– Сударь, – ответил ему Ганелон, бросив на собеседника острый взгляд, – нет таких советчиков у моего короля. Разве что один Роланд, королевский племянник, смущает своего дядю надменностью, что ни день играет со смертью, убеждает его не прекращать с вами войны, ищет себе погибели и позора!.. Видел я однажды, когда отдыхал Карл, скрываясь от зноя в тенистом саду, как подошел к нему Роланд – дорожная пыль покрывала его латы, кровь засохла на беспощадном Дюрандале. Перед тем разграбил он вашу Каркасону, сравнял с землей ее башни и стены, убил сарацинских героев – Тимиза и Бальдрага. Так вот, вижу я: подносит он Карлу пурпурное яблоко – символ императорской власти – и говорит: «Вот так же, дядя, преподнесу я вам в подарок венцы и короны всех земных государей!» Пора бы, – добавил Ганелон, – укротить норов этого хвастуна, покарать его дерзость и чванство. Кому не ведомо, что он каждый день рискует головой? Умрет обидчик – и воцарится на земле долгожданный мир и покой.
– Я наслышан о жестокостях Роланда, – сказал Бланкандрен, удерживая своего ретивого скакуна. – Однако неужто он так зол и беспощаден, что решил завоевать все земли и поработить все народы? Отчего же он так храбрится? Где найти ему рать для таких войн?
Ганелон криво улыбнулся:
– Вы, видимо, не знаете, сударь, как его любят франки. Он им дорог и мил, и они ему верны. Никогда они не изменят Роланду. К тому же он не жалеет для них ни серебра, ни золота, дарит им коней и мулов, дает им вволю шелков и доспехов – всего, чего им угодно! Карл души в нем не чает, что ни попросит племянник – все исполнит. Помяните мое слово: не только Запад, но и весь Восток покорит этот рыцарь своему владыке!
Далека дорога до Сарагосы. Ехали наши путники проезжими путями и лесными тропами, пересекали реки и взгорья. Понял Ганелон, что запали его слова в душу Бланкандрена, что пуще всех недругов возненавидел сарацинский посол королевского племянника. Раскусил араб и характер франкского графа, оценил его трусливое лукавство. Так долго странствовали они вместе, что успели столковаться. Дали они клятву друг другу погубить Роланда.
Добрались послы до сарацинской столицы и поехали прямо ко дворцу Марсилия. Там сошли они с коней под вечнозеленым тисом, прошествовали туда, где в саду, под сосной, стоял высокий трон испанского повелителя. На александрийской парче, в окружении двадцати тысяч мавров, сидел правитель и в глубоком молчании ждал, когда приблизятся к нему Бланкандрен с Ганелоном.
– Да хранят вас, государь, наши боги Магомет и Аполлен! – сказал сарацинский посол, поклонившись Марсилию. – Я изложил вашу волю императору Карлу, но он не дал ответа, лишь воздел руки к небу, вознося хвалы своему богу. Карл прислал к вам этого франкского графа, благородного и честного. Пусть он сам скажет, что привез – мир или войну.
– Послушаем посла, – молвил Марсилий.
Опытный Ганелон успел по дороге обдумать ответ и повел речь умно и искусно:
– Мой владыка Карл Великий повелел тебе передать вот что. Коль примешь ты Христов закон, даст тебе король во владение половину Испании. А коль не согласишься, прикажет тебя схватить и отправит в цепях в наш стольный город Ахен. Там тебе вынесут правый приговор и предадут позорной казни.
Марсилий прямо пятнами пошел от гнева, слыша такие дерзкие речи. Схватил он свой златоперый дрот и хотел метнуть его в наглого графа. Насилу удержали его мудрые вельможи.
А Ганелон схватился за меч и вынул его из ножен на два пальца.
– Мой Морглес! – воскликнул франк. – До чего же ты красив и светел! Пока я тобой препоясан, пока сжимает моя длань твою рукоять, не скажет про меня император, что в чужом краю погиб я один. Нет! Со мной погибнут лучшие из недругов!
Переполошились арабы.
– Надо их развести! – кричат. – Не допустим смертного боя!
Уняли они своего повелителя, вновь усадили на трон, покрытый драгоценной александрийской парчой, и один из вельмож воскликнул:
– Напрасно, государь, замахнулись вы дротом на посла. Не грозить ему должно, а внимать!
– Не впервой, – промолвил граф Ганелон, – сносить мне тяжкие обиды, хватит у меня на то силы и разума. Но даже если ты предложишь мне все золото, что есть на свете, дашь все сокровища, которыми славятся испанские земли, все равно я не стану молчать и без обиняков скажу то, что просил передать император Карл своему смертельному врагу!
Сбросил он с могучих плеч плащ, подбитый соболями, наполовину вытащил меч из ножен, сжал грозно правой рукой золотую рукоять.
– Ай да боец! – вскричали в восхищении неверные. – Вот смелый рыцарь!
– Государь, – продолжал между тем франкский посол, – ни к чему не приведет твой гнев. Крестишься – и получишь половину Испании. Другую половину возьмет себе граф Роланд. Будет у тебя соправитель гордый и кичливый, но так распорядился король наш, великий Карл. Сам прочти, что он пишет.
Выхватил Марсилий королевское письмо из рук Ганелона, сорвал в ярости печать, бросил наземь воск, развернул тонкий пергамен, на котором писал свои грамоты франк-завоеватель.
– Король припоминает мне свои обиды, – сказал он маврам, – поминает своих послов Базана и Базилия, которых я предал казни у Антильских гор, и велит отдать ему в заложники моего дядю-альгалифа. Не то, пишет Карл, лишусь я и чести, и жизни.
Тут бросился к царскому трону юный Журфалей, сын Марсилия.
– Отец! – вскричал он. – Вижу я, что франкский посланец явился сюда осрамить нас и обидеть. Разреши мне сквитаться с ним за его дерзость, а я уж заставлю его распроститься с жизнью!
При этих словах Ганелон, ни секунды не промедлив, обнажил меч и прижался спиной к высокой сосне.
– Постойте, государь! – шепнул Бланкандрен Марсилию. – Не доведите до расправы – так все дело можно погубить! Франк по дороге мне поклялся, что будет нам другом.
– Вот как? – удивился Марсилий и отвел в сторону графа Ганелона.
– Граф, – сказал он послу. – Кажется, я вас обидел понапрасну. Чуть не убил вас в сердцах моим дротом. Примите же в залог нашей дружбы этот соболий мех – надеюсь, дорогой подарок загладит вашу обиду.
– Охотно принимаю ваше подношение, государь, – почтительно ответил Ганелон, – и пусть Господь ниспошлет вам милость!
– Поверьте, граф, я готов полюбить вас всей душой, – продолжал Марсилий, – и хочу побольше узнать о вашем славном Карле. Говорят, он уже совсем стар, одолели его труды и годы. Сколько земель он завоевал! Сколько мечей отразил его непробиваемый щит! Сколько властелинов он пустил по миру! Когда же наконец он перестанет сражаться и укротит свой норов?
Тут-то Ганелон и открыл свое мстительное сердце.
– Смел Карл и неподкупен, – произнес он, – и не будет мира, покуда жив Роланд, покуда живы отважные королевские пэры, покуда жив любимец Роланда доблестный Оливье! А до тех пор, пока они окружают Карла и пока состоит при нем его отборная двадцатитысячная рать, никто не смутит его сердце, ничто не поколеблет его могущество!
– Любезный граф, – улыбнулся сарацинский владыка, – у меня хватит сильных и красивых воинов, чтобы собрать войско не в двадцать, а в четыреста тысяч человек.
– Нет, этим вы не испугаете Карла. Не тешьтесь понапрасну своей силой, не миновать вам страшного урона. Следует поступить не опрометчиво, но мудро. Сдается мне, нужно послать Карлу такую дань, столько золота и подарков, чтобы кругом пошла голова у каждого франка. Когда же Карл отправится назад, в свою милую Францию, оставит он позади своего войска арьергард под началом Роланда и храброго Оливье. Вот тут вы на них и нападете – будет в арьергарде двадцать тысяч, а вы двинете на них все сто тысяч своих воинов. Нет для засады лучшего места, чем Ронсевальское ущелье, не выберутся франки из такой западни. И Роланд, и Оливье найдут смерть в этом походе, вы же будете вечно жить в покое и мире.
Обнял Марсилий Ганелона и повел его смотреть свои сокровища.
А потом поклялись они оба: один – предать, а другой – сгубить Роланда. Один – на мощах, вделанных в рукоять Морглеса, другой – на своей языческой книге.
И вот пришли к Ганелону верные бароны Марсилия.
– Возьмите, граф, этот меч, – сказал один, – таких мечей еще никто не нашивал, за одну рукоять я заплатил тысячу червонцев. Примите его в знак приязни, пособите нам сгубить Роланда, устройте, чтобы застали мы его в арьергарде.
– Да будет так! – ответил Ганелон.
– Вот шлем, – сказал другой язычник, – нигде в мире не найти такого крепкого шлема, самое твердое железо пошло на его выделку. Возьмите его, граф, и сделайте все, чтобы посрамили мы кичливого Роланда.
– Да будет так! – ответил Ганелон.
– Сударь, – сказала супруга Марсилия Брамимонда, – муж и все вельможи вас чтут и любят. Чту вас и я, граф! Свезите эти богатые серьги вашей жене – нет таких ни в Риме, ни в Ахене, – и пусть станет ваша жена мне верной подругой.
– Да будет так! – ответил Ганелон и глубоко в сапог упрятал подарок владычицы.
Подозвал Марсилий своего казначея:
– Готова ли дань для Карла?
– Готова, государь: семьсот верблюдов с золотом и двадцать знатнейших заложников!
– Видите, граф, – воскликнул Марсилий, – я все сделал так, как вы сказали. Сделайте и вы, о чем прошу: не изменяйте нашей дружбе, а уж я не пожалею своей казны – каждый год буду вам посылать по десять мулов, груженных сокровищами. Вот вам ключи от Сарагосы – передайте их великому Карлу вместе с дарами, пусть назначит он племянника прикрывать отходящее войско. А уж я встречусь с Роландом в горном ущелье и сдержу свое слово!
– Да будет так! – ответил Ганелон, пришпорил коня и отправился в обратный путь.
А Карл Великий был уже совсем неподалеку от Сарагосы. Разрушив очередной сарацинский замок, раскинул он огромный лагерь у леса, ждет не дождется вестей от своего посланца.
Поутру, подъезжая к лагерю, услышал Ганелон звук рога. Это Роланд трубил в свой знаменитый Олифан – звучный рог из слоновой кости. Далеко разносится звук Роландова рога, и все, кто его слышат, спешат навстречу отважному рыцарю. С одной стороны скачет к нему доблестный Оливье, с другой – от своего шатра торопится бесстрашный Эмери Нарбоннский. Кто бы ни подъехал к Роланду, всех он привечает доброй улыбкой, всех поздравляет с наступившим утром.
Издалека виден шатер императора, украшенный золочеными гербами. Спешат к нему королевские пэры – графы и герцоги. Спешит к нему и Ганелон, вслед Роланду и его свите.
«Проклятый мальчишка, – бормочет Ганелон, – я вернулся живым, но тебе живым не бывать!»
Чуть свет Карл Великий был уже на ногах. Отстояв обедню, уселся он прямо на траве около своего шатра и держал совет с приближенным. Здесь и нашел его посланец Ганелон.
– Храни вас Бог, государь, – поклонился он императору. – Я выполнил ваше поручение.
Все обдумал злоумышленник, пока возвращался от мавров, и повел свою речь хитро и уклончиво:
– Привез, государь, я невиданную дань от царя Марсилия: семьсот верблюдов с арабским золотом да еще двадцать самых знатных заложников. А вот ключи от Сарагосы. Поганый басурманин просил вас не гневаться за то, что не прислал по вашей просьбе своего альгалифа. Не пожелал креститься старый альгалиф, не пожелали креститься четыреста тысяч язычников. Сели они на суда, взяли с собой драгоценное оружие и отправились восвояси. Но – я сам был тому очевидцем, государь! – не успели они отплыть и на четыре мили, как нагрянул страшный вихрь и потопил все их корабли. Погибла басурманская рать. Утонул и альгалиф, а не то был бы он уже у вас под замком. Марсилий-язычник клянется, что и месяца не пройдет, как явится он к вам, государь, креститься и, как верный вассал, вложит свои руки в ваши, дабы получить от вас во владение хотя бы половину Испании.
– Хвала Творцу! – радостно воскликнул Карл. – Превосходное известие вы привезли, граф. Ждет вас за то почет и большая награда!
Загудели боевые трубы, отозвались гулкие рога, загремело оружие, заржали кони, заревели мулы – снимается с места франкский лагерь.
– Домой! Идем домой! – счастливая весть летит от шатра к шатру, от обоза к обозу. – Конец жестокой войне! Здравствуй, милая Франция!
Перед тем как отправиться в обратный путь, решил Карл потешить своих воинов и устроить им веселое представление. С императором в походы нередко ходили странствующие жонглеры – певцы и рассказчики, акробаты и музыканты. Особым обозом двигался зверинец короля: дрессированные лошади, медведи и обезьяны.
Позвал Карл жонглеров, и те шумной толпой явились к его шатру. Кто в будничной рубахе до колен, чепце и мягких туфлях. Кто в серой куртке и красной накидке с желтой бахромой. Тот в одежде из разноцветных лоскутьев, у того – коврик на плече, у другого – большой кошелек на поясе: не скупитесь, рыцари, вы завоевали богатства, пусть и нам перепадет от ваших щедрот!
Запели флейты, зазвенели виолы, загундосили волынки и дудочки, залаяли собаки, закричали обезьяны, заверещали говорящие попугаи: «Слава кор-р-ролю! Слава Кар-р-рлу!»
Вокруг королевского шатра расселось на траве разноликое воинство. Открыли представление канатоходцы – каждый в нарядном белом чепце, красной рубахе, подтянутой на бедрах, в коричневых штанах и белых башмаках. В минуту они воткнули в землю длинные тонкие шесты и укрепили их так, что шесты не могли наклоняться ни в ту, ни в другую сторону. Быстро натянули тонкий канат и принялись на нем вертеться и кувыркаться. То вдруг зацеплялись за него ногами, вставали в полный рост и быстрой побежкой совершали целое воздушное путешествие от одного шеста к другому.
Зрители с громким одобрением бросали акробатам мелкие денарии и тяжелые солиды, а рыцари побогаче, случалось, скидывали с плеч дорогой плащ и с восторгом бросали на зеленую арену.
На смену канатоходцам выбежал на луг веселый медвежий поводырь. Впрягшись в тачку и подрыгивая ногами, как норовистая лошадь, выкатил он медведя в короткой рубахе с голубыми узорами и в капюшоне с бубенчиками. Медведь, потешно припав к волынке, исторгал из нее чудовищные звуки, вызывая у зрителей приступы громового хохота.
А потом начался шутовской турнир. Словно на боевом поле, с двух сторон бросились друг к другу два наездника. Вместо лошадей они оседлали больших белых собак, а сами рыцари, закованные в доспехи, с копьями наперевес, оказались потешными макаками. Одна обезьяна, как настоящий франк, была одета в полотняные панталоны, на которые свешивалась шелковая бахрома праздничной туники. На другой макаке был сарагосский шлем и крепкий сарацинский щит, подвешенный на шею. К ногам обезьян были прицеплены маленькие шпоры, которыми они нещадно кололи своих лохматых лошадей. Вот началась потеха! Всадники размахивали копьями, ударяли ими о щиты противника, гримасничали, стараясь посильней напугать друг друга, пока «франкский рыцарь» не вышиб наконец «сарацина» из седла, к невероятной радости всех присутствующих.
Завершал турнир укрощенный и прирученный молодой лев, которого прислал в подарок Карлу африканский султан Абдуррахман. Лев, как человек, вышел на луг на задних лапах, приблизился к королю и поклонился ему до земли. Король засмеялся от удовольствия. Но в тот же миг глаза льва налились кровью; припав к земле и не обращая внимания на крики жонглеров, он угрожающе взревел и, ударяя себя хвостом по бокам, двинулся туда, где подле арены сидел на траве граф Ганелон. Тот побледнел и потянул меч из ножен.
Легкая тень бросилась наперерез льву. Зрители и ахнуть не успели, как львиная голова оказалась прижата к земле могучей рукой бесстрашного Роланда. Лев дернулся, а через минуту уже тихо мурлыкал, как большой котенок, уткнувшись в широкую ладонь своего победителя.
– Щенок! – процедил сквозь зубы Ганелон. – Опять ты унизил меня. Ну погоди же!..
Между тем шумные королевские войска уже двинулись в путь. Летним вечером подошли они к северным склонам высоких Пиренейских гор и встали лагерем при входе в Ронсевальское ущелье. Там, за ущельем, начиналась родина, начиналась милая Франция.
На вершине холма воткнул Роланд в землю королевский стяг. Вокруг него и расположились походные палатки императорского войска.