— Так никого и нет. А это… — Выходит наконец из ванной, и руки у него почти пустые, разве что некогда мою зубную щётку, заботливо определённую жить в пластиковом футляре, в пальцах вертит. — Это так. Я её выброшу, если ты захочешь.
Приехали. Перекидывались сообщениями изредка, и то, как я считал, писал для того, чтобы проверить, не протёк ли я окончательно крышей и снова не потерялся, а теперь вот.
Снова.
— Вот так, значит?
— Да, вот так.
— Ну выкинешь ты её, и что? После я окажусь не достаточно тёплым и на вешалке появится другая?
Валить.
Прямо сейчас и срочно.
Валить на фиг отсюда, пока не случился очередной, ни черта не безопасный скандал. Причём скандалить буду один я, а он слушать, кивать и обещать всё вместе со всем и, возможно, хватать меня за руки.
— Тош…
— Рот закрой, — вырывается тут же, даже не успев оформиться в голове. Вырывается как реакция на ласковое обращение, которое было самым приемлемым из всех остальных. Смотрит совсем как мой пёс, когда я запрещаю ему жрать всякую дрянь, подобранную на улице или выуженную из-под шкафа. Смотрит так, будто я его только что хлестнул по морде. — И вещи мои отдай, — заканчиваю тем же тоном, и он, выдохнув через нос, смиренно протягивает мне зубную щётку, которую всё это время держал в руке.
— Это что, всё?
Забираю и пялюсь так, будто и не моя была. Пялюсь и вспоминаю, что, собственно, это единственное, что я сюда купил. Оставался редко, чаще он у меня.
— Ну да.
— Серьёзно? Мы встречались три года, а всё, что у меня здесь есть, — это зубная щётка?
— Выходит так, раз уж больше ты ничего не привозил. Кроме той сумки.
Хочу сказать, добавить что-нибудь и… И просто не нахожу слов. Хочу пошутить или хоть как-то замять паузу. Паузу, что тянется и тянется, потому что меня зашибло пониманием. Потому что меня осенило только что. Потому что я наконец в полной мере осознал всё. Чего именно ему так не хватало и почему он завёл того мальчика.
Даже звучит смешно.
Почему он завёл мальчика, как я завёл собаку.
Мальчика, который буквально готов ластиться, есть с рук и нести всякую милую чушь. Мальчика, который из кожи бы выпрыгнул, позови его Марат к себе. Кошусь на куртку снова.
Небольшая совсем. Нашивки на плечах. Неужели очередной студент?
— Так это?.. — спрашиваю всё-таки, хотя и уверяю себя, что мне наплевать на то, каким будет ответ. Хотя и уверяю себя, что хрен с ним и пусть. Пусть. Не моё дело давно. Не мой парень. Да и зубная щётка-то, по сути, тоже… не моя.
— Вроде того, — кивает, чуть помедлив, и больше не добавляет ничего. Ни взгляда, ни слова. Не добавляет ничего, и мне даже немного жаль эту его ласковую подстилку, которую он вряд ли когда-нибудь по-настоящему полюбит.
Тишина виснет между нами. Тишина и всего каких-то полтора шага. Тишина и осознание того, что, собственно, можно развернуться и выйти.
Но отчего-то не спешу, да и Марат не прогоняет тоже.
Да и Марат, что запихивает руки в карманы штанов, ничего не говорит и глядит только. Не давяще и без осуждения. Глядит, и всё тут. Глядит, пока телефон, что он по привычке таскает в правом заднем кармане, не оживает и он нехотя выдёргивает его. Взглянув на экран, медленно ведёт пальцем вправо, принимая вызов:
— Да?
Стою слишком близко, чтобы иметь хоть какой-то шанс не услышать. Стою довольно близко, чтобы голос по ТУ сторону трубки не услышать. Угадал. Голос, что явно принадлежит кому-то не старше двадцати и весело тараторит что-то. Голос хозяина куртки, которая демонстративно болтается посреди полупустой вешалки и притягивает к себе взгляд.
— Нет, не занят.
Конечно, ты теперь никогда не занят. Тебе не нужно ни перед кем отчитываться, можно за ночь успеть посетить трёх таких, а после как ни в чём не бывало вернуться к своему рыжему злыдню и завалиться спать.
Конечно, ты теперь абсолютно свободен.
Злоба волной.
Вверх.
По горлу и словно в ноздри. Словно дышать мешает. Душит. Наполняет рот, как мутной, грязной водой.
Злоба и ещё кое-что. Кое-что, что нормальные люди чувствуют только к важным вещам. К важным в своей жизни.
Собственничество проснулось?
Ну и хрен с ним. Пусть.
Делаю шаг вперёд, цепляюсь пальцами в идеально выбритый подбородок и рывком задираю его вверх, чтобы к шее, которая наверняка горьковатая от лосьона после бритья, открыть лучший доступ.
Делаю шаг вперёд и, не дожидаясь вопросов или пока растерявшийся и замолчавший на середине фразы предпримет что-то, кусаю чуть левее кадыка.
Кусаю, перекатывая между зубами плотную кожу, и этого кажется мало вдруг. Этого кажется мало, потому что легко будет скрыть.
Этого кажется мало, и сам не понимаю, как, притёршись ещё, ставлю самый натуральный засос.
Старательно так, как перетренировавшийся на помидорах школьник.
Старательно и едва не урча от удовлетворения, потому что голос, который беззаботно болтает себе что-то в трубке, даже не подозревает, что свободная ладонь составляющей его свободных отношений вцепляется в моё плечо и стискивает. Держит просто, ни больше ни меньше. Держит просто, не отпихивает и не прерывает.
Держит и что-то невнятно мычит в ответ на вопросительные интонации.
Отрываюсь лишь спустя минуту и, полюбовавшись результатом, полюбовавшись крупным, уходящим в черноту фиолетовым пятном, отступаю к двери.
Кивнуть на прощание хочется, чтобы не отвлекать от такого важного диалога и не выглядеть слишком уж торжествующим, но наступает вдруг и выхватывает из моих пальцев злополучную щётку.
— И как это понимать? — спрашиваю в полный голос, и его собеседник тут же замолкает и наверняка прислушивается. — Это рейдерский захват собственности?
— Почти. Считай, что я её не нашёл. Заедешь как-нибудь потом.
Хмыкаю и совершенно по-детски злорадствую, глядя на результат своих трудов. Как ни в чём не бывало прижимает трубку плечом и протягивает мне руку для пожатия.
Помедлив, всё-таки обхватываю его ладонь пальцами и, легонько сжав, второй нажимаю на дверную ручку и пячусь спиной.
Помедлив, всё-таки обхватываю его ладонь пальцами и понимаю, что последний раз вот так касался кого-то довольно давно.
Понимаю, что у нас руки одинаково горячие.
Понимаю, что чёрт с ней, с этой щёткой.
***
Продержавшись неделю, возвращаюсь в заброшенную ещё в начале двухтысячных деревню снова. Хожу по комнатам, разговариваю со стенами и убираюсь, не добившись никакого результата. Следующий интервал выходит ещё меньше: в три пачки сигарет, десяток пространных сообщений от Марата и один кошмар с той зелёной курткой, которую моё подсознание превратило в монстра, опаснее ненавидящего меня кота.
Но зато дед сниться перестал. Перестал приходить за мной и оставлять ожоги по всему телу. Перестал долбиться в окно и злобно глядеть сквозь почему-то всегда прозрачные занавески.
Дед сниться перестал, но начали безликие пассии бывшего.
Шикарно же.
Шаг до дурки.
Шаг до того, что вообще перестану спать, ожидая, что вот-вот нагрянет мрачный старик с печаткой, облачённый в зелёный бомбер.
— Знаешь, я бы давно ёбнулся, если бы торчал вот так один.
Мерю шагами грязную комнату в деревенском домике и после понимаю, что, собственно, я и так постоянно торчу один. Новых друзей у меня, само собой, под кроватью не наросло, компания, с которой мы собирались встречать этот злополучный Новый год, и вовсе как-то расползлась, а коллег благодаря удалёнке как таковых и нет. Только иконки в рабочем чате да аватарки в социальных сетях.
Нет, есть Макс, который, как и в прошлый раз, чихает и трёт нос лапой, наверняка мечтая скорее вырваться на улицу, да, стало быть, Марат, который пишет мне чуть чаще теперь. Примерно раз в два дня, а то и каждый день. И осторожно всё, не навязываясь, а всё больше изображая попытки проконсультироваться по какому-нибудь важному вопросу. Ра-бо-че-му. Пересёкшись где-нибудь и оплатив моё время.
— Тебе не скучно?
Отвечает почти сразу же и весьма неласково.
Отвечает, сорвав с окна хлипкий карниз и почти стукнув этой кривой металлической палкой по моей макушке. Тут же втягиваю голову в плечи и запоздало понимаю смысл того, что ляпнул.
— Прости! Не подумал. — Поднимаю ладони вверх, демонстрируя свою беззащитность и раскаяние, но и сдаваться не собираюсь тоже. Вот ещё. Захочет, чтобы не приходил больше, — вышвырнет пинком, а пока двигает всякое — это так. Выпендрёж. — Но ты же можешь уйти, если захочешь, верно? Я тебя третий раз зову к себе, а ты только психуешь.
Причём ещё как психует. То стулом швырнёт, то перевернёт что-нибудь. А в мой последний визит и вовсе распахнул входную дверь, недвусмысленно намекая, что мне стоит сделать. И всё одно, хоть убей, не верю, что всерьёз всё. Что не показушничает, развлекаясь за мой счёт. И всё одно не верю, что всерьёз, и потому продолжаю приходить.
— У меня есть телевизор, — начинаю перечислять по второму кругу и даже загибаю пальцы. Увидел бы кто со стороны — точно решил бы, что душевно больной разговаривает с пустотой. — Правда я даже не знаю, работает он ещё или нет, но есть же!
В печке что-то гулко фыркает в ответ. Невольно хмыкаю тоже и продолжаю перечислять:
— Ещё есть соседи, которые то срутся, как твари, то трахаются, как пара озабоченных бабуинов с соответствующими звуками. Это просто нужно слышать. А! Ещё у меня есть интернет. Ты знаешь, что это такое?
Ответом озадаченная тишина и страдальческий собачий чих.
— Так узнаешь! Тебе понравится. Научишься двигать мышью, и считай всё — занят на несколько ближайших десятков лет.
Что-то гулко падает на чердаке, и извёстка, давно отставшая от потолка, осыпается тонкой струйкой. За мой, мать его, шиворот.
Выдыхаю, передёргиваю лопатками и, осмотревшись, замечаю, что принесённой мной папки, которая в прошлый раз лежала нетронутой на комоде, нигде нет.
Шутливое желание спорить как-то улетучивается.
— Ты пролистал, да?
Пустота отвечает утвердительным шорохом из недр шкафа. Отчего-то грустным, как мне кажется. Только что он буквально был готов отодрать часть оконной рамы, а теперь едва шуршит. Неужто спустя столько лет стало больно? Неужто не стоило?..
— Вспомнил?
Ещё один не шорох, а скрип даже. Совсем тихо. Не вслушивался бы — и не понял бы.
Выдыхаю и, наплевав на грязь, падаю на старую, со стальной спинкой и сетчатым матрасом кровать. Собака тут же оказывается рядом и укладывает свою морду на мои ноги. На автомате почти, не глядя тянусь к чёрному носу и поглаживаю короткую шерсть кончиками пальцев. Смотрю в потолок, привалившись лопатками к тонкой деревянной перегородке, и гляжу на одиноко болтающийся под потолком плафон с местами оплавленным проводом.
— Знаешь, это всё так… Я даже не знаю. Стрёмно? Иронично? Страшно? Может, всё вместе и сразу? Да, скорее всего, так. Вместе. Я постоянно думаю обо всём этом. Об этом божке, который голоден, о том, что кому-то не повезло, а кому-то, напротив, повезло. Повезло встретить тебя или вовремя очухаться и унести ноги. Я хочу сказать, что… — Нужные слова выуживать сложно, приходится цеплять каждое чуть ли не крюком и насилу вытаскивать на поверхность. — Что сейчас уже ничего не поделать. Что… я ничего не могу для тебя сделать, понимаешь? Ты меня вытащил, а всё, что могу сделать я, — это приезжать сюда и разговаривать со стенами, надеясь, что так тебе немного легче. Надеясь, что найдётся способ сделать всё проще.
Пустота игнорирует меня, а если и отвечает, то полной, растворяющейся в пространстве тишиной. Тишиной, которая пугает меня больше упавшего карниза или того, что может запустить в меня стулом. Тишиной, которая оттого и страшная, что её ничем не прошибёшь. Слова так и висят в воздухе и не желают исчезать. Слова, что крутятся раз за разом в моей голове, и чтобы как-то выгнать их оттуда, смыть другими мыслями, начинаю говорить снова:
— Я… та ещё ледышка с вечным пунктиком на личном пространстве. Привык к тому, что вокруг меня постоянно вертится кто-то, обогревает и лезет со своими нежностями, а я только пихаюсь и снисходительно позволяю вот это всё. Нет, не то чтобы осознанно, но… Но не знаю, как ещё попробовать объяснить. — Пытаюсь показать что-то пальцами, как-то обозначить, и понимаю, что дерьмо это всё, дерьмо выходит. Непонятное путаное дерьмо и жестами, и словами, но договорить нужно. Сформулировать хотя бы для самого себя. — И смысл в том, что я так пихался, отстаивал эту свою свободу, что в итоге отстоял.
Поднимаюсь на ноги, ощущая, насколько сильно вдруг стены давят. Будто секунда ещё — и обрушится потолок. Заставляя себя не бежать, дохожу до дверного порога и останавливаюсь, нагнувшись за рюкзаком.
— И знаешь, что я сейчас чувствую? Пустоту. Мне одиноко, Саш. — Пауза, возникшая после его имени, неумышленная. Пауза, возникшая оттого, что я не знаю, хочет ли он, чтобы я вообще звал его по имени. Чтобы звал хоть как-то. Но никак не проявляет своего недовольства, вообще никак не проявляет себя, и я договариваю, не косясь на стоящую за печкой кочергу как на потенциальное оружие: — И порой настолько давит, что я ловлю себя за руку, просто запрещая себе звонить ему.
Сказал. Пусть сам себе. Пусть в пустом доме на отшибе мира. Но сказал. Сказал — и тут же навалилось сверху. Тут же всё, от чего я прятался, упало и начало давить.
Макс скулит и толкает входную дверь, скребёт её, желая как можно скорее оказаться на улице. Открываю ему и, выпустив, задерживаюсь ещё ненадолго. На пару фраз и безмерную прорву покрывшей с ног до головы тоски.
— Я не знаю, как ты протянул столько времени один. Я не знаю, можно ли к этому привыкнуть, и не верю, что ты привык. Я приеду ещё через несколько дней, ладно?
***
Докурил, глядя на непривычно низкую круглобокую луну, окинул взглядом не слишком-то привлекательный вид, что открывается с моего третьего этажа самой что ни на есть типовой пятиэтажки старой застройки, и, не заметив ничего необычного, задвинул лоджию. Ночью температура опускается почти до минуса, и потому, пока курил, продрог. И потому пожалел, что махнул рукой и не накинул куртку.
Макс лежит около старого, ещё от бабушки мне доставшегося дивана, на котором жесть как неудобно спать, если не на кого закинуть руку и вообще прижаться так, чтобы в спину не впивались пружины.
Макс лежит у дивана и настороженно ведёт ухом, когда прохожу мимо него, и даже открывает один глаз. Открывает для того, чтобы убедиться, что всё в порядке, и, почесав нос о лапу, засыпает опять.
Да, без него здесь бы совсем тухло было.
Уже и не представляю, как это — без него.
Поглядев на часы и решив, что сегодня рабочие дела обойдутся как-нибудь без меня, закрываю бук. Приготовив постель, стаскиваю висящее на двери полотенце и, закинув его на плечо, иду в душ.
По обыкновению уже, оставляю дверь приоткрытой, чтобы пёс, потеряв меня, не начал скрестись, и, раздевшись, шагаю в душевую кабину.
У Марата полноценная ванна, я же от своей избавился сразу же, как переехал. Ну её на хрен, столько места и времени.
У Марата вообще много чего полноценного, в отличие от меня. И несмотря на то, что смалодушничал и поступил со мной как мудак, всё-таки хороший. Хотя бы потому, что я сам тот ещё никогда не идущий на уступки придурок. Хотя бы потому, что, наверное, сам взывал бы, если бы мне перепадало только по дежурному поцелую раз в три дня и скривившаяся рожа на попытку обнять под чьим-то взглядом.
Наверное.
Ожесточённо трусь мочалкой и, толком не сполоснувшись, принимаюсь за волосы, крепко зажмурив глаза.
Из головы всё треклятая щётка не идёт. Куртка, демонстративно оставленная на самом видном месте, тоже.
Ну смешно же.
«Вот, посмотри, у меня кто-то был. Тебе же не всё равно? Нет же? Скажи, что нет, ну скажи!»
Смешно… Закусываю губу и ощущаю горький привкус стекающей по лицу мыльной воды. Охуеть как смешно.
Ему не хватало меня.