С.: Конечно, а иначе и быть не может. И разве не странно, что нам нужно ощущать подобную «переполненность», чтобы обрести такую открытость и ранимость, какой обладаете сейчас вы, чтобы обрести такую восприимчивость к любви, такое умение обнимать другого человека, прижимать его к сердцу. Всё, что с вами происходит, вполне естественно. Как и то, что вы хотите вернуть Мартина больше всего на свете. Конечно, ум будет пытаться дотянуться до него. Но на данный момент его задачи в этом мире выполнены. Он завершил обучение. Знаете, нам доводилось работать с пациентами, у которых погибли несколько детей, – некоторые были убиты, другие неожиданно погибли просто по «иронии судьбы» – и мы заметили, что некоторые дети умирают в возрасте от одиннадцати до тринадцати лет. Возможно, порой кажется, что так оно и есть, они выполнили те задачи, ради которых пришли в этот мир. И зачастую за год или за полгода до своей смерти они достигают наивысшего расцвета своей жизни.
К.: Примерно за два года до того, как Мартин погиб, у него родился младший брат, и казалось, что это событие глубоко затронуло его. В последние два года своей жизни, после рождения Эрика, Мартин проявлял к нему глубочайшую любовь, и благодаря этому чувству его душа как будто раскрылась.
С.: Именно в этом он и нуждался. Точно так же теперь ваша душа раскрывается благодаря любви к нему.
К.: Мне так тяжело без него. В некоторые моменты я ощущаю отчаянную потребность быть с ним рядом. Тогда я надеюсь, что мы снова будем вместе. Будто существует какая‑то возможность снова быть с ним рядом.
С.: Да, такая возможность – что вы снова будете вместе – существует. Всё может быть. Но однажды вы умрёте, и, возможно, после своей смерти вы увидите жизнь совсем с другой стороны, и, быть может, встретите сына, испытывая какие‑то иные чувства, чем потребность быть с ним рядом. Возможно, тогда вы просто спокойно подойдёте к нему и вместе отправитесь на прогулку.
К.: Честно говоря, иногда мне очень сильно хочется умереть.
С.: Это естественно.
К.: В то же время я всё ещё немного боюсь. Особенно в ночное время, когда темно.
С.: Боитесь чего?
К.: Умирать.
С.: Так и должно быть. В нас живёт этот страх. Он просто начинает выходить на поверхность. Он всегда присутствовал в вашей душе, на неосознанном уровне, а теперь он обнаружился. Он отнюдь не является для ума чем‑то новым.
К.: Я знаю, что это так. Я хотела сказать, что теперь осознаю этот страх. То есть мне известно то, о чём вы говорите. Сегодня мы с сестрой говорили об этом. Иногда, разговаривая, мы перестаём быть двумя сёстрами – старшей и младшей. Мы словно говорим об одном и том же и делимся этим друг с другом. Очень необычный опыт. Иногда я чувствую страшную боль, а затем ни с того, ни с сего – счастье. Трудно это описать.
С.: Да, ваше сердце становится более открытым. Вы переживаете тяжёлый опыт, но одновременно соприкасаетесь с более глубокой частью своей души. С той областью, которая находится за пределами приятного и неприятного. С областью, где есть открытость и понимание. В каком‑то смысле горе заставляет выходить за свои пределы, подниматься над прежними представлениями о себе. И вы ощущаете горе не только из‑за потери сына, но также из‑за утраты прежнего чувства безопасности, привычных представлений о том, кем вы являетесь, образов того, какой вы могли бы сделать свою жизнь. Мы живём, воображая, будто жизнь случается с нами – когда мы не получаем желаемого, или для нас – когда наши желания исполняются. Но теперь, наверное, вы понимаете, что и та и другая позиция только отделяет нас от жизни. Жизнь случается не с нами и не для нас, но мы сами являемся жизнью, будучи совершенно неотделимы от её потока. Мы неотделимы от странных проявлений завораживающей сложности и почти невыносимой лёгкости жизни.
К.: Я знаю – я не принимала жизнь и всё же пыталась наслаждаться ею. Вместе с этим прекрасным ребёнком, который был рядом со мной. А когда он погиб, я поняла, что таких отношений у меня не будет больше ни с одним человеком. С другими людьми у меня могут быть самые разные отношения, но того, что было между мной и Мартином, не будет. Понимаете, о чём я?
С.: Возможно, вы испытаете такую же глубокую любовь и доверие к кому‑то ещё, но содержание отношений, конечно, будет другим. Вы можете испытывать по отношению к другому человеку точно такие же чувства, но по другому «поводу», чем раньше.
К.: Я стараюсь учиться отпускать многие вещи, которые поначалу делали почти невыносимой повседневную жизнь.
С.: Вы находитесь только на начальном этапе переживания утраты. Прошло лишь несколько недель. Вам сейчас нужно проявлять к себе большую чуткость. Не нужно никуда спешить. По существу, не бывает «правильного переживания горя», его можно переживать лишь здесь и сейчас, так, как вы ощущаете уместным.
К.: Знаете, в данный момент я чувствую, что мои силы на исходе. И в то же время я не хочу терять ни крупицы своих чувств. Это последнее, что объединяет меня с Мартином. Поэтому даже если я чувствую себя неплохо, то думаю: «Действительно ли ты чувствуешь себя неплохо, или играешь с собою в прятки? Не отворачиваешься ли ты от своих страхов?» Иногда я и правда чувствую себя нормально.
С.: Конечно, иногда вы чувствуете себя нормально, а затем ощущаете себя виноватой за это. Ум может проявлять безжалостность. Но нет ничего плохого в том, чтобы чувствовать себя нормально, как и в том, чтобы чувствовать себя отвратительно. Переживание утраты порой может напоминать американские горки.
К.: Да. Бывает и так. Мне вспоминается мой бывший муж, отец Мартина. Знаете, я часто задавалась вопросом, буду ли я вечно ненавидеть его отца, если во время визита к нему с Мартином что‑то случится. Однако его отец стал для меня настоящим лучом света во тьме. Он по‑настоящему сильная личность. У него сильная харизма, и он способен как возносить человека до небес, так и погружаться с ним в глубины. Многие годы я пыталась убедить его, что я хороший человек. Ведь когда мы были вместе, он часто говорил с ужасным отвращением: «Взгляни на себя!» И каждый раз, когда он так говорил, я задумывалась. Я наблюдала за собой и спустя пять лет решила: «Знаешь, а ты не так уж и дурна». Именно тогда я и ушла от него. Но во многом я всё же держалась за эту мысль и хотела убедить его, что со мной всё в порядке. Впрочем, в какой‑то момент я перестала нуждаться в том, чтобы он в это верил. И когда это произошло, наши конфликты чудесным образом сгладились. Время от времени мы набивали себе шишки, но, по существу, очень хорошо общались. А затем, когда погиб Мартин, он приехал ко мне, и мы ощутили единение в чувствах, на уровне мыслей меж нами не было разделения, и, казалось, эти отношения тоже стали полноценными.
С.: Судя по всему, хотя вы и переживаете такую огромную боль, тем не менее вы не перестаёте решать проблемы.
К.: Да, но в моей жизни не появляется ничего нового. Я словно бы просто пробуждаюсь. А иногда я думаю: возможно, мне нужно научиться принимать своё положение – положение обыкновенного человека – и не чувствовать, что мне нужно быть, не знаю, кем‑то. Что мне не нужно быть такой, как вы, или как Рам Дасс. Что мне не нужно ходить в оперу или заниматься чем‑то необычным. Похоже, величайшее испытание – просто быть.
С.: Именно так. Просто быть собой, не нося маски, за которой можно прятаться. Утрата срывает с нас маски, и мы оказываемся обнажёнными, возможно, именно поэтому утрата кажется нам невероятно болезненной.
К.: Кстати говоря, по профессии я психотерапевт, и каждый день общаюсь с людьми, которые проживают свою жизнь и не могут по‑настоящему найти её «смысл». И я каждый раз пытаюсь помогать им «разгадать свою жизнь». Я помогаю им находить в жизни некий «смысл», который позволил бы ощущать удовлетворение от жизни. Но теперь мне кажется, что, возможно, создание «смысла» – лишь очередной способ увильнуть от работы, которую необходимо выполнить, что это лишь очередная форма адаптации. Лишь очередной узел на ткани жизни.
С.: Когда ум сталкивается с чем‑то неизвестным, неподконтрольным ему, как в случае утраты или кризиса, он склонен создавать «смыслы». Это первая реакция на тайну извечного потока, который мы зовём жизнью. Это сама реальность под маской ума. Любым возможным образом мы находим «смысл» в том, что нас поразила стрела с красным оперением и дубовым древком. «А, красный цвет связан с разрушительными проявлениями Шивы». «Дуб – это жертвенное дерево друидов». Так наша боль остаётся неисследованной. И даже сами мы не замечаем своей смерти. «Смыслы» на определённом этапе являются нашей реакцией на первое столкновение с неизвестностью. Затем эти «смыслы» становятся ступенями лестницы, позволяющими подниматься над рациональным видением перемен в пространство, в котором пребывает всё, к единой сущности всего.
В каком‑то отношении это своеобразный жизненный «университет», и, возможно, когда вы вернётесь к своей психотерапевтической практике, вы станете воспринимать эти вещи иначе: не станете придавать «смысл» каждому событию в жизни человека, но, напротив, будете воспринимать его как процесс. Возможно, вы начинаете понимать, что никаким «смыслом» полностью не охватить жизни, что мы не ограничены тем, что может вообразить себе ум. Может быть, в процессе терапии вы будете делиться с клиентами этим удивлением – полным неведения – перед тайной жизни. Как ни странно, ум, особенно когда ему угрожают, пытается найти в жизни «смысл», заключить некую интеллектуальную сделку с неизвестностью. И вы, наверное, понимаете, что даже такой «смысл» есть препятствие на пути к истине, очередная стена, за которой мы прячемся. Наверное, вы понимаете, что эти «смыслы» тормозят процесс освобождения. Как ни странно, из‑за того, что вы пытаетесь придать происходящему «смысл», Мартин остаётся мёртвым, он остаётся отдельным объектом ума, но, когда вы откажетесь от попыток осмыслить произошедшее, он сможет свободно жить в вашем сердце. Это позволит вам переживать сущность вашего единого существования, сущность бытия. Знаете, когда мы кого‑то любим, это чувство связано не с конкретным человеком; он просто становится зеркалом, отражающим ту часть нашей души, которая полна любви. И когда мы теряем любимого человека, это зеркало разбивается. Мы теряем свою связь, контакт с нашей изначальной природой, сущность которой состоит в любви. Мы оплакиваем утрату своей связи с той частью нашей души, которая отражена в другом существе. Мы оплакиваем себя.
К.: Кстати говоря, я последовала совету Ондреа и стала вести дневник. Поначалу, наверное, я думала, что дневник поможет мне раскрыть какой‑то «смысл» того, что произошло с Мартином. Впрочем, в первое время я по большей части писала о своей боли, но постепенно положение дел понемногу меняется, хотя бывают дни, когда мне кажется, что мой ум осенит некая идея, некий «смысл», что я вот-вот запишу её, что меня ждёт удивительное осознание, но на бумагу изливается только боль и горечь. И проявляются многие части моей души, которые прежде были скрыты. Мои страхи, мои отношения с людьми, сомнения. Я поделилась своими записями с сестрой, и она сказала, что некоторые вещи сильно её расстроили, а фрагменты, связанные с ней, заставили её почувствовать себя ужасным человеком. Мы чуть не надорвались от смеха, ведь это безумно смешно. Но когда вы скрываете эти чувства, они превращаются в жуткие тайны.
С.: Тогда они становятся содержаниями «тайного ума», резервуара, где хранится ощущение нашей собственной никчёмности и наших тайн, который отделяет нас от жизни.
К.: Я не хочу больше прятаться в тени. Я хочу жить – и неважно, что происходит в жизни, а в ней, кажется, случается едва ли не всё, что можно себе представить и о чём мы боимся думать. Иногда повсюду я вижу только боль, но в иные моменты возникает ни с чем несравнимое чувство лёгкости.
С.: Возможно, вы ощутите даже экстаз, ведь на некоем уровне вы соприкасаетесь с великой тайной жизни и какой‑то частью души понимаете это, переживая восторг от того, что стоите перед лицом истины. Просто наблюдайте за тем, как возникают и уходят эти состояния ума. Вы испытаете полный спектр эмоций, чувств и мыслей. Во всей красе они появятся в вашем уме. Уж поверьте мне.
К.: Кажется, у меня нет выбора. Я просто так или иначе их переживаю.
С.: Просто примите происходящее и постарайтесь проявлять как можно больше чуткости, мягкости и терпимости по отношению к безумствам ума. Даже к безумству, которое требует, чтобы Мартин вернулся. Когда ум не удовлетворён, он не знает, что делать, поэтому цепляется за всё, что, по его представлению, заставит боль утихнуть.
К.: Я отдала его одежду в сиротский дом. Я не хотела отдавать её знакомым людям, поскольку мне не хотелось видеть, что кто‑то носит эти вещи. Но мне было ужасно тяжело упаковывать его одежду. Мне приходилось говорить себе: «Ладно. Если он вернётся, ты сможешь купить ему новую одежду». Я понимала, что это совершенное безумие, но иначе вести себя я не могла.
С.: Вы просто начинаете видеть, как мы налаживаем связь с самыми странными проявлениями ума, и что всю свою жизнь мы этим занимались. Просто теперь это стало очевиднее. В частности, по этой причине вы чувствуете такую боль. Многочисленные части нашей души, которые мы отвергали, в переживании утраты всплывают на поверхность. Поэтому горе способно безгранично исцелять.
К.: Безусловно, это не самый лёгкий способ чему‑то научиться.
С.: Это невероятно трудный урок. Но, по моим наблюдениям, такой «сложный урок» приносит некоторым людям пользу. И хотя, я знаю, время от времени вы задаётесь вопросом: «Что сейчас с Мартином? Всё ли с ним в порядке?» – в некотором смысле не имеет значения, признаёте ли вы жизнь после смерти и верите ли вы в неё. Даже если после смерти ничего нет, ценность любви и сострадания в нашей жизни становится от этого только более очевидной. В сущности, смерть – это не то, что случается, когда вы покидаете своё тело. Смерть происходит, когда мы живём в заблуждениях и с закрытым сердцем, в гневе и страхе. В каком‑то смысле мы отчасти мертвы, и только благодаря утрате это становится очевидным, она заставляет нас увидеть, насколько мы омертвели, ведь утрата заставляет нас сосредоточиться на настоящем. Парадоксально, но, возможно, момент смерти – один из немногих моментов, когда мы ощущаем полноту собственной жизни.
К.: Иногда я спрашиваю себя, как он переживал смерть, – если учитывать обстоятельства его гибели. Я думала об этом и вспоминала, что иногда, когда я чем‑то ранилась, в момент ранения я не ощущала боли и чаще всего начинала чувствовать её позже.
С.: Именно. Но для Мартина не наступило момента «затем» в теле. Возможно, он почувствовал только шок от удара, и, наверное, он – поскольку в физическом теле для него не настало это «затем» – ощущал это совсем не так, как вы себе представляете. Он получил тяжёлый удар. А затем испытал шок от этого удара. Вероятно, его ощущения были похоже на те, которые он мог бы испытать, если бы его ударили бейсбольным мячом в разгаре игры. Вот он ощутил сильный удар, а затем нечто другое, за чем последовало расширение, чувство растворения. Покой и освобождение, тепло. На самом деле многие люди, которые пережили клиническую смерть, а затем вернулись к жизни, рассказывают о том, что бесстрастно наблюдали за отчаянными попытками других людей реанимировать их тело и думали про себя: «Не стоит так суетиться! Полегче! Куда спешить?»
К.: Когда возникают подобные мысли, я вспоминаю одну историю, которую вы рассказывали о своём друге: он попал в автомобильную аварию, а после сообщил, что наблюдал за тем, как бригада спасателей вызволяет его из искорёженной машины, он парил над местом аварии, видел, как его тело несут к машине скорой помощи, и задавался вопросом, попадёт ли он в эту машину вместе с телом или нет, а затем он очнулся в больнице и понял, что решение было принято.
С.: Сейчас вы можете сделать только одно – позволить себе полноценно осознавать это душевное смятение. Не подавлять его. Не пытаться выговориться и не избегать этих чувств. Ваше горе похоже на почку, сейчас оно напоминает набухшую почку, но оно превратится в цветок.