Ты избавил душу мою от смерти,
Очи мои – от слез,
Ноги мои – от преткновенья. Пс. 114
Что слезы? Их ручьи уже иссякли.
Душа бессмертна – Бог ее хранит!
Но падает, как дождевая капля,
Слеза на отшлифованный гранит.
На нем видна за датою рожденья
Другая дата – страшная, одна…
И вот, теряю я земное зренье,
На небеса любви вознесена.
И вновь – на землю… Охнула, вздохнула:
Жива ли? Не устану повторять:
Я лишь на кущи райские взглянула —
И молодые глазоньки опять!
Человек подобен дуновению:
дни его, как уклоняющаяся тень… Пс. 143
Чем жизнь длиннее, тем короче тень…
И человек подобен дуновенью:
Вчера еще персидская сирень
Цвела в саду,
Сегодня – легкой тенью
Ушла от нас еще одна душа…
И соловьи умолкли, и прохлада
Напоминает: нужно чуть дыша
Цвести,
А после уходить из сада
На цыпочках…
Один протяжный вздох,
Такая малость – шелест, дуновенье…
И я исчезну…
Как бы ни был плох
Мой век,
Но в нем царило вдохновенье!
Татьяна Максименко
Светлый день
Светлый день на крыльях к нам спустился
И мою надежду разбудил,
Родником по камушкам струился,
Полный вдохновения и сил.
Черпаю и свет, и вдохновенье:
Их вовек не вычерпать до дна!
Снова напрягаю слух и зренье:
Рядом пела птица – где она?
Улетела в тайное гнездовье.
Ну, а я шагаю по стерне.
Пела птица – искренне, с любовью,
Как – дай Бог! – пропеть стихи и мне.
Черновики
Черновики – отставники!
Что вы для будущих стихов?
От совершенства далеки,
Как угли от огня костров.
Чтоб угли хладные разжечь,
Чтоб запылал костер в стихах,
Частицу сердца надо сжечь,
Порыв души вдохнуть в меха…
Мелодия
По снегу иду не спеша.
Рябина мне веткой кивает.
Как будто волна наплывает —
Мелодию слышит душа.
Мелодия эта знакома,
И кажется, кто-то поет
О том, что родимого дома
Свет к сердцу из детства идет.
Становишься как-то спокойней,
Надежней и даже сильней.
И хочется жизни достойной
С мелодией этой своей.
И хочется встречи сердечной
С товарищем верным в пути.
И думаешь даже, что вечно
Так можно идти и идти.
«Внутри тишина…»
Сергею Никитину
Внутри тишина…
В глубине под ресницами
Незримым смирением тихо свечусь.
От всепожирающей, липкой, дотошной,
Постылой дневной суеты я лечусь.
С тончайшею грустью
Столь редких мгновений
Тебе, одиночество, гимны пою;
Тебе, о молчанье, опять, во спасенье
Вверяю я хрупкую душу мою.
И волны прозрачные стихотворенья
Мной правят легко, как приливом Луна.
И брезжит желанное выздоровленье,
Отрадна печаль, и внутри тишина…
Почти манифест
Опять зовет осенняя дорога,
Где те же тополя… размытый путь…
Раскинув руки, птицей возле стога,
Споткнувшись, упаду когда-нибудь.
Под шум дождя и шорохи туманов,
Добавив горлом где-нибудь на треть,
Средь рифмачей, шутов и графоманов
Я мог бы хором плакать, жить и петь.
И знаю ведь – почетней и полезней
Шагать со всеми, не жалея ног,
Но, видно, чисто русскою болезнью
Я с детства безнадежно занемог.
Мне ведомо, как, следуя за строчкой,
Рождаешься, чтоб снова умереть.
И знаю, как в бессоннице полночной
Внезапно синим пламенем гореть.
И в том моя тревога и отрада,
Печаль, томленье, радость и борьба,
И в том – мой крест, и в том – моя награда,
Привычка, блажь, спасенье и судьба.
Лосиный Остров
Размышления на обочине МКАД
Скользнув по лезвию Кольца,
Затормозив на кромке острой,
С лицом озябшего мальца
Приду к тебе, Лосиный Остров.
Ведь я навечно обручен
Кольцом асфальтовой дороги
И возвращаться обречен
В твои ольховые чертоги.
Лосиный Остров! Допусти
В свои осиновые кущи,
Природной мудростью прости
За глухоту грехов грядущих,
За суету свершенных дел,
Бесплодность помыслов и мыслей,
За наш наследственный удел —
Страдать, не постигая смысла…
Я – твой кусочек и ручей,
Здесь мои корни и истоки,
Где крик испуганных грачей
Касается небес высоких.
Позволь испить твоей тиши,
Не сломленной моторным лаем…
Я этим утром согрешил,
Непогрешимым стать желая.
Унизив праведную боль
Холодным окриком рассудка,
Я торговался сам с собой,
Сложив из грусти самокрутку.
Я знаю – в лоне тишины
Растает исповедь признанья,
Слова всё менее слышны,
И всё мучительней незнанье…
Не потому ли поутру
Душа цепляется за строчку,
И рвется в небо на ветру
Сухим осиновым листочком?..
«Когда тебе уже не тридцать…»
И. Лунькову
Когда тебе уже не тридцать,
Когда полжизни на излом
И песня раненою птицей
О землю бьет больным крылом,
Когда, за звук цепляясь, слово
Безумно жаждет тишины,
В тебе я ощущаю снова
Бойца невидимой страны,
Где смысл и грубая условность
Свой вечный диалог ведут
И где привычная греховность
Штурмует совести редут,
Где правы все, но лишь отчасти,
И крутишь за витком виток…
И лишь одна тоска по счастью —
В сухом остатке, как итог.
Итог чему? – и сам не знаешь,
Но понимаешь – надо жить,
Держась за то, что потеряешь,
Творить, бороться и… служить.
И верить, сомневаясь, верить,
Что в каждом миге есть резон,
Что у Любви бывают двери
Во тьму сердечных нежных зон.
И что придут благие вести,
И что святым не страшен Суд,
И что соломинкою песни
Твои кого-нибудь спасут.
Ангел песен
О, сколько раз небесный ангел песен
Слетал в мой дом!
Усаживаясь в пыль старинных кресел,
Он пел о невозвратном, о былом.
Мои глаза молили о молчании,
И таял звук
Во вспыхнувшей надежде и в отчаянии,
Впитавшем боль разлук.
Но ты меня покинул, ангел милый.
О, знаю, отчего!
Ни нежностью, ни ласкою, ни силой,
Увы, не тронешь сердца моего…
Поэт при дворе Анны Иоанновны
Государыня царица красотою не взяла,
Зато ростом взяла – выше среднего.
Страсть любила палить из ружья она,
На охоту Анна Иоанновна ездила.
Вечерами царица метала банк,
А шуты – чудо, что за веселье!
Во дворце по торжественным случаям – бал,
Ночь – попойка, а утром – похмелье…
Не чуждалась царица и других забав,
Например, изящной словесности.
Так, пиит Тредьяковский, стишки накропав,
Удостоен был аудиенции.
Государыня пииту велела читать,
Позабавь, дескать, стихотворением.
Тредьяковский без умиления не мог вспоминать,
Чем закончилось это чтение.
– На коленях стоял у камина я
Пред Ея Императорским Величеством.
Превзойти, стало быть, в песне хотел соловья,
Хоть не качеством колен, так количеством.
От волнения в голосе дрожь не унять,
Государыня всласть наслушалась.
А как кончил я вирши Им эти читать,
Высочайшую получил оплеушину!
Ушел поэт…
Поэт во сне качался на качели,
Над ним сплетали рифмы кружева,
А ритмы распевали птичьи трели,
В строках-обоймах строились слова.
Поэт проснулся радостным и бодрым,
Спешит чудесный сон свой записать.
День обещает быть сегодня добрым,
Война – войной, но с рифмой не доспать.
Пошел поэт к церквушке деревенской,
В ее тени уселся на траву,
Достал блокнот бумаги белой, венской
И обозначил новую главу.
Перо привычно по листу бежало,
Мысль воплощалась в стройные слова.
Но небо над деревней задрожало.
Внезапный шквал. И кругом голова…
Качнуло крест волною от фугаса,
Осколков дробь часовню посекла.
И смерть клюкой с крылатого Пегаса
На Божий Суд поэта повлекла,
На грань миров, где призрачна граница
В иной простор без «завтра» и «вчера».
Из рук поэта выпала страница,
Застыла мысль на кончике пера…
Казалось, в поле разбежались рифмы,
Не в силах строки удержать слова.
Но всё, чем жил он, восстановят ритмы,
И в смерти ты, поэзия, права!
«Стихом болеть не запретишь!..»
Стихом болеть не запретишь!
Да и болезнь ли, в общем, это —
Когда от сердца ты творишь,
Любовь не делая секретом,
Когда ты искренен в добре
И честен сам перед собою,
Когда при утренней заре
Ты продолжаешь быть звездою.
Порой сомнения гнетут —
А так ли всё на самом деле,
Не подхватил ли где недуг
Здоровый дух в здоровом теле?
Но сомневаться нет причин —
Раз есть вопросы – есть ответы!
От Бога власть – тем выше чин,
Тем меньше страх, тем больше света!
Стихом болеть не запретишь —
Как ни лечи, не выйдет это!
Когда от сердца ты творишь,
То и зимой бывает лето.
«Ну что, сладкоголосый сын и внук?..»
Ну что, сладкоголосый сын и внук?
В твоей груди земного сердца стук
Перегоняет кровь, а не вино…
И в Доме Бога не был ты давно.
Участник и слуга земных забот,
Живущий словом, что в тебе живет,
Ты вспоминаешь Бога лишь на миг,
Когда тебя не согревает стих.
Когда уводит в пустоту перо
И зло несешь в суме или добро —
Душа не в силах разобрать сама.
И пред тобой – Великая стена!
Ах, сколько стен ты в жизни проломил
При помощи бумаги и чернил!
Судьба твоя качалась на весах,
Но, как всегда, молчали небеса…
И снова осень, серые дожди
По стеклам бьют, и холодно в груди,
И серость мыслей, книг и лучших строк…
И ты не веришь в то, что это Бог
Твою гордыню тушит злым дождем,
И осень заполняет окаём
И душу так, что нечему гореть.
Пусть угли продолжают тихо тлеть, —
Огонь в душе до времени погас.
…И в этот миг ты слышишь Божий глас!