Рабби Захариас рассказывает историю, вскрывающую бессмысленность восточного мистицизма, который делает выбор в пользу двух противоположных решений:
Профессор красноречиво и многословно рассуждал о законе непротиворечия и наконец пришел к следующему заключению: «Такая логика [или/или] представляет собой западный вариант отношения к реальности. Настоящая проблема заключается в том, что вы ищете… противоречия как представитель Запада, в то время как вы должны были бы подойти к нему как представитель Востока. Восточный тип подхода к реальности выражает себя в отношении и/и».
Какое-то время он объяснял оба варианта рассмотрения проблемы выбора [или/или, а также и/и], а потом я рискнул спросить, можно ли мне прервать непрерывную цепь его мыслей и задать вопрос… Я спросил его: «Сэр, не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я могу или использовать систему логики и/и, или не использовать ничего?
Наступило гробовое молчание, которое, казалось, длилось целую вечность. Я повторил свой вопрос: «Не хотите ли вы сказать, что, когда я изучаю индуизм, я или использую систему логики и/и, или не использую ничего? Я вас правильно понял?»
Он откинул голову назад и ответил: «Получается, что нужно использовать систему или/или, не так ли?»
«Похоже на то, – согласился я, – собственно говоря, даже в Индии мы смотрим и направо, и налево, когда собираемся перейти дорогу, потому что или автобус, или я, но никак не мы оба».
Вы поняли, в чем он допустил ошибку? Он использовал логику или/или для того, чтобы доказать и/и. Чем настойчивее вы будете пытаться вбить закон непротиворечия в чью-нибудь голову, тем сильнее он будет бить вас по голове (Zacharias, CMLWG, 129).
Захариас также указал на то, чего многие не признают в восточной философии: «Общий метод учения величайшего индийского философа Шанкары можно назвать вполне сократовским, поскольку он полемизировал не в диалектическом режиме и/и, но в режиме непротиворечия или/или. Он предлагал своему оппоненту доказать его неправоту или, в противном случае, принять его взгляды. Таким образом, дело не в том, западную или восточную логику мы используем. Мы прибегаем к такой логике, которая наилучшим образом отражает действительность, и закон непротиворечия прямо или косвенно используется как на Востоке, так и на Западе» (Zacharias, CMLWG, 130).
Рональд Нэш добавляет: «Закон непротиворечия – это не просто закон мысли, поскольку, и прежде всего, это закон существования. Этот закон нельзя либо принять, либо отвергнуть. Отрицание закона непротиворечия приведет к абсурду. Нельзя осознанно отвергать законы логики. Если отвергнуть закон непротиворечия, тогда все потеряет всякий смысл. Если законы логики, в первую очередь, не означают того, о чем они говорят, тогда ничто другое не имеет никакого значения, включая отрицание законов» (Nash, WVC, 84).
Свидетельство бывшего индуса Рабиндраната Махараджа иллюстрирует дилемму, перед которой неминуемо окажется любой, кто примет пантеистический мистицизм Востока:
Моя религия выдумала красивую теорию, но мне было невыразимо трудно применить ее в практической жизни. Дело не только в пяти органах чувств, которые противятся внутреннему видению. Препятствием оказался и мой разум… Если существует всего одна Реальность, тогда Брахман и благой, и злой, а смерть и жизнь в равной степени хороши, и ненависть следует принимать так же, как любовь. В результате все лишалось смысла, и жизнь становилась абсурдом… Все это казалось неразумным: но мне напоминали, что Разуму доверять нельзя, поскольку он тоже часть иллюзии. Если рассудок также Майя, как учит Веданта, тогда как я мог доверять какой-либо концепции, включая идею о том, что все – Майя, и только Брахман – реальность? Как я мог быть уверен, что блаженство, к которому я так стремился, не еще одна иллюзия, если ни моему восприятию, ни моим размышлениям доверять нельзя? (Maharaja, DG, 104).
Норман Гейслер задает очень важный вопрос: «Когда мы пересекаем улицу с оживленным движением и по ней в три ряда движутся машины, стоит ли беспокоиться о своей безопасности, если мчащиеся на большой скорости машины – всего лишь иллюзия? И действительно, зачем смотреть по сторонам, когда мы переходим дорогу, если ни нас, ни улицы, ни движения транспорта на самом деле не существует? Если бы пантеисты осмелились подтвердить свой пантеизм на практике, на земле не осталось бы в живых ни одного пантеиста (Geisler, WA, 102).
Фрэнсис Шеффер, иллюстрируя бессмысленность отрицания логического дуализма, рассказывает одну историю:
Однажды я разговаривал с группой людей в комнате молодого южноафриканца из Кембриджского университета. Среди них был молодой индиец из семьи сикхов, но по вероисповеданию индус. Он повел себя агрессивно и обрушился на христианство, но проблем собственной религии он не понимал. Тогда я сказал ему: «Разве я не прав, утверждая, что по логике вашей системы жестокость и гуманность совершенно равны и между ними нет принципиальной разницы?» Он согласился с этим. Студент, в комнате которого мы сидели, прекрасно понял подтекст утверждения, с которым согласился сикх. Он взял бутылку с кипятком, приготовленным, чтобы заварить чай, и стал медленно наклонять ее над головой сикха. Индиец поднял голову и спросил, что тот собирается сделать. Молодой южноафриканец с холодной, но вежливой решимостью напомнил, что между жестокостью и гуманностью нет никакой разницы. Тогда индиец встал и вышел из комнаты (Schaeffer, CWFS, 1:110).
3Б. Атеистический мир
Слово «атеизм» происходит от двух греческих слов: «а» – «против» и theos, что значит «Бог». А-теист, таким образом, подразумевает человека, который считает, что Бога нет, а такое утверждение доказать очень трудно. Для того чтобы атеист был тверд в своих убеждениях, у него не должно быть сомнений в своем всеведении, потому что всегда имеется вероятность существования Бога где-то вне области, доступной познанию этого человека. Поскольку подавляющее большинство людей все же признает тот факт, что они обладают лишь малой долей знания о вселенной, возможность существования Бога где-то вне сферы, доступной человеческому познанию, весьма велика.
Многие люди, с которыми я встречался, никогда даже не слышали о свидетельствах, представленных в данной книге, и уж тем более не размышляли о них. Я тоже не задумывался над этими свидетельствами, пока не решил доказать неистинность христианства. Вот почему я собрал воедино все свидетельства, относящиеся к этому вопросу. Я хочу, чтобы каждый, особенно атеисты, получил возможность начать новую жизнь, основанную на истине утверждений Иисуса. Ибо если Бога на самом деле нет, тогда для общества и отдельного человека будущее весьма туманно. Вспомните блестящий портрет общества без Бога в романе «Братья Карамазовы»: «Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно желать?» (Достоевский, БК, 565).
Достоевский продолжает:
А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? Что, если прав Ракитин, что эта идея искусственная в человечестве? Тогда если его нет, то человек шеф земли, мироздания. Великолепно! Только как он будет добродетелен без бога-то? Вопрос! Я все про это. Ибо кого же он тогда будет любить, человек-то? Кому благодарен-то будет, кому гимн-то воспоет? Ракитин смеется. Ракитин говорит, что можно любить человечество и без бога. Но это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу. Легко жить Ракитину: «Ты, – говорит он мне сегодня, – о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше, али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философией». Я ему на это и отмочил: «А ты, говорю, без Бога-то, сам еще на говядину цену набьешь, коль под руку попадет, и наколотишь рубль на копейку» (Достоевский, БК, 568).
Но важна не только идея о Боге. Должна быть реальность Бога – и Его способность радикально и действенно полностью менять всего человека.
Если вы задумаетесь над тем, что атеисты обычно чувствуют к концу жизни, у вас наверное появится желание рассмотреть вероятность того, что Бог явил Себя в личности Христа.
«Сартр находил атеизм “жестоким”, Камю – “отвратительным”, а Ницше – “способным свести с ума”. Атеисты, пытающиеся жить без Бога, обычно действительно сходят с ума или совершают самоубийство. Те же, кто не проявляет последовательности в своих рассуждениях, живут этическими или эстетическими аспектами христианской истины, отрицая в то же время реальность, которая сделала их нравственную позицию возможной» (Geisler, ВЕСА, 282).
Незадолго до своей смерти Сартр сказал: «Я не думаю, что я случайный продукт или пылинка во вселенной. Меня ожидали, меня готовили и предопределили. Короче, я есть существо, которое могло появиться здесь только при помощи Создателя; и под этой идеей творящей руки я имею в виду Бога» (Schwartz, SS, цит. по: Varghese, ISOGA, 128).
Я же молюсь о том, что все прочитавшие эти записки придут к познанию Того, Кто действительно «ожидает, готовит и предопределяет» каждого из нас для осмысленной и целостной жизни через Иисуса Христа.
4Б. Агностический мир
Поскольку атеистам трудно защищать свои позиции, многие неверующие люди предпочитают придерживаться агностицизма.
Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием тощ что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулато непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: «Я знаю, что невозможно познать реальность» (Норман Л. Гейслер, Питер Боччино).
Этот термин тоже состоит из двух греческих слов. «А», как мы помним, – отрицание, gnosis – «знание». Поэтому все слово означает «отсутствие знания». Агностик просто не уверен, есть ли Бог.
Философская концепция агностицизма часто отличается от его популярного варианта. Кант и некоторые другие считают, что мы не можем знать, существует ли Бог. Многие агностики скажут вам, что они агностики именно потому, что не знают, существует Бог или нет. Первая группа категорически исключила возможность познания Бога. Вторая все еще чего-то ждет, осознавая, что на данный момент они не обладают познаниями о Боге. В связи с этим существует два различных варианта определения «отсутствия познания». В первом случае не существует даже вероятности такого познания. Во втором речь идет об отсутствии такого познания.
Теория познания Канта приводит в результате к агностицизму, то есть к утверждению, что реальность познать невозможно. Норман Гейслер поясняет: «В своей неограниченной форме [агностицизм] утверждает, что никакое познание реальности (то есть истины) невозможно. Но само это утверждение преподносится как истина о реальности» (Geisler, СА, 135). Гейслер и Питер Боччино подытоживают самоубийственную природу такого утверждения: «Основным недостатком непреклонного агностицизма Канта можно назвать его заявление об обладании познанием того, что он называет непознаваемым. Другими словами, если постулат о непознаваемости реальности верен, никто, включая Канта, не мог бы познать его. Несгибаемый агностицизм Канта сходит на нет, когда он заявляет: “Я знаю, что невозможно познать реальность”» (Geisler and Bocchino, WSA, n.p.).
Многие люди, однако, в своих агностических убеждениях ограничиваются постулатом, гласящим, что мы ничего не можем знать ни о существовании Бога, ни о существовании каких-нибудь других форм реальности.
5Б. Научный мир
Как ни странно, из всех мировоззренческих срезов, отмеченных бунтом против Бога, мир науки в последнее время предоставляет самые убедительные и поразительные свидетельства в пользу существования Бога.
Все мы помним, какую яростную борьбу вела наука против религии в прошлом.
Но за последние годы «факты», которые наука использует для объяснения происхождения как Вселенной, так и человека, подвергаются критическому переосмыслению, особенно со стороны самих ученых. За многие годы такие ученые, как Майкл Бехе, бросили вызов так называемым «фактам» с позиции научной методологии. С выходом в свет работы Бехе «Черный ящик Дарвина: биохимический вызов теории эволюции» (Michael Behe, Darwin’s Black Box: The Biochemical Challenge to Evolution) в научном мире наступила новая эра критики теории Дарвина.
Примечательно, что чем больше открытий делает наука, тем более очевидной становится концепция Творца для обычных людей. Касаясь вопроса ДНК, Чарльз Такстон говорит следующее: «Структуры генетических посланий ДНК и посланий, записанных на человеческом языке, идентичны» (Thaxton, NDA, цит. по: СР, 18). Хуперт Йоки объясняет:
Между ДНК (и протеином) и записанными лингвистическими посланиями прослеживается идентичность структуры. Поскольку по опыту мы знаем, что записанные послания были созданы при помощи интеллекта, и никак иначе, это означает, что как ДНК, так и протеин также были сотворены силой разума. Значимость этого результата зиждется на надежности этого открытия, поскольку указанные структуры не просто сходны, но абсолютно идентичны. Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Yockey, JTB, цит. по: Thaxton, NDA, 19).
Уильям Дембски констатирует: «В области биологии интеллектуальный дизайн представляет собой теорию биологического происхождения и развития видов. Его основное утверждение состоит в том, что для объяснения сложных, информационно богатых биологических структур необходимы интеллектуальные причины, и эти причины можно обнаружить эмпирическим путем» (Dembski, IDM, 24).
Далее Дембски продолжает: «Мир состоит из событий, объектов и структур, которые невозможно объяснить только неуправляемыми природными причинами, и они могут получить адекватное объяснение лишь путем обращения к интеллектуальным источникам. В настоящее время ученые способны подробно и досконально продемонстрировать это. Так что философская интуиция, с которой мы имеем дело в течение долгого времени, теперь принимает вид научно-исследовательской программы» (Dembsi, IDM, 25). Чандра Викрамасингх продолжает:
Я думаю, если вы посмотрите через микроскоп на структуру живой системы, на микроорганизмы или на нас самих в том виде, в каком мы существуем (не буквально), если вы исследуете имеющуюся на земле и доступную для нашего внимания жизненную систему, то вам неизбежно придется сделать вывод о том, что жизненные системы не могли возникнуть в результате случайного процесса внутри ограниченных временных рамок в ограниченной вселенной. Думаю, свидетельства из жизни вполне можно назвать неопровержимыми фактами природы живой системы, если вы только исследуете ее в лаборатории. Информационное содержание в жизненной системе, которую мы имеем на земле, представляет собой, пожалуй, самый сложный космологический факт. От него никуда не деться в том смысле, что вселенная должна каким-то образом выяснить для себя этот порядок. При определении значимости информации я бы поставил эти данные на порядок выше космологических (Wickramasinghe, SDOL, цит. по: Varghese, ISOAG, 33).
Мы имеем дело не с поверхностным сходством между ДНК и записанным текстом. Мы не говорим, что ДНК сходна с человеческим посланием. Скорее ДНК и есть собственно послание. Истинный замысел, таким образом, находит свое выражение в биологии (Хуперт Йоки).
Стэнли Яки констатирует:
Со времен Дарвина разговоры о цели науки предстают, возможно, достойными наибольшего порицания перед судом науки. Как ни странно, сама наука, и наука в самой передовой и всеобъемлющей форме, а именно – научная космология, возвращает нас сегодня к научным рассуждениям о своей цели. Вскоре после открытия излучения 2.7°К космологи задумались над исключительно узким пространством, космической эволюции. Ученые все чаще стали склоняться к мнению, что развитие вселенной так или иначе обязательно должно было привести к появлению на сцене истории человека. Если бы этот «космический бульон» хотя бы на йоту был иным, химические элементы, из которых состоят все органические тела, не смогли бы сформироваться. И не только химические элементы, но и инертная материя была бы вынуждена вступать в иные взаимодействия по сравнению с тем, что требуется для коагуляции массы материи, как, например, при возникновении протозвезд и первичных солнечных систем… В любом случае, возникновение жизни на земле с чисто научной точки зрения представляется совершенно невероятным событием. Неудивительно, что ввиду этого некоторые космологи, не желая стать жертвой слепого случая, заговорили об антропологическом принципе. Признание этого принципа пришло как результат все более возрастающего подозрения, что вся вселенная могла, в конце концов, быть сотворена специально ради человека (Jaki, FSCC, цит. по: Varghese, ISOAG, 71, 72).