— Чего ты хочешь? — впервые, пожалуй, за последний месяц спросил Стив. — С ума я сойти не могу, убить ты меня не сможешь. Рано или поздно я выучу все твои трюки и аргументы, у меня крайне стойкая и крепкая психика, что тогда будешь делать? На что потратишь свою вечность?
— Вечность, — с презрением отозвался Рамлоу. — Что б ты понимал в таких вещах.
— Ничего, — спокойно согласился Стив. — Поэтому я хочу знать, что тебе нужно. Может, договоримся.
— Договоримся, — уже с откровенной издевкой протянул Рамлоу. — Хуй там. Ты у меня света белого не увидишь. Я день и ночь буду ебать тебя в мозг. А, может и не только туда.
— За что? — поинтересовался Стив, все еще честно пытаясь понять причину такого особенного к себе отношения.
— Просто потому, что я могу, — хрипло протянули сзади, и Стиву на мгновение показалось, что он чувствует ледяное дыхание на шее. — Потому что ты весь такой чистенький, такой шаблонно-правильный, что хочется тебя раком поставить. За то, что уронил на меня дом, похерив ГИДРу, когда я почти соскочил с ее хуя. За то, что ты — зашоренный мудак, уверенный в собственной правоте. За то, что плевать хочешь на всех, кто не укладывается в твою картину мира. Это если тебе нужен полный список. Мне же достаточно первого пункта, так что не пытайся.
— Не пытаться что?
— Словами через рот доказать, насколько сильно я заблуждаюсь на твой сиятельный счет.
— Зачем? Почти все правда. О том, что я мудак, мне говорили еще в тридцатые, притом почти теми же словами. Насчет правильности не уверен, но, думаю тут ты не совсем прав, но, опять-таки это твои проблемы. А что до ГИДРы, то тебе просто не повезло. Надо быть разборчивее.
За спиной раздался почти животный рык бешенства, почти такой же, как тот, который Стив слышал в лифте.
— Какая же ты сука, Роджерс.
— Чего ты злишься? Я даже согласился с твоими доводами.
— День — не мое время, — отозвалось умертвие, бывшее когда-то Броком Рамлоу. — Я подожду.
Хмыкнув, Стив спустился по террасе и потрогал воду в озере. Та была холодной, но так как делать было нечего, а простудиться он все равно не мог, то решение искупаться пришло будто само собой.
Остаток дня ушел на то, чтобы съездить в городок за продуктами и вытереть пыль в спальне, в которой собирался ночевать. Рамлоу не появлялся, но Стив знал, что самое “интересное” впереди — ночь обещала быть длинной.
Как следует протопив дом, Стив перед сном устроился на большой кровати и покрутил в руках мобильный.
— Я не ставлю будильник, — вслух сказал он. — Я редко сплю дольше шести часов, так что развлекайся. И дай уже жить если не нормально, то как раньше.
— Не бывает как раньше, — Стив не заметил, как провалился в сон, потому что увидел Рамлоу, а не просто услышал его. Выглядел тот привычно отвратительно: обожженный, изуродованный и зависший в нескольких дюймах над полом. — Такой взрослый, а в сказки веришь.
Как и всегда во время таких снов, Стив не мог пошевелиться. Совсем. Никак. Мог только смотреть, не моргая, на зависшее перед ним умертвие и терпеливо ждать, когда закончится то, что было для него запланировано на эту ночь. Обычно ничего забористее привычных гадостей и редких прикосновений не было, но сегодня с самого начала все пошло не так.
— Считай, что конфетно-букетный период закончился, — с издевкой произнес Рамлоу и, подплыв ближе, оперся коленями о постель. Матрас прогнулся под его весом, будто умертвие было материальным, из плоти и крови, и весило как любой другой здоровый мужчина его комплекции — фунтов двести. — О, да, — будто услышав его мысли, оскалился Рамлоу, и Стив отметил, что зубы у него остались белоснежными и теперь резко контрастировали с обожженным лицом, — здесь я делаю что хочу. И в некоторых вопросах остался отвратительно воплощенным, — он навис сверху, обдавая легким запахом гари, — и прямо сейчас ты в этом убедишься.
Склонившись ниже, он оперся руками по обе стороны от головы Стива и вдруг коснулся сухими шершавыми губами под челюстью. Стив бы напрягся, попытался избежать контакта, если бы мог, но даже закрыть глаза было выше его сил. Как бы отчаянно он ни напрягал все доступные ему ресурсы, мог менять только направление взгляда. Уставившись на очертания темных гор за незанавешенным окном, он попытался расслабиться и не обращать внимания на происходящее. Каждый раз, когда Рамлоу касался его, он внутренне дергался, напрягая все силы, и ни разу за минувший месяц не преуспел, лишь забавляя игравшего с ним мертвеца.
— Умница, — интимно шепнул ему на ухо Рамлоу. — Не обещаю, что тебе будет прям охуенно, но нарочно больно не сделаю. А поднапряжешься, и свою долю кайфа поймаешь — я всегда был нежадным в койке. Даже жаль, что ты так охуенно настойчиво меня игнорил, что проверить это получится только сейчас. Но я проверю. Блядские гончие ада, как я этого ждал.
Мысли заметались в голове, как испуганные птицы в клетке, подгоняя друг друга. Обрывки воспоминаний смешивались со случайно запомненной информацией, но картина никак не складывалась: при жизни Рамлоу никогда не намекал на личный интерес. Ну, или Стив как всегда оказался слепым дураком. Как с Пегги. Как с Шерон. Как еще бог весть с каким количеством заинтересованных в нем людей. Он просто не умел видеть чужих попыток перейти от общего к личному, пока те не становились совсем уж очевидными.
Он не замечал Рамлоу и сейчас не мог понять, как так вышло, что его желание заняться с ним сексом, круто замешанное на обиде за крах планов на будущее, не позволившее тому умереть до конца, прошло мимо него.
Рамлоу вел неестественно горячими ладонями от шеи к животу — медленно, изучающе, целовал в шею, периодически проводя по чувствительной коже языком. Если бы Стив мог хоть пальцем шевельнуть, он бы это прекратил — ощущений и так было слишком много. Непривычно-острых, неправильных. К отвращению, острому желанию дать в морду так, чтобы голая скуловая кость хрустнула под кулаком, примешивалось глупое любопытство. Стив не был с мужчинами — ему хватало редких контактов с женщинами. С ними было иначе. Там он вел, был главным, и если становился объектом жадного восхищения, то все равно было пассивным. Он давал — они принимали.
Здесь же он лежал, будто распятый на чертовом языческом алтаре, связанный по рукам и ногам, не имея возможности даже словесно выразить всю степень своего отвращения.
Рамлоу, похоже, знал, что делал. Когда он коснулся губами скулы, лба, а потом и губ, Стива замутило. Острый запах гари не давал забыть, с кем он и где, беспомощность бесила, и, казалось, Рамлоу должен сдохнуть окончательно просто от силы ярости, клокотавшей в Стиве, как вода в запаянном котле.
— Ох, как сладко ты меня ненавидишь, — издевательски протянул Рамлоу, обдавая теплым дыханием губы. — Так же яростно и бессильно, как я тебя хотел. Если бы мог, все это было бы в твоей реальности. Я бы выебал тебя, привязав к креслу твоего дружка. Драл бы твою узкую розовую дырку так, чтобы искры из глаз летели, спустил бы в тебя и смотрел, как твоя задница выталкивает мою сперму. Размазал бы ее по твоим идеальным булкам, а потом водил членом по губам, пока бы у меня не встал снова. О, ты бы так меня ненавидел: чисто, неистово, яростно. Как в драке. Как там, в лифте. У твоего бешенства вкус чистого адреналина. Обожаю таких чокнутых, как ты. Я бы сунул в тебя член, даже зная, что это будет последним, что я сделаю. И я суну его в тебя. Будет больно. Гордость и бешенство будут тебя ебать так же мучительно, как ты ебал мне мозг все эти годы. Сука. Как же я тебя ненавижу.
Стив вдруг оказался на животе, даже не заметив, как это произошло. Рамлоу тяжело, горячо навалился сверху, потерся всем телом, и Стив, ослепнув от ответной ненависти, отчаянно пытался вырваться, но мог только лежать, задыхаясь от ярости, выжегшей к чертям даже отвращение.
Он лежал под другим мужиком и совершенно ничерта не мог с этим сделать. Даже сказать тому, какой он мудак.
— Я в курсе, — усмехнулся Рамлоу и больно прикусил его ухо. У сукиного сына стояло то, что осталось от члена, и это “что-то” сейчас вжималось точно между ягодицами Стива. — Я буду отвратительно нежен с тобой, сладкий. Сдохнуть подо мной ты сможешь только от кайфа. Наизнанку вывернусь, чтобы тебе было охуенно. Чтобы, проснувшись, ты весь день вспоминал, как орал на моем члене. Как тебе нравилось, что я ебу тебя. Натягиваю твою сладкую дырку. Ты будешь помнить все. Как я кончал в тебя, как накачивал своей спермой. И как ты хотел кончить. Ты будешь помнить. Ковыряться в себе, гадая, когда идеальный Капитан успел обзавестись гнильцой. О, я так тебя выебу, что ты наутро будешь рыдать от ненависти к себе.
Стиву вдруг стало смешно. К себе он мог относиться как угодно, но ненависти не испытывал даже тогда, когда умудрился наступить на ногу единственной согласившейся с ним потанцевать девушке, едва доходя той до подбородка. Что нужно было с ним сделать, чтобы он рыдал от отвращения к себе? Насилия, особенно доставившего чисто физическое удовольствие, для этого было маловато. Ведь тело — это просто тело. Покушение на целостность его задницы уж точно не приведет к смерти миллионов.
Или к смерти Баки.
Видимо, от Рамлоу не укрылась перемена его настроения, потому что тот вдруг агрессивно прикусил его плечо, и остатки одежды вдруг исчезли. На них обоих. Стив не знал и не хотел знать, как тот это делает. Больше всех фокусов Стива беспокоила собственная беспомощность, бесившая до кровавой мути перед глазами, и бодрый настрой Рамлоу, не собиравшегося, похоже, останавливаться.
Его вид Стива не волновал. Выгляди тот как до крушения Трискеллиона, результат был бы тем же: в конце концов, секс, на который он так и не дал согласия, был одинаково отвратительным и с красавцем, и с обожженным умертвием. Тем более Стив теперь неподвижно лежал лицом в подушку и верить мог только ощущениям.
Ладони и губы у Рамлоу были теплыми, жадно-осторожными. Сколько Стив ни старался, он так и не смог уловить в его прикосновениях ни нарочитой грубости, ни желания причинить боль. Было щекотно, противно, невозможность пошевелиться злила до потери связной мысли, но с ним в жизни случались вещи похуже нежеланных поцелуев-укусов, жалящих прикосновений языка, спускавшихся от плеч все ниже.
— Красивый. Ягодка просто, — Рамлоу попытался за насмешкой скрыть свой жадный голод, но Стив все равно услышал его тщательно скрытый восторг. — Боже, какая задница, — на инстинктивно попытавшиеся сжаться ягодицы легли крепкие ладони, и Стив старался не представлять себе, как обгоревшие до черноты кисти смотрятся на его бледной коже. — Сочная, крепкая, — Рамлоу развел половинки и с восхищением выдохнул между ними, обдав горячим дыханием… там. — Розовая, как бутон. Ты целка, Роджерс? — Стив мысленно затейливо его послал, постаравшись придумать максимально многоэтажную инструкцию того, куда Рамлоу следует пойти, что, с кем и сколько раз сделать. — О, — немедленно оценил тот его попытку. — А ты горячий, как лава. Сладкий. Я бы отдал остатки посмертия просто за то, чтобы ты дал мне по согласию. Чтобы стонал подо мной и надрачивал свой великолепный хуй, прятал в подушке порозовевшее лицо, облизывал блядские губы и раздвигал ноги для меня. Снова и снова. Ты же многозарядный?
Стив попытался представить себя с тем, другим Рамлоу, настоящим, живым, весело травившим байки, улыбчивым. Яростным в драке, самоубийственно отчаянным там, в лифте. И не смог. Они были настолько разными, что он не захотел бы его даже тогда.
Сейчас же его никто не спрашивал.
Хватка на ягодицах стала почти болезненной, Рамлоу распялил его ладонями, раскрывая, бесстыдно разворачивая, и Стив, за столько лет осмотров, тестов и прочей ерунды давно позабывший о смущении, вдруг почувствовал, как его с ног до головы затапливает жгучий стыд. Смущение, бессильное, удушающе-отвратительное. Он не мог прикрыться, не мог отползти. Он лежал под Рамлоу распотрошенный, раскрытый, беззащитный, и ни черта не мог с этим сделать.
— Класс, — прокомментировал Рамлоу и с оттягом, горячо и больно хлопнул его по ягодице. Жар от удара совершенно неожиданно стек в пах, собрался внизу живота необъяснимым, противоестественным томлением, и Стив с ужасом и горькой самоиронией понял, что возбуждается. От хлестких, чувствительных ударов твердой ладони, которые Рамлоу тут же зализывал, оставляя влажные следы на коже — остывая, те приносили приятную прохладу, облегчение. До следующего хлопка, от которого стыдно-сладко дергалось внутри, в паху, а сердце колотилось так, что, казалось, выпрыгнет.
— Тебе нравится, да? Капитан охуенность становится мокреньким, если его драть, как нашкодившего мальчишку. Да, детка, — он вздернул его выше, заставив подняться на колени, и снова с оттягом, сильно ударил по огнем горевшей заднице, заставляя Стива задохнуться от удушливого стыда, когда в ответ его налившийся, позорно стоявший член дернулся, выдавая удовольствие. — Блядь, — как-то растерянно произнес Рамлоу и вдруг прижался губами сначала к полыхающей ягодице, а потом к тому месту, к которому Стив надеялся, никто никогда не прикоснется. Тугие мышцы стыдливо сжались, а он сам наверняка покраснел до слез, до неслышного хрипа, ненавидя в этот момент и Рамлоу, и свой странно реагирующий на него организм.
— Хочешь. Ты этого хочешь.
Нет, Стив не хотел. Будь у него выбор, он бы этого никогда не допустил. Не дал бы человеку, которого терпеть не мог, такую власть над собой. Не дошел бы… до этого всего.
Горячий скользкий язык обвел по кругу его вход и вдруг скользнул внутрь. Рамлоу крепко, до боли сжал горевшие ягодицы, причиняя неестественно сладкое страдание, почти боль, круто замешанную на стыде, и со стоном принялся трахать его языком. Горячим, скользким и бесстыдно подвижным.
— Не могу, — прохрипел тот. — Блядь, это же все для меня, да, Кэп? Видел бы ты себя. С красным пятном на идеальной жопе, с влажно блестящей розовой дыркой и торчащим хуем, весь пылающий от праведного возмущения и возбуждения, — он снова огрел его по заднице, больно сжав чувствительную кожу и, судя по ощущениям, похлопал головкой члена по входу, коротко подразнил его, не проникая внутрь, и вдруг со стоном провел мягкими губами и языком за яйцами, вдоль всего ствола до самой головки, отогнул член назад и несколько раз лизнул уздечку, прихватив ее губами, и вобрал головку в горячий рот.
Если бы мог, Стив бы дернулся, уходя от соприкосновения — ощущения были сложными, интенсивными и болезненно-острыми. Они задевали внутри что-то неправильное, тщательно спрятанное, что, наверное, всегда было в нем. То, что он не хотел открывать. Никому.
И уж тем более он не хотел быть подопытным кроликом Рамлоу.
Возбуждение, еще мгновение назад невыносимое, чуть поутихло, но Рамлоу, чутко реагировавший на него, снова с силой сжал горячий отпечаток своей ладони на ягодице, не выпуская при этом члена изо рта, и Стив внутренне взвыл от бессилия и ослепительно-мучительного желания кончить.
— Таким ты мне нравишься, — хрипло признался Рамлоу, и вдруг сунул в него пальцы, неприятно ощупал изнутри, заставляя задохнуться от ярости и возмущения, и снова хлопнул по заду, провернул внутри скользкие пальцы, болезненно невыносимо задевая простату, прицельно надавливая на нее. — Вот так. Тугой. Гладкий, горячий. Готовый принять меня. Я буду драть тебя. Хлопать по идеальной заднице, заставляя ее розоветь от каждого удара, и смотреть, как ты принимаешь. Ты будешь отлично смотреться с моим членом в заднице, Кэп. Сучка-кэп. Красавец. Я гребанный бог. Я ебу тебя.
Он говорил отрывочно, перемежая оскорбления стонами и, наконец, Стив почувствовал это: мышцы раздвинулись, растянулись вокруг члена, и Рамлоу застонал по-настоящему: голодно, низко, с оттяжкой в рык.
— Да, блядь, да, сука, как я этого ждал. Моя целочка. Сдох бы еще раз, лишь бы натянуть тебя. Мой приз. Мое гребанное бессмертие. Оно. Того. Стоило.
Ощущения были неприятными, но слова Рамлоу, его неожиданное признание что-то цепляли в нем. Мать говорила, что способные на любовь не могут быть безнадежными грешниками. О матери думать не хотелось, и Стив уставился на край тумбочки невидящим взглядом, стараясь не думать вообще ни о чем. Не слышать глухих, горячечных стонов, абстрагироваться от неприятного растяжения там, внизу.
Возбуждение снизило свою интенсивность, но член все равно упрямо стоял, отголоски чужого удовольствия бродили в крови, как хмель, задница горела, а он не чувствовал ничего, кроме того, что его имеют, как резиновую куклу, как кусок мяса, а он ничего не может с этим сделать.
Боли не было. Только слабое отвращение к Рамлоу, к себе, ко всему миру. За то, что Рамлоу оказался прав. Его… любовник оказался прав. Несмотря на отвращение, он все равно был возбужден. Тепло скапливалось где-то за яйцами, увеличиваясь от каждого осторожного, жадного движения члена внутри, от каждого стона, от самого осознания происходящего.