать. Он отдельно подчеркнул, что Джада и мои родители «в порядке». Значит, кто-то другой. Не из Девятки, потому что они бы возродились. Ши-видящие? Дети? Невинные случайные встречные? Кристиан? Джейн? Все они? Я убила тысячи одним сокрушительным ударом?
— Место, где твоя битва может длиться сколько угодно без последствий, без боязни разрушить миры. Даже те, которые тебе кажутся незначительными, — сухо добавляет он.
— И ты по чистой случайности знаешь такое место? — я прищуриваюсь. — О Боже, ты был так уверен, что я потерплю неудачу, так уверен, что я открою книгу, и приготовился к этому!
— У тебя внутри неизведанная страна. Это дает тебе два варианта — притвориться, что ее не существует и никогда туда не ступать, хотя ты знаешь, что ею правит маленький маньяк-Гитлер, собирающийся урезать твои границы и завоевать тебя — или прошагать прямиком туда и начать войну. Я был бы разочарован, если бы ты поступила иначе.