Когда мы задумываемся о том, что означают слова «Я есть», мы ищем «Я» и обнаруживаем постоянное становление, неизменную привязанность к тому, кем или чем мы хотим себя считать. Страх, старость и смерть. Время. В нашем «Я» реальность быстро меняется. Но когда мы вступаем в «есть-ность», там обнаруживается только бытие. Не бытие тем или иным существом. Здесь ничего нельзя обрести или утратить. Здесь нет побед и отчаяния. Есть-ность – это неизменная таковость. Её иногда называют «таковость» – это бессмертная, нерождённая и истинная сущность бытия. Даже называя её «гулом бытия», мы практически развязываем священную войну. Стремление давать имена безымянному – это зависимость от ума, от части нашего хрупкого «Я», которая стремится всё контролировать.
У каждого человека своё «Я». Есть-ность едина для всех. В каждой личности присутствуют десятки «Я», и существуют миллиарды личностей. Но есть лишь одна есть-ность. В сущности, все когда‑либо жившие существа переживали одну и ту же есть-ность. Один и тот же гул бытия.
Мы уверены, что умрём, поскольку привыкли думать, что однажды родились. Не стоит принимать ничего на веру. Самостоятельно изучите это основополагающее чувство бытия. Умирает ли оно? Возникло ли оно с рождением тела? Или тело родилось из него?
Мы уверены, что нуждаемся для своего существования в теле – но всё наоборот. Существование тела зависит от нас, от есть-ности, нашей истинной природы. И когда эта пламенная искра покидает тело, оно превращается в гору мусора, от которого необходимо избавиться.
Это священный круговорот: оболочка отбрасывается, но содержание проявляется снова и снова.
Где было чувство присутствия до того, как мы родились? Что обитает в этом мерцающем поле ощущений, зовущемся «собственным телом»? Каково наше Реальное, нерождённое тело? Наша бессмертная оболочка?
Рождённое тело связано с Реальным телом так же, как мысль – с умом. Реальное тело не есть нечто материальное. Это тело внимания.
Оно зажигает в нас сознание и присутствует во всём, что мы сознаём.
Оно является источником гула бытия. Это единственное, что в нашей жизни остаётся неизменным. В сущности, именно из этой неизменности возникла наша быстротечная жизнь.
Небеса не вмещают этой неизменности, а религия умаляет её.
Священное путешествие
Каждый из нас родился ради того, чтобы отправиться в священное путешествие. Это путь Великого исцеления.
Мы – исследователи священной тайны, истины, которая остаётся, когда исчезает всякая привязанность к истине.
Мы совершаем святое паломничество, исследуя собственные границы и выходя за их пределы. Мы изучаем внутренний процесс и пространство, в котором он пребывает. Мы размечаем текучую границу между известным и неизвестным. И проходим, подобно Будде или мадам Кюри, сквозь ворота, несмотря на свой страх, оказываясь в пространстве неведомого. Мы постепенно продвигаемся на неисследованную территорию – туда, где только и возможно развитие. Мы приближаемся к истине и исцелению, рождающимся в сердце тогда, когда мы выходим за пределы ума.
Мы родились в этом теле, наполненном сиянием и огнём, чтобы узнать тело внутри тела, яркое пятно, из которого вырастает жемчужина.
Приближаясь к этой сущности, мы обретаем дыхание внутри дыхания, о котором упоминал Кабир, говоря о Боге.
Но оказывается, что нашей истинной природой является даже не эта искра, озаряющая наше тело светом сознания, но пламя, породившее эту искру. Гул бытия за пределами формы, тождественный с чистым сознанием.
Мы рождены, чтобы изучить данное нам тело и найти своё истинное тело. Мы рождены, чтобы исследовать данный нам ум и найти свой истинный ум. Мы рождены, чтобы изучить данное нам сердце и обнаружить своё истинное сердце. Наше истинное сердце и ум – это и есть наше Реальное тело.
Священный поиск ожидает каждого из нас. Это путешествие из здесь в сейчас! Оно начинается в «том, что есть», в этом мгновении, в миге бытия. Его цель – познать внутреннее. Внутреннее чего? Не нужно становиться Буддой или Иисусом; нужно обратиться в свет, о котором говорит каждый, кто произносит слово «Я».
Об употреблении имени Бога
Мне очень нравится использовать слово «Бог», ведь у меня нет ни малейшего представления о том, что оно означает, но я вижу его повсюду. И стоит признать, что оно заставляет ликовать моё сердце.
Будда, зная об иллюзорности внешнего «Я» и об истинности «есть-ности», тем не менее продолжал пользоваться словом «Я» ради удобства. Точно так же, хотя я знаю, что любое понятие недостаточно всеобъемлюще, чтобы отразить нашу истинную природу, я для удобства пользуюсь словом «Бог», чтобы выразить радость, излучаемую истиной. И если проникнуть в существо слов «Я» или «Бог», за ними обнаружится одна реальность.
Я ощущаю Бога не как, скажем, сомнительную отеческую заботу, исходящую с небес, но как пространство, в котором пребывают мысли. А также как энергию, которая позволяет существовать нашим мыслям. Та же самая энергия, которая вызывает движение мыслей в уме, движет звёздами на небе. Радуясь Богу, я чувствую, скорее, благодарность, а не то, что принадлежу «господину», и могу получить от него особое внимание.
Я часто использую слово «Бог», чтобы выразить невыразимое. Но в восприятии многих людей это слово запятнано связью с насилием и старым образом мыслей. Можно легко заменить это слово словами «изначальная природа» или просто «природа». Для некоторых «Дао» или даже «процесс» выражают эту тайну и безграничность.
В слове «Бог» мы приближаемся к радости бытия, нашей «естественной доброте» и небесной песне своей бесконечной природы. Оно выражает переполняющий душу восторг. В слове «Я» отражается тот, кто полон привязанностей и не знает, куда идёт, образ себя, страдающий и одинокий, в нём отражена борьба, смятение. Эти понятия не являются чем‑то «реальным». «Я» не является истиной. Не является истиной и «Бог». Истина – это истина. Переживите её. Прикоснитесь к сущности каждого из этих слов.
Характер практики
Когда я начинал заниматься духовной практикой, моей настольной книгой была «Бхагавад-гита», хотя я немного читал о буддизме, и большинство медитаций, которые я выполнял в достаточно свободной форме, представляли собой практики сердца из индуистской традиции.
Вскоре я нашёл учителей, или, лучше сказать, они нашли меня, и я углубился в эти практики на несколько лет.
Этот период был очень плодотворным и позволил мне развить свою способность к внутреннему видению. Но хотя это оказало на меня глубоко исцеляющее воздействие, сердце влекло меня идти ещё глубже. И снова практика сама нашла меня.
Один мой старый друг и поэт, вернувшись после трёхлетнего пребывания в Таиланде, где он жил в качестве буддийского монаха, привёз с собой учение Махаси Саядо о практике випассаны, или осознанности. Я сразу же ощутил, что, вероятно, мне нужно заняться такой практикой – более структурированной, если я хочу, чтобы мой ум однажды соединился с сердцем. И хотя я понимал, что из‑за старых склонностей любая техника может превратиться в средство контроля и в механизм создания иллюзий о себе – чтобы за ними можно было спрятать свои заблуждения и страдание, – я ощутил, что эту практику можно выполнять из глубины сердца, а не поверхностно, на уровне ума, полного страха и противоречий.
Когда я приступил к практике осознанности, поначалу мне казалось, будто она только подстёгивает мыслительные процессы. Однако осознанность – это сосредоточение в настоящем, в новом свете раскрывающее махинации ума, которого мы почти не знаем. К большой моей горечи, я стал замечать, что мой ум сильно вовлечён в механистический процесс мышления, а из‑за страха мне казалось, что медитация может свести меня с ума. Однако затем у меня возникла такая мысль: «Что ж, если учесть, сколько глупых и неверных поступков я совершал в прошлом – гоняя на автомобиле, устраивая уличные драки, злоупотребляя наркотиками и впадая в распространённые заблуждения сексуальной жизни, способны ли эти занятия медитацией на самом деле причинить мне большой вред?!» Итак, я поставил перед собой некоторые условия. Я дал себе три месяца на эту практику. Я решил, что если она только добавит в мою жизнь трудностей, через три месяца это станет очевидным. Через шесть недель первоначальный договор с самим собой – продолжать эксперимент, не вынося о нём суждений, стал не нужен. Практика прочно вошла в мою жизнь, уча меня просто наблюдать за вечно подвижным умом из сердца.
Конечно, первый вопрос, который у меня возник, был таким: в какой позе нужно сидеть, когда занимаешься медитацией долгое время? Фотографии йогов, которые закидывали ноги за голову, отбивали всякую охоту думать в этом направлении. Однако в ходе самой практики мне стало ясно, что смысл «поиска своей позы» заключается просто в том, чтобы занять такое физическое положение, в котором можно неподвижно сидеть, почти не отвлекаясь. Мне казалось, что в основе любой позы зачастую лежит склонность «позиционировать» себя так или иначе, поэтому я выбрал самое простое и незатейливое положение – на скамейке для медитации.
Когда во время медитации я стал пользоваться низкой скамьёй (на которую садятся, преклонив колени), то понял, что это лучшее положение для длительной практики, в котором проще всего сохранять неподвижность. Многие годы эта поза была для меня идеальной. Однако со временем мои колени стали слабеть, и в конце концов я понял, что из‑за постоянного сидения на полу с согнутыми коленями у меня перенапрягались суставы, что делало позу исключительно неудобной. Когда я подолгу занимался медитацией, боль в коленях становилась настолько сильной, а вставать после практики было так трудно, что я решил изменить положение.
Существуют два типа боли, возникающей в связи с медитацией. Первый тип исчезает почти сразу после того, как вы встаёте. Такая боль – форма глубинного освобождения от стресса и облегчения, порой она может быть весьма сильной, но уходит после окончания интенсивной медитации. Другой тип боли иногда возникает, когда из‑за продолжительной практики организм перенапрягается. Поскольку утренняя медитация в течение всего дня негативно сказывалась на моих коленях, я попробовал применять во время практики дзафу, дзен-буддийскую подушку для медитации, на которой нужно сидеть, согнув ноги перед собой, а не сидя на ногах.
Многие годы меня устраивала эта позиция, и мне удавалось подолгу сохранять неподвижность в так называемой бирманской позе, где ноги не кладут друг на друга, – они свободно и удобно лежат согнутыми на полу перед практикующим.
Однако со временем проблемы с позвоночником, с которыми я столкнулся в юности, пройдя через операцию в девятнадцать лет, снова неотвратимо заявили о себе. Любая практика – даже самая короткая – превратилась в медитацию на переживании боли. Да, такие медитации полезны, но они весьма утомляют.
В этот период мои занятия стали нерегулярными. Тогда я стал больше концентрироваться на боли тех людей, с которыми мы почти ежедневно общались по работе, заключавшейся в помощи умирающим, чем на достижении каких‑либо собственных успехов. Это, скорее, была медитация на сострадании вселенской боли, чем традиционная практика осознанности. Однако осознанность живёт своей жизнью, и, когда человек однажды обретает её, она сохраняется, независимо от того, какие ещё практики или трудности входят в нашу духовную жизнь. Поэтому такое развитие открытости сердца также способствовало ясности ума.
Итак, после более чем двадцатилетней практики мне пришлось отказаться от подушки дзафу и пересесть на стул.
Я чувствовал себя профаном, сидя на стуле, наблюдая за подростковыми проявлениями ума, который боялся отказываться от представления о себе как о «йоге, восседающем на подушке». Время от времени я громко смеялся, замечая, с каким отвращением ум покидает свою безопасную территорию. «Как я могу практиковать непривязанность, если не могу сидеть в непривычной для себя позе?!» Медитация, судя по всему, стала чересчур предсказуемой. Она стала больше напоминать базовый лагерь альпинистов, чем исследовательскую экспедицию к следующему горному хребту. Когда я сменил позу, обнаружились определённые тонкие моменты искусственности, накопившейся во мне. Пришло время умирать. Подниматься над всякой мыслью о том, что можно спрятаться за образом «буддиста», вступать в неразделимый простор сердца. Переставать становиться кем‑то и просто быть.
Новая поза на стуле стала для меня очень удобной, и при этом её весьма легко удалось усвоить – я садился, сложив руки на коленях и обеими ногами упираясь в пол, спокойно дыша, и погружался в созерцание настолько глубоко, насколько позволял момент. А поскольку благодаря этой позе моя медитативная практика всё больше и больше сливалась с повседневной жизнью, она также подарила мне немало озарений. Эта поза была настолько естественной, что каждый раз, когда я садился на стул, я невольно обращался к наблюдению за дыханием и пространством, в котором пребывает всё происходящее.
Когда медитация ещё глубже проникла в моё сердце, это вывело практику на совершенно новый уровень. Моя повседневная жизнь всё больше сливалась для меня с практикой.
Спустя пару лет медитации на стуле из‑за дегенеративных изменений в позвоночнике я больше не мог и пяти минут просидеть на стуле, постоянно не меняя положения тела.
С изменением состояний тела менялся характер практики, хотя её суть всегда заключается в том, чтобы принимать ум в пространство милосердного внимания. Я перестал медитировать, сидя на стуле, и стал медитировать, лёжа на кровати.
Именно в этот момент, несколько лет назад, я стал совершенствовать и на постоянной основе применять целительные медитации, которые прежде были предназначены для наших друзей и пациентов. Каждый день я направлял в болезненную область исцеляющее милосердие и непосредственное внимание. И организм откликнулся: я исцелился.
Теперь я снова могу подолгу сидеть на стуле. И немного удаётся сидеть даже на подушке. Однако я не забыл о том, чему научился, и продолжаю, помимо прочего, медитировать в постели. Просыпаясь, я отмечаю, на вдохе или на выдохе происходит пробуждение, и углубляюсь в созерцание; поэтому я начинаю каждый день из глубины ясного сознавания. Я никогда не «жду момента, чтобы заняться медитацией».
Поиск, который поначалу был столь многообещающим и выглядел таким необъятным – исследование природы вселенной, – сузился настолько, что способен уместиться только на лезвии мига.
Выбор учителя
Быть целостным человеком сложнее, чем быть святым. Быть человеком – значит ни от чего не отстраняться и ничего от себя не скрывать. Это значит признать факт «полной катастрофы», по выражению грека Зорбы.
Когда психологи из Гарвардского университета отправились в Индию, вооружившись разнообразными психологическими тестами, чтобы оценить психику нескольких духовных личностей, достигших высокого уровня развития, оказалось, что некоторые из них были «на грани психического расстройства». Мощными техниками и сосредоточением, наработанным в ходе длительной практики, «прикрывались» многочисленные неразрешённые проблемы. Эти люди в совершенстве овладели методом, унаследованным от учителя своей традиции, однако их нельзя было назвать «целостными людьми». Это умелые ремесленники с глубокими неразрешёнными и не интегрированными проблемами, связанными с детством, отношениями с близкими, контролем, властью, сексуальностью и страхом. В них нет свободного проявления открытости сердца или ясности ума.
Джидду Кришнамурти говорил: «Святые не были в полной мере людьми. Большинство из них были, скорее, невротиками. Их развитие было односторонним. Учите юношей искусству слушания и обучения, а также искусству наблюдения. Если вам удалось это, вы научили их всему».
Когда по приглашению я оказался на трёхдневной конференции по психологии духовности, в которой участвовали некоторые из упомянутых выше психологов из Гарвардского университета, а также Его Святейшество Далай-лама, я всё больше проникался словами Далай-ламы: «Моя единственная религия – это доброта». Кроме того, он сказал, что «мы можем жить без религии или медитации, но мы не способны выжить без человеческой чуткости».
Поскольку ум склонен приписывать совершенство другим людям так же, как он приписывает несовершенство самому себе, я советую при выборе учителя всегда сохранять глубокое понимание того, что почитать следует учение, а не учителя. Бывают моменты, когда нужно оставить своего учителя, как сделал Будда, и двигаться дальше – к иному учению, чтобы следовать за своим сердцем и увидеть, что дух закалился и «урок усвоен». Но некоторые учителя, на тонком уровне привязанные к стремлению сохранить учеников, чтобы «не растерять свою аудиторию», рассказывают фантастические мифы о мучительной потере себя и используют нагруженные ассоциациями термины – скажем, сангха или сатсанг. Вспомню предупреждение Далай-ламы: «Остерегайтесь таких учителей!»