Витя, как назло, оказался не в Москве, а в одной из своих регулярных командировок, но, к счастью, недалеко, и назавтра уже должен был вернуться. Выслушал, сказал: «Угу, понятно», хотя по тону его мне этого не показалось. Но последовавшие инструкции его были четки и ясны.
— Значит, так, — начал Бранк, прокашлявшись, что как я уже дано приметил, свидетельствовало у него о высокой степени мыслительной концентрации, — слушай сюда. Первое: успокойся, ты взвинчен и, значит, можешь сделать глупостей. Все живы, ты на свободе, у тебя есть лавэ и друзья, — зачем так сильно нервничать? Второе: позвони жене этого твоего деда… Питкеса… Вдовец? А близкие родственники? Дочь? Как зовут? Джоя? Шикарно! Они друг с другом нормально? Души не чают? А телефон Джои этой у тебя есть? Найдешь? Ну, и отлично! Cкажи дочери, что ее папеньку задержали, но чтобы не волновалась, что все образуется, и что скоро (объясни ей, скоро — это не позднее двенадцати часов после задержания, чтобы она не металась к телефону каждые пять минут) ей должен позвонить «следак», который ее отцом занимается. Пусть будет готова тщательно записать все данные «следака», включая обязательно мобильный телефон, из какой он конторы, адрес, потом пусть уточнит, по этому ли адресу ее отца держат, как и со скольких часов к нему завтра может попасть адвокат. Дальше — по какой статье его задержали. Пусть все запишет и сразу же перезвонит тебе, а ты — мне. Вообще-то, по 96-й статье УПК они имеют право предоставить задержанному самому сделать звонок родственникам, но это вряд ли. Все в красках, за что ее батю взяли, он рассказывать не будет, не положено, ладно бы статью сказал, так что ты дочку успокой, чтобы лишнего не нервничала: задержали, мол, по недоразумению…
— Это как? — перебил Бранка я. — По какому, например, недоразумению? Приняли в метро за смертницу-шахидку?
— Да хоть и типа того! — хохотнул Бранк. — Точно — скажи, что, мол, на объекте каком-нибудь вашем среди рабочих — выходцев с северного Кавказа затесался один, похожий на разыскиваемого террориста, во время задержания которого ее отца, чего-то вякнувшего не по делу, загребли, так сказать, под горячую руку. Угу?
— Угу, — кивнул я в трубку.
— Так, третье, — продолжил Бранк. — В контору, раз уж тебя там на удачу нет, не суйся. Но позвони, попроси секретутку свою, чтобы соединила со старшим, скажи, что приехать сам, к огромному сожалению, не можешь, и в свою очередь спроси, кто такие, откуда, на каком основании вломились. По какому вопросу, я думаю, по телефону скажут вряд ли, но хоть узнаем, кто из наших на это раз на тебя наскочил.
— Если по телефону, ты говоришь, сути дела не скажут, то, может, все же поехать, переговорить? — решил похорохориться я. — А то как-то отсиживаться, когда другие там, под дулом автомата…
— Сеня, не ерунди! — еще более раздраженно осек меня Бранк. — Под каким дулом? Сам говорил, сидят мирно, чай пьют! Ты сам подумай: зачем ты там нужен? Чтобы урегулировать вопрос на месте? То есть, ты хочешь дать им лавэ? Зачем тогда ты мне звонишь? А то, что у них может быть одер не только на шмон, но и на твой арест, ты не подумал?
— Арест? — вырвалось у меня вслед за рухнувшим вниз сердцем. — За что?!
— Сень, ты как тот западэньский хохол из анекдота, — фыркнул Бранк. «Дуже, говорит, Пэтро, москалэй я нэнавыжу. Так нэнавыжу, шо поубывав бы усих!» А Петро ему: «А ты нэ боышься, Гриць, шо тэ москалы пэршие тэбэ убьють? — Так мэнэ за що?!» Да почем я знаю? Может, с дедом твоим по одному делу, а может, по другому какому. Хочешь выяснить? Валяй, езжай. Только учти — выйти гораздо труднее, чем не сесть.
— Да, — мрачно отозвался я, — понял.
— Ну, а раз так, — подхватил Бранк, — не лезь сам к черту в пасть. Позвони, все выясни, скажи, что явишься по первому официальному зову повесткой по месту жительства, а сегодня — простите, ну, никак. Не хами, но и не тушуйся, говори спокойно и нагло. Уяснил?
— Уяснил, — вздохнул я.
В динамике раздался приглушенный зуммер второго вызова — кто-то звонил по параллельной линии. Я отнял трубку от уха и взглянул на табло, — номер был незнаком и вообще начинался на +9, то есть был не из России. Из-за границы я никаких известий не ждал и потому вернулся к разговору с Витей Бранком.
— Что дальше? — спросил я его.
— Дальше — в-четвертых и последних: — пока суть да дело, встреться с этой… как ее… ну, теткой из министерства…
— Нарцыняк Лидией Терентьевной, — подсказал я.
— Да, с Терентьевной этой, узнай, что она знает о деле, так сказать, с их стороны. Ну, вроде все.
— Вить, а что Питкесу может грозить в этой ситуации, — спросил я угрюмо.
— Это, друг мой, зависит от целого ряда обстоятельств, — с готовностью подхватил тему Бранк. — Во-первых, от статьи «у-ка эр-эф», по которой будет квалифицировано содеянное. Вот, например, как мы предполагаем, дед твой не совсем удачно занес сегодня кому-то «котлету», на чем его и повязали. Но поскольку мы не знаем, кому он эту «котлету» нес и при каких обстоятельствах спалился, сие деяние может быть квалифицировано как, например, коммерческий подкуп по статье 204, пусть даже по более тяжелой ее части второй — это у нас всего до шести лет…
— Шесть лет?! — в холодном ужасе повторил я.
— А вот если посмотреть на сей проступок с точки зрения статьи 291, - не обратил на мои слова внимания Бранк, — дача взятки, а у нас больше «ляма», значит, в особо крупных, то это уже до 12-и годков, да-с.
— Боже! — пробормотал я.
— Именно, — с готовностью подхватил Бранк. — Только Аллаху с Иеговой в этой ситуации известно, чем оно Питкесу твоему может вылиться. Будем работать. И — адвокат нужен нормальный. Срочно. Допросить обязаны в течение не более суток после задержания, а до того ему должны предоставить не меньше двух часов на встречу с адвокатом. Во сколько должны были начаться торги?
— В одиннадцать-тридцать, — вспомнил я информацию от Павлика, одновременно устыдившись, что не помню этого сам.
— Отлично. Он же ехал на торги, значит, приняли его никак не позже времени их начала. То есть, допросить его должны до одиннадцати и, значит, адвокат никак не позже девяти утра завтрашнего дня должен бить копытом у дверей СИЗО и требовать встречи со своим подзащитным. Успеешь грамотного «шапиру» до утра подогнать?
— Шапиро? — не понял я. — Это в смысле, чтобы адвокат был обязательно из евреев?
— Да хоть из монголо-татар, лишь бы дело знал! — воскликнул Бранк. — Шапирами на фене вообще адвокатов кличут. Еще — врач, доктор, но чаще — шапира. А вообще смотри, как тонко на самом деле подмечено: что ни известный адвокат, то иудей. Винавер, Слиозберг, Хейфец, Брауде, Резник, Падва, Клювгант, Добровинский… кто еще? — Шмидт, Барщевский, — кого ни пни, везде они! А вот судью или прокурора-еврея обыскаться — не сыскать! Почему так, как думаешь?
И, не дожидаясь ответа, Витя Бранк весело рассмеялся. «Есть такая профессия — людей от родины защищать», — вспомнил я фразу времен Сахарова, Буковского и прочих диссидентов. Тогда она казалась мне цинично-ернической, но и сейчас произносить ее вслух при Вите Бранке я почему-то не стал.
— Есть адвокат, хоть и не из «шапир», — вернул тему на рельсы я.
— Ну, и хорошо, — снова посерьезнел Бранк. — Созванивайся, договаривайся. Вроде, все. Меня в курсе держи. Завтра как буду в Москве, позвоню. Давай, Сеня, не дрейфь, держи хвост пистолетом, не таких сусликов выливали!
И отключился. Я грустно улыбнулся намеку на похабный анекдот времен глубокого детства и, наконец, отнял айфон от горящего уха. На табло горела пиктограммка неотвеченного вызова. Кто же это звонил и откуда? Вдруг что-то важное? В другое время можно было бы и проигнорировать, но не сейчас. Надо проверить. Я кликнул на странный номер.
— Алло! — одновременно раздраженно и удивленно ответил на другом конце провода знакомый голос. — Алло, кто это?
Это была Ива. Меньше всего в негадано-нежданно разбушевавшейся вокруг меня свистопляске мне сейчас не хватало общения с Ивой. Какого, собственно, фига она в открытую названивает среди бела дня, нарушая все правила давно утвердившейся между нами конспирации? Мозг послал уже было пальцам команду нажать на отбой, но язык оказался быстрее мозга.
— Ой, привет! — по привычке придав голосу приличествующую случаю радость случайной встречи, воскликнул я. — Ты звонила?
— Н-нет, — после странной паузы ответила Ива. — Я не звонила. Хотя сижу с телефоном в руке, смотрю на твой номер. Хотела позвонить, потом подумала, может, дома еще, решила эсэмсэс написать, а тут ты сам звонишь. Да еще на этот номер… Дашка вчера телефон свой утопила, я утром пошла в лавку, купила ей новый, с местной симкой, потому что так выходило дешевле. Фантастика какая-то… А еще говорят, что между людьми нет телепатической связи. Ты как этот номер узнал?
Я хотел объяснить, что мне с этого номера был звонок, но хорошо натренированным шестым чувством вдруг почуял в ситуации палево, и «чистосердечно признаваться» решил повременить.
— Ты собиралась мне звонить? — перевел тему я. — Что-то случилось?
Последнюю фразу я произнес даже не в вопросительном, а в утвердительном ключе, потому что сверхнапряженное сознание отсеяло всю лирическую шелуху, четко осознав, что заставить Иву думать о том, чтобы позвонить мне в столь неурочное время могло только что-то весьма неординарное. Особенно учитывая, что расстались мы с ней меньше двенадцати часов назад.
— Случилось, — эхом ответила Ива. — Помнишь, еще вчера говорили об Абике, обсуждали? Я рассказывала, что он в Эльбурган свой собрался ехать? Как мы поругались с ним на этот счет, даже подрались? Помнишь?
Я досадливо поморщился: разумеется, я помнил все, что происходило между мною, моей отдыхавшей в Турции любовницей Ивой, к которой я смог-таки, не вызывая особых подозрений у Ирины, вырваться на уикенд, и Ивиной дочерью Дарьей. Хорошо помнил я и наши с Ивой разговоры о ее муже Абике, как мы привычно сокращали его серьезное имя Аббас, и о сложных и печальных нюансах их семейной жизни. Еще я подумал, что поскольку такое не помнить просто невозможно, то Ива, похоже, просто держит паузу перед тем, как выдать что-то не просто важное, а — сенсационное.
— Да, конечно, — раздраженно ответил я. — Ив, не тяни.
— Аббас погиб, — замогильным голосом выдохнула Ива. — Сегодня ночью.
— У меня перехватило дыхание, я с трудом сглотнул. «Пока ты женат, а я замужем…», — вспомнились вчерашние прощальные Ивины слова.
*****
Ива встречала меня в прохладно-мраморном «рисепшене» отеля. Высокая, длинноногая, обернутая полупрозрачным парео от D&G (знаю, сам его покупал), в широкополой шляпе от Louis Vuitton (аналогично), из-под которой на ее уже успевшие загореть плечи ниспадали вьющиеся локоны ее дивных светлых волос, она выглядела не просто потрясающе, а категорически, ультимативно, как атомный взрыв. Клапаны моего сердца засокращались с такой скоростью, как будто в организме вдавили до упора педаль газа. Я бросился ее целовать, она напряглась: «Потом, вдруг Дарья где-то рядом!», и я был вынужден отстать. Меня оформили, и пока мы следовали за портье, пытаясь лавировать между волнами его двухнедельной немытости, Ива рассказывала мне о программе на вечер. Сначала мы идем ужинать в потрясающий ресторан, а потом ко мне в номер. Она что-то наплела Дарье про случайно встреченную старую знакомую, которая только что заехала в отель, и дочь любезно разрешила матери сегодняшний вечер провести с «подругой», взамен получив дозволение подольше потусоваться с Володей на ночной дискотеке. «Кто это — Володя?» — спросил я. «Да тут мальчик хохлятский один, по Дашке страдает», — ответила Ива. Она принялась длинно и ненужно-подробно рассказывала про этого Володю, а я не мог отделаться от ощущения, что она как-то отстранённа со мной, и ощущение это ложкой дегтя портило медовую бочку радости от встречи с ней в этом тропическом раю. Но в номере, как только ушел портье, унося в липкой пятерне честно заработанный доллар, Ива бросилась мне на шею и страстно прошептала: «Я так соскучилась!». У меня от этих слов весь пессимизм из головы вынесло похотливым сквозняком, и я решил, что предстоящая ночь будет лучшей в Ивиной жизни — со мной, по крайней мере. И чтобы никакие сюрпризы физиологической осени не помешали этим планам, уединившись в ванной, я слопал сразу две таблетки виагры.
Ужин был вкусным, но я так торопился, что утащил Иву из-за стола, не допив вполне приличное вино и не дождавшись десерта. Мы чуть не бегом ворвались в номер, я повесил снаружи на ручку стикер «Dont disturb!» и захлопнул дверь. У Ивы все звонил телефон, и пока она его раздраженно выключала, я достал из чемодана дьютифришный Хенесси, разлил по стаканам. Мы залпом усугубили алкогольную эйфорию и бросились друг на друга. Когда я первый раз вступил на территорию Ивы, она даже не была еще совсем раздета, — правда, закончился мой визит так же быстро. Чудесное лекарство позволило претворить в жизнь лозунг «Между первой и второй пуля не должна пролететь!», но долгой на принятие окончательных решений Иве даже этого оказалось мало. Чудесный медикамент и обещания великой ночи бушевали во мне, и после короткого смоук-брейка с очередными полстаканами коньяку я пошел на третью попытку, избрав для катализации процесса любимую Ивину позу, политкорректно именуемую «догги-стайл». Что-то в глубине подсознания надоедливой мухой мешало мне полностью отдаться процедуре, мелкое, но важное, вроде невыключенного утюга, но шансов сосредоточиться на причине беспокойства не было.
Из так удачно обнаружившейся в номере аудиосистемы Лед Зеппелин с моей «музыкальной» флэшки прочувственно бацал «Black Dog». Словно подчиняясь льющимся из динамика категорическим советам Роберта Планта «потеть, возбуждаться, наслаждаться и капать медом», Ива извивалась, стонала, я пыхтел, клацала пружинами кровать, — в общем, было довольно шумно. Неудивительно, что мы не услышали, как щелкнул дверной замок. Закрываемая дверь хлопнула громче, и я оторвал глаза от созерцания захватывающего процесса собственного проникновения вовнутрь партнерши, удивительно напоминавшего мне сейчас возвратно-поступательное движение поршня в цилиндре, как оно было наглядно представлено на разрезной модели двигателя внутреннего сгорания времен советской средней школы. Но тут поток ассоциаций окончательно прервался, потому что из темноты прихожей в создаваемый ночником круг неяркого света вошла Ивина дочь Дарья. Я остановился, как резко осаженная лошадь. Иве это не понравилось, и не открывая глаз, она попросила меня продолжать. В постели мы оба находили вполне уместным не особо стесняться в выражениях, но сейчас Ива облекла свою просьбу в совершенно уж печатную форму. — за невозможности привести на этих страницах точную цитату попробую изложить ее в стиле… ну, например, завсегдатаев анекдотов поручика Ржевского и Наташи Ростовой: «Мой Бог, поручик, не соизволите ли объяснить, отчего вы остановились в своих движениях? Не хотелось бы уезжать из этих благословенных мест в душную Москву, не испытав той радости, которую единственно кавалер может доставить своей даме в моменты близости не столь духовной, сколь телесной. Не могли бы вы возобновить, по возможности усилив, напор, с которым вы предавались этому занятию последние четверть часа?» Думаю, искушенный в русском устном (несправедливо именуемом отчего матерным) без труда воспроизведет, как эта фраза звучала в оригинале. Дарья, до этой секунды просто широко распахнутыми глазами смотревшая на нас, прыснула в ладошку. Ива открыла глаза и увидела дочь.
Взвизгнув, Ива стремительно сгребла в один ворох покрывало вперемешку с моими трусами и кое-как укрыла наиболее вопиюще обнаженные части своего тела. Повисла немая сцена. Казалось, никто не хочет первым ее нарушить.
— Дарья! — наконец выдавила из себя Ива. — Ты как?.. Ты что тут делаешь?
Дарья хмыкнула, вальяжно привалилась к стене.
— Мама, — с интонациями воспитательницы младшей группы детского сада произнесла она, — а что бы ты ответила, если бы сейчас я спросила тебя, что ты здесь делаешь?
«Чего, чего? Личной жизнью живет мама, не видно, что ли?» — мелькнул у меня в голове очевидный ответ. Надо отметить, что я все еще стоял на коленях позади Ивы, облапив ее красный от шлепков зад и находясь — по аналогии все с тем же двигателем — в конце такта сжатия, поршень в верхней мертвой точке. Начать, так сказать, такт расширения я стеснялся, потому что мой разгоряченный виагрой «поршень» в недрах Ивиного «цилиндра» успокаиваться не хотел, и в попытке разъединиться я бы неизбежно продемонстрировал бы себя в полной красе. Оценив всю трагикомичность ситуации, я постарался придать лицу идиотически-отсутствующее выражение лица в традициях Савелия Крамарова, словно бы меня здесь и вовсе нету.